Уместно было бы пожать плечами, но поскольку Кирилл на меня не глядит – обхожусь без телодвижений.
– Тревожные, ленивые, совмещающие несовмещаемое.
Кирилл так улыбается, словно я сказал что-то приятное.
– Почему несовмещаемое?
– Потому что каждый человек якобы знает, что должны выбрать другие, – я беру со своего стола толстую пачку рекламной полиграфии, которую выдал мне Сан Палыч.
Начальник строго сказал, что «вначале было слово», и я должен «научиться жечь глаголом, как дуговая сварка». Вначале я подумал, что уместно будет вытаращить глаза, тем самым показав, что я ничего не понял, но потом решил, что в этом нет необходимости.
Теперь я перебираю эти флаера, журналы, листовки.
– Вот, послушай: «Самые лучшие корма для вашей собаки», «Решение, о котором мечтает каждая хозяйка», «Лучший подарок для вашего босса», «Сюрприз, который поразит любого мужчину»… лучшие, лучшему, каждый, для всех…
– Просто фигуры речи, – пожимает плечами Кирилл, азартно кликая мышью.
– Они как по одной форме отлиты. Наверное, у этих продуктов сходная целевая аудитория, – я использую недавно выученный термин. – Но почему так категорично сформулировано?
Кирилл бросает на меня отсутствующий взгляд и вдруг ухмыляется.
– А ты подумай. Только не торопись.
Кириллу нравится, что андроид – «тугодум», то есть соображает не быстрее обычного человека.
Мы должны «гармонично дополнять общество», а не вызывать недовольство и отбирать рабочие места. Недовольства и безработицы без нас достаточно. Нам даже зарплату платят, чтобы мы не стали для работодателей более выгодными, чем обычные люди. Отсюда же и «тугодумность» четверых андроидов, которые работают среди людей – программное ограничение, очень важное для Кириллов, которые иначе ощущали бы себя неполноценными. И для Сан Палычей, которым было бы выгоднее взять на работу двоих андроидов, чем десяток Кириллов.
Всё-таки Алиса – умная женщина. Ни о чём не забыла. Все условия создала. Или это не она, а один из безымянных винтиков, которые прорабатывали и готовили эксперимент? За её спиной должна быть та ещё махина…
Я кладу рекламные листовки обратно на стол аккуратной стопкой, но она тут же разъезжается.
– Не могу найти другого объяснения. Только это: людям нравится навязывать другим своё представление о хорошем и плохом. При этом люди не хотят принимать решения касательно того, что важно для них самих. Они ждут, что кто-то с рекламного плаката объяснит, чего они хотят, как будет лучше для них, их мужей, хозяек и собак.
Кирилл щурится в экран и крутит кистью, как бы говоря: «И так, и не так».
– Человек не скажет этого прямо, – добавляю я. – Быть может, даже станет возражать. Но откуда ещё берётся такая безапелляционность и почему она работает? Только потому, что люди хотят принимать решения за других и не хотят ответственности за то, что происходит в их собственной жизни.
Кирилл хмурится. Он хочет возразить, но не хочет отвлекаться от того, что происходит на экране. А может быть, использует экран как удобный щит.
И ещё я думаю, что Сан Палыч неправ и вначале было вовсе не слово. Вначале было осознание, намерение, идея, а слова понадобились позднее – когда человек пожелал донести свои намерения до окружающих, когда потребовалось навязать им свои идеи.
Красиво подобранные слова, сказанные в нужное время, – самый удобный путь к цели.
Профессионально упакованное чужое мнение. Облечённое именно в те фразы, которые вызовут понимание у «целевой аудитории». Наверняка есть другие рекламные журналы и плакаты, с другими фразами и формулировками – для других людей.
Грамотно структурированная чужая потребность, готовая аккуратно улечься в нужные головы.
Получается, мы, рекламщики, тоже навязыватели идей, даже если продвигаем безобидные вещи – вроде того, какой помидорный соус выбрать на обед. Мы ведь тоже манипулируем сознанием и создаём потребности.
Но этого я уже не говорю вслух. Это Кирилл наверняка и без меня знает.
– Алиса, я наблюдал за коллегами всю эту неделю, но с твоим мнением не могу согласиться. Я не вижу, чтобы людьми двигала любовь. Ни она сама, ни её проявления – привязанность, сострадание, доброта. Если мои коллеги хоть в какой-то степени являются типичными представителями общества, то любовь для людей – либо ничем не подкреплённая декларация, либо приятный бонус. Знаешь, вроде «Купи американо – получи безе бесплатно! С восьми до десяти утра в сети „Кофе Хаус“»…
Она молчит, только морщится. Быть может, даже не слышит меня – взгляд у неё отсутствующий. Я знаю, что на днях андроид-полицейский отказался продолжать эксперимент. Информации о причинах нет. Точнее, есть, но я понимаю, что это приглаженная, подсушенная, облагороженная информация, в которой нет ни слова правды.
Не подлежит сомнению лишь то, что решение исходило от самого андроида. Скорее всего, он пришёл к выводу, что результат недостижим, что на этом месте он не сможет «стать полноценным членом человеческого общества». Но почему?
Жаль, что мы не знакомы друг с другом и я не могу выяснить, что заставило его прервать эксперимент.
Я понемногу учусь, вызывая беззлобные насмешки Кирилла. Если бы я был человеком – наверное, считал бы нужным огрызаться в ответ. Спрашивать, сколько времени у него самого ушло на обучение.
Но я не человек. Я просто учусь. Делаю небольшие успехи и большие ошибки.
Языковая контаминация и каламбур – вот что мне действительно сложно освоить. Я понимаю, как это работает, я могу использовать эти приёмы, но мне пока не случалось придумать ничего такого, что развеселило бы людей. Когда я озвучиваю свои придумки – на меня смотрят как на сломанного.
Наверное, дело не в лингвистических приёмах, а в непостижимости того, что у людей называется «чувством юмора». Я не понимаю, почему «Пик эVOLVOлюции» – это удачно, а «Каждой паре – по твари» – нет.
Впрочем, я вижу: практически всё, что делают люди, не поддаётся однозначной оценке, не может быть выражено в числах. Странно, что при этом люди очень любят оценки и числа.
Почему тогда они не идут работать на заводы по сборке смартфонов? Корпус синий, корпус красный. Сразу видно, кто и сколько наработал…
Я пишу тексты, очень удачные с точки зрения закона Ципфа и ритмической монотонности, но это не имеет никакого значения, если Сан Палыч говорит «Не цепляет».
Я не понимаю, что такое «не цепляет» и что сделать, чтобы «цепляло».
– Понимаешь, – снисходительно тянет Кирилл, – твои тексты и слоганы как каша. Может, её очень правильно сварили и она страшно полезная, просто каша – это скучно. А слоган не должен быть скучным.
Я думаю, что сейчас уместно сделать заинтересованное выражение лица, поощряющее собеседника развить свою мысль. Потому что я её не понимаю. Я не ем кашу. Мне не бывает скучно.
А Кирилл явно знает, о чём говорит. Конечно, он «лентяй», то есть не очень продуктивен, но ведь и «гений» тоже. Его работы нравятся Сан Палычу. У него почти не бывает провальных кампаний.
То ли я неправильно выбрал выражение лица, то ли Кирилл по какой-то причине передумал объяснять мне мои ошибки, но он делает вид, будто теряет интерес к разговору.
– Ну как ты, освоился окончательно? – Алиса смотрит на меня с тревогой, причины которой я прекрасно понимаю.
Андроид, который работал в медицинском центре, отказался продолжать эксперимент ровно через неделю после андроида-полицейского. Таким образом, Алиса лишается половины своих подопечных. Я бы сказал «подопытных», но она относится к нам с искренней теплотой.
– Делаю успехи, – я решаю, что ободряющая улыбка будет уместна, – уже пишу небольшие статьи для журналов и тексты для флаеров. Сан Палыч принёс книги по истории рекламы, я их читаю…
– Надеюсь, не по ночам? – ещё встревоженней перебивает Алиса. Вот и толку от ободряющей улыбки андроида. – По ночам ты должен имитировать сон… отключение. Очень важно копировать действия людей, жить в их суточном ритме. Тем самым ты сумеешь максимально уподобиться сотрудникам, не получая никакого перевеса в…
На щеках Алисы появляются пятна, и я решаю, что уже пришла моя очередь перебить её. Алиса неразумно взвинчивает себя, чрезмерно и без всякой причины. Так недолго и сердечный приступ получить.
– Я помню, – слегка повышаю голос. – По ночам имитирую отключение, сижу на стуле за своим столом, потухший и недвижимый. Даже почти не думаю. Читаю только в свободное время. Два часа после работы. Это ведь не превышает возможностей человека?
– Не превышает, – она усмехается, – хотя не думаю, что твои коллеги в свободное время читают специальную литературу, но это их беда, а не твоя вина. Эти книги – они хоть интересные?
Я уже хорошо понимаю, что хочет услышать человек, задающий такой вопрос. Мне-то самому, разумеется, не интересно – я не человек. Для меня любая информация имеет равную ценность и пользу. И не забывается. Всё-таки есть у меня преимущество перед коллегами, есть…
– Книги интересные, – успокаивающе говорю я, и Алиса неуверенно улыбается. – Познавательные. Вот, к примеру, ты знаешь, почему люди пьют апельсиновый сок? Просто когда-то калифорнийские фермеры захотели продавать ещё больше апельсинов. Они наняли типа вроде нас, и тот объяснил покупателям, что апельсиновый фреш по утрам – залог здоровья. А Эсте Лаудер получила первый контракт, когда якобы случайно расколотила флакон своих духов в большом парфюмерном магазине.
Алиса смеётся. Я знаю эти заливистые интонации – люди так реагируют на удачные шутки. Непонятно: мои каламбуры и другие лингвистические эксперименты не веселят людей, а чистая правда – веселит.
Всё-таки сложно анализировать человеческое поведение.
– Вот это ты называешь рекламой книжного магазина? – Едва ли не впервые на моей памяти Кирилл покидает пост за своим столом и подходит к моему. – «Общительные люди спиваются на 54 % чаще затворников. Сиди дома, читай книги». «89 % подростков пробуют наркотики в компании сверстников. Будь в безопасности – окружи себя воображаемыми друзьями». Это что?