Эти настроения порождали любопытные политические инициативы. Так, в 1897 году при дворе муссировалась идея создания некого верховного совета для рассмотрения дел, поступающих к государю, — дабы облегчить ему работу. В этот орган должны были войти великие князья, И.И.Воронцов-Дашков, К.П. Победоносцев и им подобные деятели. Предлагалось ввести должность дежурных статс-секретарей для предварительного процеживания документов[592]. В 1898 году на имя Николая II поступил ещё один проект за подписью барона П.Л. Корфа — об учреждении Дворянской думы, которая функционировала бы параллельно с Государственным советом — центром реформаторской мысли того времени. Проектируемая дума может состоять из выборных представителей, включая всех губернских предводителей дворянства и ещё двух членов от каждого региона; более эффективной работе будет способствовать вхождение в её состав министров, государственного секретаря и председателя комитета министров, причём последний, по мысли автора записки, должен Думу возглавить, чтобы обеспечить ей большую объективность[593]. Получалось, что И.Н. Дурново, которого фактически навязывали в руководители Дворянской думы, получал реальные рычаги влияния на правительство. К записке прилагалось «Основное положение о Дворянской думе и процедуре выборов»[594].
Реакция императора на внесённые предложения нам неизвестна, но проект Дворянской думы взял на вооружение Д.С. Сипягин, министр внутренних дел в 1899–1902 годах. Он продвигал его исключительно в совещательном ключе, с целью популяризировать фигуру монарха, чутко выслушивающего мнение не кого угодно, а преданных подданных. Никакая серьёзная законодательная работа в этих дворянских замыслах, конечно, не подразумевалась. Однако Государственный совет, ознакомившись с данным проектом, даже не поставил его на обсуждение[595]. Сменивший погибшего от рук эсера-террориста Сипягина В.К. Плеве, в течение восьми лет возглавлявший госканцелярию, полностью солидаризовался со своими бывшими коллегами. Члены Госсовета, где первую скрипку играл Сольский, умело перевели вопрос из политической в сугубо техническую плоскость, сведя всё к проблеме упорядочения делопроизводства. Заседание соединённых департаментов посчитало, что даже в рамках МВД, не говоря о чём-то большем, учреждение каких-либо специальных органов по дворянскому вопросу нецелесообразно. Предложено ограничиться созданием канцелярии при министре со скромным штатом, в которой бы готовились доклады по данной тематике; высочайшее утверждение последовало 12 июня 1902 года[596]. Для всеподданнейших прошений по земельному кредиту, которые с завидным постоянством направляли представители дворянских кругов, предусмотрительно создали специальное Особое совещание под председательством того же Сольского. Эта структура, где хозяйничала финансовоэкономическая бюрократия, успешно хоронила все денежные домогательства и предложения[597]. А в начале 1908 года по представлению Минфина и госконтроля уже премьер П.А. Столыпин вовсе упразднил канцелярию МВД по делам дворянства с мотивировкой: «Трудно рассчитывать на возможность каких-либо обширных законодательных работ по дворянскому вопросу, требующих содержания для этой цели особенного учреждения…»[598]. Эта тематика к тому времени перекочевала в Совет объединённого дворянства, чьи съезды с 1906 года стали проходить регулярно. Во главе этой помещичьей организации встал упоминаемый выше А.П. Струков.
Так довольно незаметно завершилась эта фаза противостояния дворянско-придворных кругов с просвещённой бюрократией, ратовавшей за индустриальную модернизацию страны. Поддержанная императором, последняя в конце XIX — начале XX столетия превратилась в самостоятельную политическую силу. Это обстоятельство не ускользнуло от советской историографии. Некоторые авторы писали о «едва уловимом либерализме», точнее, о способности отдельных лиц (в первую очередь, конечно, Витте. — А.П.) в определённой мере считаться с действительностью. Однако это признание не мешало учёным вновь и вновь воспроизводить традиционный тезис о глубокой реакционности царских верхов в целом[599]. В советский период прогресс увязывался только с теми, кто был нацелен на демонтаж государства, а бюрократию, пусть и какую-то её часть, никак нельзя в этом заподозрить. С другой стороны, финансово-экономическое чиновничество продвигало реформирование страны, отличное от экспериментов министра финансов 1860-1870-х годов М.Х. Рейтерна. Но вряд ли это также следует оценивать как ещё одно свидетельство её ущербности, как считала либеральная историография. Скорее, это говорит о зрелости части чиновничества той поры, о его готовности к масштабным государственным проектам с учётом российских реалий.
Глава четвёртаяПолитическое реформирование империи
Реформаторская стратегия конца XIX — начала XX века вырабатывалась в жёсткой полемике с военно-земельной аристократией, традиционно группировавшейся у трона. Баталии в рамках Особого совещания по дворянскому вопросу, о чём рассказано в предыдущей главе, наглядно показали, что эти круги, ориентированные на сельскохозяйственные приоритеты, будут всячески препятствовать курсу на широкую индустриализацию, не отвечавшему их интересам. Такой сценарий грозил помещичьему дворянству утратой доминирующих позиций в экономике, а бенефициаром бурного роста на основе промышленности становились совершенно другие силы.
Перезапуск индустриального развития с опорой на аграрные преобразования был намечен Н.Х. Бунге. Не случайно он оказался под мощным давлением консервативного лобби, добившегося отставки неугодного министра финансов[600]. В 1880-х годах управленческий слой, который мог стать носителем модернизационных идей, только начинал складываться. Лишь по мере его формирования крепла убеждённость, что промышленный курс необходимый стране реализуем в том случае, если он будет защищён политическими реформами. Без ограничения всевластия придворных кругов перевод страны в новое индустриальное качество просто-напросто неосуществим. Требовалось переформатирование государства через институт законодательной власти, способный стать инструментом сдерживания военно-земельного истеблишмента, завязанного на престол. Тем более что для укрепления своих позиций в этой консервативной среде пестовалась идея совещательной Дворянской думы или Земского собора. Контрпроектом этому явились конституционные веяния: их источник в начале XX века находился в государственной канцелярии Госсовета. Здесь ратовали за Думу, без решения которой ни один акт не может обрести статус действующего закона. Разработка такого политического формата и стала делом просвещённой бюрократии, концентрировавшейся в этом органе. Её усилиями была осуществлена подготовка новых Основных законов Российской империи образца 1906 года, знаменовавших ограничение самодержавия. Эта политическая реформа открыла пути уже системной модернизации государства.
С советских лет и по сей день в литературе господствует легенда о либеральной общественности, вырвавшей перемены у реакционных верхов, а также неутомимом Витте, по сути, выставляемом «крёстным отцом» первой Конституции, отстоявшим её перед той же бюрократической кликой. Однако привлечение широкого круга источников проясняет истинный ход событий, в которых либералы находились на откровенно второстепенных позициях, и свидетельствует о том, что Витте играл в них весьма неприглядную роль. Исследовательские клише об их решающем вкладе живучи по той причине, что до сих пор вне поля зрения остаётся главный интересант политического реформирования в лице нового поколения бюрократии. Российские верхи в целом продолжают по традиции восприниматься в качестве сугубо реакционной силы. Грань же между финансово-экономическим чиновничеством с одной стороны и придворными кругами, помещичьей аристократией — с другой, проводится нечётко. Различия в их политико-экономических устремлениях в трудах современных историков едва прослеживаются.
Весомый вклад в торжество конституционного строя в России связан с именем такого государственного деятеля, как В.К. Плеве. Это довольно необычное утверждение на фоне несмолкаемых восторгов по поводу Витте или кадетской публики. В глазах многочисленных почитателей этих звёзд российской политики фигура Плеве остаётся символом махровой реакции, жаждавшей консервации абсолютизма в духе Средневековья. Такая репутация стала складываться сразу после его гибели в июле 1904 года, когда началась кампания по его дискредитации, получившая многолетнее продолжение не только в отечественной печати, но и в Европе[601]. Поэтому восприятие этой фигуры сложилось преимущественно под давлением либеральных и революционно-радикальных штампов. Так, на страницах мемуаров земского деятеля Д.Н. Шипова Плеве — последовательный душитель прогресса, «стремившийся к подавлению роста общественного сознания и к управлению страной посредством неограниченного произвола бюрократической власти»[602]. Ещё более мрачные тона присущи кадетскому лидеру П.Н. Милюкову, уверенно ставившему знак равенства между Плеве и оголтелыми черносотенцами[603]. И уж фактически на площадную брань при упоминании о нём переходили крайние левые силы. Не исключение здесь и В.И. Ленин, в своей публицистике называвший Плеве «негодяем» или «самым гнусным проходимцем»