Н.Б. Щербатова (родного брата адъютанта вел. кн. Николая Николаевича), проведённого Кривошеиным в угоду последнему, сменил в качестве главы МВД член Госдумы Н.А. Хвостов. Хотя эта замена была неизбежна, поскольку Щербатов продемонстрировал вопиющую профнепригодность, как тогда говорили, «трудно было себе представить человека, менее знакомого с обязанностями министра вообще»[814]. За три с половиной месяца пребывания на посту тот отметился лишь снятием неопубликованного, но фактически существовавшего с 1912 года запрета писать о Распутине (с этих пор пресса открыто заговорила о нём)[815] да смягчением нажима на военную цензуру со стороны МВД. Впоследствии Кривошеин даже говорил об угрызениях совести за эту кадровую ошибку со своей стороны[816]. Вместо него самого из Госсовета приходит А.Н. Наумов, а ведомство преобразуют в Министерство земледелия, чего настойчиво добивался Кривошеин. Отставлен был также и военный министр А.А. Поливанов, который вместе с морским министром И.К. Григоровичем слыл в финансово-экономическом блоке своим. Его место занимает главный интендант Д.С. Шуваев — ставленник придворной свиты; она же сыграла главную роль в его увольнении[817]. Шуваев не смог освоиться в министерском кресле, превратившись в объект для насмешек. Иронизировали, что ведомство может не выписывать юмористических журналов, поскольку теперь там умирают со смеху, читая резолюции Шуваева на документах[818].
Остававшийся в составе кабинета министр финансов П.Л. Барк оказался в сложном положении, тем более что, по свидетельствам очевидцев, был неспособен на самостоятельную политическую игру[819]: с конца 1915 года он находился под непрекращающимся прессингом со стороны глав МВД и правых деятелей. Сначала против Барка активно интриговал очередной фаворит царской четы Н.А. Хвостов. Он пытался провести на эту должность своего кандидата — директора Соединённого банка графа B.C. Татищева, с коим состоял в родстве. Сам Н.А. Хвостов приходился племянником министру юстиции А.А. Хвостову, в свою очередь сын последнего был женат на племяннице графа B.C. Татищева[820]. Напористый министр внутренних дел сделал ставку на императрицу. С конца 1915 года в её письмах к Николаю II встречается упоминание о «банковском Татищеве из Москвы», который характеризуется крайне позитивно. Александра Фёдоровна пишет о весьма прелестном впечатлении от встречи, предлагает познакомить с ним супруга, чтобы тот «мог бы ясно изложить тебе свой взгляд на дела и помочь тебе советом»[821]. В другом письме она подчёркивает, что не только Хвостов, но и другие благонамеренные лица «находят Барка не на высоте положения»[822]. Снова возвращаясь к кандидатуре Татищева, чьё «имя на устах у многих. На него указывают как на человека, способного спасти финансовое положение и исправить ошибки, сдеданные Барком»[823]. По всей видимости, эта тема постоянно поднималась при обсуждении текущей обстановки: даже А.А. Вырубова в присутствии государя позволяла себе называть главу финансового ведомства вором[824]. Помимо татищевских интриг Хвостов в пику Барку выдвинул масштабную реформу государственных сберегательных касс, которую хотел увязать с продовольственными делами, приобретавшими остроту, стараясь заполучить их в руки МВД[825].
Затем министра финансов задумал выжить назначенный премьером Б.Н. Штюрмер, заменив его своим приятелем, членом Госсовета В.Н. Охотниковым[826]. Некоторой опорой Барка в 1916 году можно считать вел. кн. Александра Михайловича: родной брат управляющего его двором Шателена служил в Минфине, дойдя до начальника департамента таможенных сборов[827]. Барк сделал его своим товарищем по министерству. Добавим: министр торговли и промышленности князь В.Н. Шаховской, будучи самым молодым членом кабинета, также начинал карьеру под руководством этого великого князя, но Александр Михайлович не вызывал восторгов у либеральной публики, и второго Николая Николаевича из него получиться не могло.
В этой ситуации Госдума быстро вышла на самостоятельную траекторию, по которой её вёл уже радикальный настрой. Большая часть народных избранников оказалась под влиянием тех, кто призывал прекратить любое общение с царём и действовать «мимо него, ибо он сам поставил себя в такое положение»[828]. Особенно выделялась московская купеческая элита: здесь настаивали на изменении тактики думцев в связи с назревающим революционным движением; требовали пойти навстречу обществу, ожидающему решительных выступлений против власти; укоряли за излишнюю осторожность и недопустимую лояльность к царю, утратившему связь с народом[829]. Интересно, что эти настроения находили отклик даже у членов императорской фамилии, например у вел. кн. Николая Михайловича, проводившего немало времени в Таврическом дворце[830]. Причём это уже никого не удивляло, поскольку к тому времени раскол стал реальностью и для придворной среды. Приближённые к государю сторонились кружка Вырубовой — Распутина, даже у дочерей Николая II отношение к лучшей подруге их матери было неоднозначным[831]. Как свидетельствуют очевидцы, все близко стоявшие к венценосной чете «считали великим несчастием странную снисходительность их величеств к этому мужику, всячески стараясь скрыть от публики этот отталкивающий факт и защитить семью от пересудов»[832]. С осени 1915 года пошли слухи о том, что «всесилие» старца из церковной сферы уже переместилось в сферу государственных дел и кадровых назначений, а это сразу затронуло более серьёзные интересы[833]. Инфантильный и далёкий от политики вел. кн. Михаил Александрович в ноябре 1916 года в письме к брату Николаю II констатировал: «Решительно со всех сторон я замечаю образ мыслей, внушающих мне самые серьёзные опасения не только за тебя и за судьбу нашей семьи, но даже за целостность государственного строя»[834]. Российская империя подходила к краю гибели.
Глава пятаяГосударственная Дума в контексте модернизации
Для постсоветской историографии Дума — популярный объект изучения. В трудах многих специалистов преобладают позитивные оценки её деятельности как ударного звена реформ: мол, здесь пестовались силы, олицетворявшие прогресс. Однако контекст нашей работы предполагает иной взгляд на политическую практику того периода. В предыдущей главе показано, что учреждение Государственной думы как законодательного органа инициировала финансово-экономическая бюрократия, продвигавшая модернизацию страны в индустриальном формате и стремившаяся минимизировать влияние придворных кругов на принятие решений. Но в процессе формирования нижней палаты выявились и другие интересанты с собственными целями. Речь о купеческой олигархии, жаждавшей вотчинного всевластия в российской экономике, а также о деструктивных силах радикального толка, которые рассчитывали использовать Думу для демонтажа государственного строя. В полной мере это проявилось в Думах первого и второго созыва: заседания больше напоминали тогда «какой-то сплошной митинг, а вовсе не законодательное собрание высшего учреждения»[835]. После корректировки избирательного закона от 3 июня 1907 года лицо нижней палаты существенно изменилось. По меткому замечанию одного из депутатов, первая Дума напоминала безрассудный порыв необузданного отрока, вторая — угар юноши, а третья дожила до возраста зрелости[836].
Для финансово-экономической бюрократии Государственная дума стала искомым инструментом в продвижении реформ именно с третьего созыва. Перенастроенная кабинетом П.А. Столыпина, она наконец смогла послужить подспорьем в многоплановом противостоянии с правомонархическим лобби, завязанным на придворные круги. Думская реорганизационная стратегия премьера хорошо известна. А вот об усилиях по искоренению пренебрежительного отношения к Думе в правительственном аппарате известно гораздо меньше. Некоторые высшие чиновники позволяли себе демонстративный скепсис по адресу законодательного органа, считали возможным третировать его членов как деятелей второго сорта[837]. Но Столыпин проявил решимость, и с началом работы III Госдумы в ряде министерств под различными предлогами прошли увольнения высокопоставленных сотрудников. Так, в Министерстве торговли и промышленности последовала отставка К.А. Алексеева, на чьи придирки постоянно жаловались думцы. Кстати, этот чиновник не желал оставлять службу и ушёл лишь под угрозой расследования неких его связей с одной пароходной компанией[838]. Наиболее громким из череды подобных случаев стало увольнение товарища министра внутренних дел (т. е. заместителя Столыпина по МВД) В.И. Гурко, взявшего высокомерный тон по отношению к Думе