[537]. Для МПС Дурново выхлопотал право входить в Госсовет с докладом, «когда понадобится»[538]. Благодарный Кривошеин собирался поддержать идейно близкие им «Московские ведомости», обещая главному редактору В. А. Грингмуту разрешить продажу газеты на всех железнодорожных станциях Российской империи[539]. Помимо этого своим решением расторг действующие ведомственные контракты на типографские и переплётные работы, передав подряды по завышенным ценам кн. Мещерскому[540].
В то же время министр Кривошеин не обделял вниманием и коммерческую ниву. Чувствуя за собой мощную поддержку, он распорядился с каждого подписывающего у него в ведомстве контракт взыскивать многотысячные суммы на общеполезные, по его понятиям, нужды. С одного из таких контрагентов — англичанина Юза, владельца обширных каменноугольных копей и металлургического завода — потребовали сбор в 50 тысяч рублей. Тот согласился заплатить только 10 тысяч, и в контракте ему было отказано[541]. Другого подрядчика-иностранца, не внёсшего наложенного на него платежа, Кривошеин прямо обвинял в том, что зарубежный бизнес нацелен на одну лишь наживу и не желает ничего делать в пользу России[542]. Эти эпизоды получили огласку, последовали жалобы. Вдобавок ко всему Кривошеина уличили как крупного карточного игрока в игорных домах Петербурга[543]. Госконтроль установил, что в имение министра за казённый счёт проведена железнодорожная ветка, а также выявил раздачу выгодных подрядов: по снабжению — Струкову (брату кривошеинской жены), по издательским делам — Мещерскому. Кривошеин всё отрицал, а назначенная комиссия сенатора В.Р. Завадского не подтвердила выдвинутые обвинения, заявив, что их следует снять[544]. Глава МВД Дурново усердно защищал своего друга, называя всё происходящее клеветой и при этом постоянно напоминая о том, что порядочность Кривошеина может подтвердить министр финансов Витте, также приложивший руку к его назначению[545].
Очевидно, у госконтролёра Т.И. Филиппова не хватило аппаратного веса противостоять руководителю МПС и его высокопоставленным друзьям. Но тут для них наступил форс-мажор: скоропостижно скончался император Александр III, что привело к серьёзной перегруппировке в верхах. На первые роли стремительно выходит Сольский, установивший прочные и доверительные отношения с Николаем II в ходе заседаний комитета по проведению Сибирской магистрали: туда его привлёк вице-председатель комитета Бунге[546]. По инициативе руководителя департамента экономии Госсовета (т. е. Сольского) созывается более представительная комиссия, куда входит сенатор Завадский со своим наработками[547]. Теперь прежние обвинения были полностью подтверждены. Осведомлённый главный редактор «Биржевых ведомостей» С. Пропер в своих мемуарах прямо указывал: такой поворот стал возможен исключительно благодаря вмешательству Сольского[548]. В узких кругах «его уважали, побаивались», за ним, как прекрасно разбиравшимся в хитросплетениях различных смет, числилось немало раскрытых афер. Только он никогда не спешил во всеуслышание трубить об обнаруженных махинациях, нагнетая скандалы[549]. Но вот в отношении Кривошеина было решено поступить иначе, поскольку речь шла не просто о подрыве позиций клана, заправлявшего в последние годы правления Александра III, а о формировании нового политического вектора. Патриарха российских реформаторов сразу поддержал Бунге, высказав своё мнение Николаю II[550]. Интересно, что это дело напрямую коснулось и Витте. Тот протежировал брату своей жены И.Н. Быховцу, который из рядового техника шоссейных дорог превратился в крупнейшего железнодорожного подрядчика. Начало этому положил сам Витте, когда непродолжительное время занимал пост министра путей сообщения. Продолжил уже Кривошеин, одаривший родственника министра финансов выгодными контрактами на проведение крупной ветки Пермь — Котлас. В результате Быховец, слабо смысливший в железных дорогах, сказочно обогатился, переселился на фешенебельную Миллионную улицу в Петербурге рядом с Зимним дворцом, завёл несколько автомобилей[551]. Государственный контролёр Филиппов, зная о делах Быховца, предлагал распутать все его нарушения, что наверняка затронуло бы и Витте. Однако это уже не было поддержано Сольским, «похоронившем» обвинения госконтроля[552].
По итогам проверок Кривошеин был уволен без права занимать какие-либо должности, причём об отставке ему было объявлено в тот момент, когда он в кругу гостей праздновал день своих именин. Как замечали современники, с таким позором не удалялся ещё ни один русский министр[553]. В случае несогласия с принятым в отношении него решения ему было предложено обращаться в суд, однако тот «восстанавливать свою честь таким путём не пожелал»[554]. Инициированное Кривошеиным совещание по пересмотру надзора в железнодорожной отрасли тихо умерло в начале 1895 года. Новый глава МПС кн. М.И. Хилков поднимать подобные вопросы уже не осмеливался, встав перед госконтролем «на задние лапки»[555]. Вскоре лишился поста и всемогущий министр внутренних дел Дурново. Вместо него был назначен И.Л. Горемыкин, обладавший, в отличие от своего предшественника, либеральной репутацией и считавшийся знатоком крестьянского вопроса (ему принадлежал образцовый комментарий к «Положению 19 февраля 1861 года», пользовавшийся популярностью[556]). Покаянное письмо Кривошеина к государю ничего не изменило. Николай II передал прошение Сольскому, который резюмировал: мольбы Кривошеина «нисколько не поколебали моего убеждения в его виновности», особенно же возмутительны ссылки министра на усопшего Александра III»[557]. Надо добавить, что решающее участие Сольского в этом громком деле прошло даже мимо исследователей, специально занимавшихся этим сюжетом[558]. Помешала фигура Витте, на котором, как, впрочем, и всегда, концентрировалось всё внимание. Министр финансов с тревогой наблюдал за схваткой, пока не увидел, в чью пользу склоняется чаша весов. Именно с весны 1895 года он дистанцируется от консерватизма и оказывается в орбите Сольского и Бунге. Эти изменения зафиксированы кн. В.П. Мещерским, выражавшим в письме к министру финансов на Пасху 1896 года острую разочарованность патриотического лагеря: «второй год Ваши искренние друзья с грустью сознают, что Вас узнать даже нельзя; святой огонь как будто тухнет…»[559].
Отставка Дурново и Кривошеина — свидетельство резко возросшего влияния финансово-экономической бюрократии в политического жизни страны. О её идейной платформе мы можем судить по дискуссии в рамках учреждённого в 1897 году Особого совещания по делам дворянского сословия, которое возглавил отставленный министр внутренних дел И. Н. Дурново — ныне в должности председателя Комитета министров. Его отношения с Витте к этому времени уже отличались откровенной враждебностью, что придавало идейному соперничеству личностную окраску. В состав Особого совещания наряду с представителями дворянства вошли ведущие члены правительства, причём они обязывались лично участвовать в заседаниях, что повышало статус дискуссий. На заседаниях был переосмыслен комплекс проблем, связанных не только с положением дворянского сословия, но и с путями развития страны. Дурново ещё в правление Александра III ратовал за помещичье землевладение, коему необходима всевозможная поддержка. Он постоянно выступал за понижение тарифов на перевозку сельскохозяйственных грузов, за льготы заложившим земли в банках и т. п.[560] Теперь мы вновь встречаемся с Кривошеиным, чьи письма-размышления Дурново как руководитель совещания аккуратно передавал императору в надежде на реабилитацию опального друга. Тот предлагал не ограничивать дворянский вопрос узкими рамками, а рассматривать его в качестве государственного. Судьба этого сословия, писал он, неразрывно связана с судьбой державы, которая просто не может существовать без дворянства, а потому попечение о нём должно составить первейшую заботу правительства. Государь хорошо осознаёт дворянские потребности, чего никак нельзя сказать о «наших высоких и малых либералах», доведших ситуацию до больших осложнений[561].
Дурново и Кривошеину вторили участники совещания, считавшие, что все беды начались с Великих реформ 1860-х годов, когда «слепо поддались ловко и настойчиво проповедуемым нашими лжелибералами модным идеям, рисовавшим перед нами в розовых красках разные неприменимые к нам идеалы Западной Европы. Сбились с истинного пути и в своей поспешности за этими идеалами наделали целую массу крупных ошибок»[562]. Мало того, в непонятном ослеплении вообразили, будто Россия — это какая-то Англия или Бельгия, и вместо того, чтобы обратить всё внимание на поддержку земледельческого класса, поспешили развивать фабрично-заводскую промышленность по европейским образцам