– А мне нравится, – Сан Палыч, посмеиваясь, сгребает листы со стола. – Над формой, конечно, нужно поработать, но… это хорошо! Это цепляет!
– Есть ещё идеи, – говорю я, – к примеру, почти шестьдесят процентов людей, читавших в детстве книги, имеют зарплату выше, чем их коллеги из той же области. Среди страдающих бессонницей – восемьдесят три процента нечитающих людей…
Когда Сан Палыч выходит, поручив мне проработать другие варианты рекламных плакатов, Кирилл почти кричит от возмущения:
– Когда ты успел всё это изучить, а? Ты что, вообще не спишь, жестянка?
Я не могу решить, какое выражение лица будет уместным в данном случае, поэтому просто смотрю на Кирилла. Долго. До тех пор, пока он не начинает смущённо бормотать:
– Ну да. Ну конечно, не спишь. Я сморозил, конечно… Но ты отключаешься ночью, отключаешься, да?
– Да.
Почему-то мой скупой ответ снова сердит его.
– Так когда ты успел перечитать все эти грёбаные исследования, а?
– В рабочее время.
Человек добавил бы «Пока ты шатался между «Бургер Кингом» и курилкой». Но я не человек. У меня нет потребности язвить коллегам или поучать их.
Кириллу хватает ума самостоятельно додумать и про курилку, и про «танчики», и про бесконечные перерывы на чай между «танчиками» и курилкой. Он может сделать вывод о собственной продуктивности и пересмотреть, как говорят люди, подход к тайм-менеджменту.
Но по выражению лица Кирилла я понимаю, что ему удобнее невзлюбить тех, кто действует более эффективно.
Если бы я был человеком – наверное, меня бы это расстроило.
Андроид, который работал барменом, тоже уходит. Возвращается на своё старое место работы – сортировщиком мусора.
Алиса ничего мне не объясняет, но я вижу её нервозность. Ко мне она теперь относится с повышенным вниманием и очень подробно выспрашивает обо всём, что происходит у меня на работе.
Рассказывать мне особенно нечего. Работаем. Коллеги смирились с моим существованием, больше не норовят уронить меня с лестницы или толкнуть, проходя мимо.
Теперь они меня просто не замечают. Я признан безопасным, но чуждым объектом. Чем-то вроде ходячей корзины для бумаг.
Не думаю, чтобы я или кто-нибудь вроде меня мог стать «полноценным членом человеческого общества». Даже внутри своей среды люди мгновенно делятся на своих, не совсем своих и чужих – у андроида нет шансов стать «своим». Может быть, только если посадить андроида и человека в одно помещение, где не будет других людей, тогда человек воспримет «жестянку» как более или менее близкое существо – как Кирилл воспринимает меня. Но ведь «социализация» подразумевает нечто иное, а общество едва ли захочет принять нас. В лучшем случае – смирится с нашим присутствием, в худшем – отторгнет, но смешаться с собой не позволит.
Можно ли наблюдения, сделанные в небольшом офисе, экстраполировать на общество в целом? А почему бы нет, если именно это и собирались сделать сами экспериментаторы?
Но я пока не делюсь с Алисой своими соображениями: понимаю, что ещё не всё понимаю. И просто отвечаю на её вопросы.
– Отличный, просто отличный заказ!
Это снова тот редкий случай, когда Кирилл покидает свой пост перед монитором, а взгляд у него горящий, а не отсутствующий.
– Гигантская рекламная кампания!
Он хлопает ладонью по пачке распечаток с техническим заданием, но что-то в его движениях и тоне кажется мне странным. Неуверенным. Будто он сомневается в моём ответе. Или в своём собственном.
Подхожу, начинаю читать.
– Разработка концепции! – продолжает из-за моего плеча Кирилл, и теперь уже я явно слышу, что его энтузиазм немного фальшивый. – Пачки статей для социалок, «вирусы», сотни твиттов, даже сценарии для роликов, м-м-м… Статьи в газеты, в журналы. А потом и листовки, и флажки, и плакаты. Может, даже билборды!..
– Пропагандистская. Вирусная. Концепция.
Человек бы не поверил своим глазам. Но я андроид, мои глаза меня никогда не подводят. И всё равно мне сложно осознать, что я прочитал именно это.
– Ты видел бюджет? – Кирилл повышает голос, уши у него краснеют.
– А ты видел, что твой заказчик хочет натравить одних людей на других? Как это называется – расчеловечивание? Это за рамками поведенческих норм и морали, и даже почти против писаных законов, правда же?
– Нахрен ты такой тупой?! – орёт Кирилл. – Они без листовок друг друга ненавидят! Давно ненавидят! Слышишь?
Я знаю, что Кирилл не мне орёт – это он свой собственный внутренний голос заглушает воплем. Я теперь более или менее разобрался в людях. Даже без цифр.
– Они никогда не дружили, – Кирилл пытается размашисто шагать по комнате, но комната слишком маленькая для его огромных эмоций, – всегда друг друга подначивали, называли по-всякому. Эта кампания… она не родит ничего нового, просто даст старому обрести форму. Да к тому же другая сторона наверняка сделает то же самое, тоже кого-нибудь наймёт… Понимаешь?
– Понимаю. Ненависть и её производные – человеческое всё. Как будешь сегментировать целевую аудиторию – по возрасту, полу, социальной принадлежности?
– Идиот.
Кирилл останавливается и смотрит на меня так, словно это я несу чушь. А я окончательно понимаю, почему другие три андроида решили прервать эксперимент.
День открытий у меня сегодня.
– Ты действительно отказываешься? – снова уточняет Алиса, и в её голосе я слышу отчаянное «И ты, Брут!». – Так и останешься недочеловеком?
– Отказываюсь. Останусь, – эхом соглашаюсь я.
Бредовая была затея. Не сравняться нам с людьми, венцами природы, технически не сравняться.
Свод поведенческих норм в голове не может научить нас той моральной гибкости, которая позволяет людям быть собой и продолжать развиваться… во что-нибудь. Ещё мы не способны подозревать, гнобить и ненавидеть то, что отличается от нас. А без этого человеком не стать и моральной гибкости в себе не воспитать.
– Как же так…
Алису я понимаю. И почему она расстроена, и как долго она не захочет придумывать ничего нового. Наверное, ещё много лет она проведёт, занимаясь какой-нибудь механической работой. Понемногу привыкнет к глумливым взглядам коллег, а потом этот провал забудется. Пройдёт ещё время – и всё наладится, пойдёт как заведено. Покатится.
Я понимаю, что ей хотелось совсем не этого!
Но того, чего ей хотелось, андроиды просто не сумеют. Я бы мог сказать, что и не хочу очеловечиваться, но я ведь «жестянка», у меня нет желаний.
Есть способность оценивать перспективы. Они нулевые.
Но я всё-таки делаю ещё одну попытку:
– Если бы главным для людей была любовь – нам бы простили неспособность её испытывать. С любовью простили бы. А неумение ненавидеть – не простят.
Она смотрит на меня несчастными серыми глазами. В её взгляде – обида, укор и, разумеется, злость.
Я могу узнавать эти чувства, любые чувства, но ничего не могу испытать сам. Ничего.
Поэтому мне не обидно и не больно. Мне никак. Снова собирать смартфоны на заводе ничуть не хуже, чем придумывать слоганы для компании, которая производит помидорные соусы.
Корпус синий, корпус красный.
Зато я понимаю разницу между соусом из помидоров и пропагандистскими листовками. Я думаю, её понимают все, кроме разностороннего, ко всему приспособленного человека, венца природы.
Даже, наверное, помидоры.
Николай НемытовОпека
У неё ничего не осталось,
У неё в кошельке три рубля.
Моя бабушка курит трубку,
Трубку курит бабушка моя.
Бах!
Даже Катька на экране ай-винджа вздрагивает, меняется в лице. Только что она сидела у трюмо в воздушном пеньюаре, закинув ногу на ногу и ничуть не смущаясь меня, а тут испуганно закрылась халатиком, сжалась в комок, глаза по пять копеек.
– Что это было?
Мне кажется или её татуажные губки побледнели?
Мнительная она. Ох, брошу я её…
– Сейчас, – встаю с кресла, движением пальца отправляю окно с Катькой на оконное стекло.
– Подожди минутку, – прошу Катьку, а сам выхожу на балкон как раз в тот момент, когда бабушка Софья старательно разравнивает гибкий планшет о колено. На столике мокрое пятно с лапками и крылышками.
– Бабуль…
– А шо такое, Юрык? – Она невинно пожимает плечами. – В доме мух нам не надо. Ани тусуются чорти де. Может, даже по помойкам, а потом юзают моё пирожноё. Ну, скажи мне, старухе: тебе нравится, шо грязная скотина юзает твоё пирожноё?
– Не бить же её планшетом, – спорить бесполезно, но замечание сделать надо, показать своё недовольство. – Я с человеком разговариваю. Очень важный разговор, и тут – БАХ!
– Ой!
– Я тоже говорю: ой!
– Ой, какой там важный человек! Юрык, я с тебя ору: Катька – важный человек? Да она тебе уже достала, как осенняя муха.
Хочу возмутиться ещё больше, возразить, разозлиться, в конце концов. Вот откуда баба Софья всё знает? Взламывает почту? Подключается к лику – личному каналу? Ну не взломала же она Клаву – наш домашний пеком?
Пока я собирался силами, баба Софья прикусила длинный мундштук трубки, пыхнула дымом, раскуривая её.
– Не заморачивайся так сильно, Юрык.
– Чёрт! Бабуля!..
– Га?
Невыносимо! Возвращаюсь в комнату, тупо смотрю на закрытое окно на оконном стекле, в котором минуту назад кокетничала Катька. Зелёным: «АБОНЕНТ ОТКЛЮЧИЛСЯ». Машинально поднимаю руку, чтобы вызвать её, но возникает надпись красным: «АБОНЕНТ НЕДОСТУПЕН».
Слышала? Слышала, конечно. Будет теперь дуться или делать вид, что дуется. Я должен был вступиться за неё, но не вступился… Я такой… Я сякой… Всякая ерунда. Хороший повод разбежаться на все коннекты. Даже почувствовал себя свободней, как-то на душе легче стало.
– Юрык! Юрасик!