Часть седьмая. Вопросы морали
Если ученые не будут играть в Бога, то кто будет?
Глава 40. Границы
Когда Хэ Цзянькуй создал первых в мире генетически модифицированных детей, изменив их геном с помощью CRISPR, чтобы дать им и их потомкам иммунитет к смертельному вирусу, большинство добросовестных ученых выразило негодование. Поступок Цзянькуя называли в лучшем случае преждевременным, в худшем – гнусным. Однако в свете пандемии коронавируса 2020 года идея о редактировании генов с целью выработки иммунитета к вирусам стала казаться чуть менее неприглядной и чуть более привлекательной. Призывы к введению моратория на редактирование зародышевой линии прекратились. Бактерии за тысячи лет выработали у себя иммунитет к вирусам, возможно, нам, людям, пора включить изобретательность и сделать то же.
Будь у нас возможность без проблем редактировать гены, чтобы делать своих детей менее уязвимыми для ВИЧ и коронавирусов, разве было бы неправильно ею пользоваться? Может, было бы неправильно, наоборот, не воспользоваться ею? А что насчет редактирования генома для внесения других корректировок и улучшений, которые могут стать возможными в следующие несколько десятилетий? Если редактирование не будет представлять опасности, стоит ли правительствам его запрещать?[420]
Эта проблема – одна из самых серьезных в истории человечества. Впервые в результате эволюционного развития жизни на планете у одного из видов появилась способность редактировать собственный геном. Это дает потенциал для получения чудесных преимуществ, включая уничтожение многих смертельных болезней и деструктивных аномалий. Однажды это также приведет к появлению у нас – или у некоторых из нас – перспективной, но пугающей возможности улучшать собственные тела и корректировать геномы детей, чтобы давать им лучшие мышцы, умственные способности, память и характер.
В грядущие десятилетия, когда у нас появится возможность воздействовать на собственную эволюцию, перед нами встанут серьезные этические и духовные вопросы. Есть ли в природе естественная добродетель? Есть ли добродетель, проистекающая из принятия того, что нам даровано? Зависит ли способность сопереживать от веры в то, что, если бы не божья милость или не случайность природной лотереи, мы могли бы рождаться с другим набором характеристик? Может ли акцент на личной свободе превратить самые фундаментальные аспекты человеческой природы в ассортимент генетического супермаркета? Могут ли богатые иметь возможность покупать лучшие гены? Следует ли нам считать этот выбор личным делом каждого, или же обществу следует прийти к консенсусу о пределах допустимого?
Или же мы паникуем зря? Почему бы нам не пользоваться преимуществами, которые появятся, когда мы избавим свой вид от опасных болезней и расширим способности наших детей?[421]
Основные опасения вызывает редактирование зародышевой линии, то есть внесение изменений в ДНК человеческих яйцеклеток, сперматозоидов или эмбрионов на ранних стадиях развития, чтобы все клетки появляющихся в результате детей – и всех их потомков – содержали отредактированный ген. Всеобщее признание уже по праву получило так называемое соматическое редактирование, при котором изменения вносятся в избранные клетки живого пациента и не оказывают влияния на половые клетки. Если что-то при этом идет не так, опасности подвергается один пациент, а не весь вид.
Соматическому редактированию подвергаются определенные типы клеток, например клетки крови, мышц и глаз. Однако его стоимость высока, оно работает не со всеми клетками, а эффект не всегда оказывается постоянным. При редактировании зародышевой линии можно вносить корректировки во все клетки тела, а потому оно гораздо более перспективно. И кажется гораздо более опасным.
До появления в 2018 году первых CRISPR-детей существовало два основных медицинских метода для выбора генетических характеристик ребенка. Первым было пренатальное тестирование, в рамках которого проводится генетический анализ эмбрионов, растущих в утробе. Сегодня такие анализы определяют синдром Дауна, пол и десятки врожденных патологий. Если родителям не нравятся результаты тестирования, они могут прервать беременность. В США пренатальная диагностика синдрома Дауна приводит к аборту примерно в двух третях случаев[422].
Развитие технологии экстракорпорального оплодотворения привело к новому прорыву в генетическом контроле – появлению преимплантационной генетической диагностики. При благоприятных условиях пары могут оплодотворить несколько яйцеклеток и провести диагностику в чашке Петри, чтобы установить генетические характеристики будущих детей, прежде чем производить имплантацию. Нет ли у них мутаций, которые вызывают болезнь Гентингтона, серповидноклеточную анемию или болезнь Тея – Сакса? А однажды мы сможем спросить, как в фильме “Гаттака”, есть ли у них желаемые гены роста, памяти и мышечной массы. Преимплантационная диагностика позволяет выбрать из оплодотворенных яйцеклеток лишь те, что содержат предпочтительные для родителей характеристики, и отказаться от остальных.
Обе техники заставляют задуматься о тех же этических вопросах, которые возникают, когда речь идет о редактировании зародышевой линии. Например, Джеймс Уотсон, смелый на язык первооткрыватель ДНК, однажды сказал, что женщина должна иметь право на аборт на основе любого предпочтения и предубеждения, в том числе если она не хочет ребенка, который будет невысок ростом или склонен к дислексии, окажется гомосексуалом или девочкой[423]. Неудивительно, что многих это покоробило. Тем не менее преимплантационная генетическая диагностика теперь считается этически приемлемой, а родители, как правило, вольны сами определять используемые критерии.
Пока неизвестно, войдет ли редактирование зародышевой линии в длинный список некогда спорных биологических вмешательств, таких как пренатальные и преимплантационные исследования, которые со временем получили признание. Если да, то есть ли смысл относиться к редактированию зародышевой линии как к особой процедуре, к которой применимы другие этические нормы?
Как бы то ни было, это часть исторического процесса. Одни специалисты по этике хорошо проводят различия, а другие – хорошо их стирают. Иными словами, одни специалисты по этике проводят границы, а другие – размывают. Любители размывать границы часто подчеркивают, что границы и так настолько размыты, что нет смысла по-разному подходить к разным категориям.
Проведем аналогию с атомной бомбой. Когда военный министр США Генри Стимсон раздумывал, стоит ли сбросить бомбу на Японию, одни утверждали, что это оружие совершенно нового типа и черту пересекать нельзя. Другие говорили, что бомба не имеет фундаментальных отличий от другого оружия и, вероятно, будет даже не столь разрушительна, как масштабные бомбардировки Дрездена и Токио. Вторая сторона одержала победу в споре, и бомбу сбросили. Впоследствии, однако, атомное вооружение выделили в отдельную категорию и больше не применяли.
Полагаю, в сфере редактирования генома зародышевая линия – это настоящая граница. Может, черты между ней и другими биотехнологиями и не существует, однако, как Леонардо да Винчи показал нам своим сфумато, даже слегка размытые границы могут быть вполне определенными. Пересекая зародышевую линию, мы оказываемся в ином мире. Там геном конструируется, а не создается естественным образом, причем вносимые в него изменения наследуются всеми будущими потомками.
Тем не менее это не значит, что проведенную зародышевой линией границу никогда не стоит пересекать. Это просто говорит нам, что ее можно считать заградительной полосой, которая дает нам возможность при необходимости приостановить развитие техник генной инженерии. И вопрос становится таким: в каких случаях нам стоит пересекать эту границу и бывают ли такие случаи вообще?
Помимо границы между соматическим редактированием и редактированием зародышевой линии, стоит также рассмотреть различие “лечения” с целью корректировки опасных генетических аномалий и “совершенствования” человеческих способностей и характеристик. На первый взгляд, оправдать лечение болезней легче, чем совершенствование генома.
Однако граница между лечением болезней и совершенствованием генома размыта. Гены могут давать детям предрасположенность к низкому росту, ожирению, дефициту внимания и депрессии. В какой момент генетические модификации для корректировки таких характеристик превращаются из лечения в совершенствование? Что насчет модификаций, которые помогают предотвратить заражение ВИЧ или коронавирусом, развитие рака или болезни Альцгеймера? Возможно, для таких случаев необходима третья категория “профилактических мер”, которая дополнит размытые категории “лечения болезней” и “совершенствования генома”. Можно добавить к ним и четвертую категорию “сверхулучшений”, куда войдут случаи наделения людей новыми способностями, которыми прежде не обладал ни один представитель вида, например способностью видеть инфракрасный свет, или слышать сверхвысокие частоты, или избегать возрастной потери костной и мышечной массы и ухудшения памяти.
Как видите, категории могут стать довольно сложными, и они не всегда соотносятся с желаемым и этичным. Чтобы проложить путь по этому этическому минному полю, полезно провести несколько мысленных экспериментов.
Дэвид Санчес рассматривает CRISPR-препарат для лечения серповидноклеточной анемии