. Постепенно комиссия превращалась в канал политического влияния на высший офицерский состав: некоторые её участники открыто сотрудничали с кадетской «Речью» и московским «Утром России»[936]. Любопытно, что среди офицеров, мелькавших в думской комиссии, мы видим будущих генералов, которые в годы Первой мировой войны займут важные посты в военной иерархии и сыграют большую роль в февральско-мартовских событиях 1917 года: Алексеев, Лукомский, Гурко, Колчак, Русин и др. Сухомлинова изначально тревожило, что нижняя палата вторгается во внутренние дела вооружённых сил и создаёт некое собственное со-министерство, о чём он доложил Николаю II[937]. А так как все офицеры состояли тогда кандидатами на высокие должности, было решено по мере появления вакансий в войсках выпроводить их из столицы[938]. Увольнения не избежал и помощник военного министра А.А. Поливанов, ставший любимцем в Таврическом дворце[939].
Это ещё более настроило Гучкова и его сподвижников против Сухомлинова. Травля военного министра, как метко замечено, стала «одним из пробных шаров, пущенных для подрыва в массах престижа государственных деятелей, облечённых доверием монарха…»[940]. Ключевой вехой здесь следует признать так называемое «дело полковника Мясоедова». Сухомлинов привлёк в штат ведомства этого сотрудника жандармского корпуса специально для противодействия гучковской компании. Министр был убеждён, что в армии все — от рядового до генерала — должны быть чужды политике. Мясоедову поручалось создать необходимую агентурную сеть, и это вызвало особое раздражение оппозиционеров[941]. Сразу стали муссироваться слухи о секретном расходовании сумм на организацию жандармского сыска, направленного против офицерского состава, и о роли в этом протеже министра[942]. А вскоре в адрес Мясоедова со стороны Гучкова последовали весьма серьёзные обвинения в шпионаже, опубликованные (анонимно) газетой «Новое время». Приходится согласиться, что Мясоедов повёл себя довольно странно для шпиона: он вызвал на дуэль редактора издания Суворина, а когда тот уклонился — самого Гучкова[943]. От наблюдателей не ускользнул тот факт, что предводитель октябристов был на сей раз гораздо осторожнее, чем во время прежних конфликтов с П.Н. Милюковым или А.А. Уваровым. Тогда он буквально рекламировал себя, беседовал с секундантами, теперь же держался крайне сдержанно, стараясь на эту тему не говорить. Дуэль состоялась, причём на жёстких условиях, на которых настаивал Мясоедов; он промахнулся, его противник выстрелил в воздух[944]. Затем Мясоедов по собственному желанию покинул министерство, подал в суд за клевету и потребовал рассмотрения своего дела, о чём письменно просил В.Н. Коковцова[945].
Этот громкий случай, во-первых, показывает, чем большую часть времени занимались народные избранники, а во-вторых, наводит на размышления об их реальном участии в военном строительстве накануне Первой мировой войны. Между тем русская армия за последние сорок лет не переживала таких преобразований, которые развернулись с 1908 года, но из-за разразившейся войны оказались незавершёнными[946]. Впоследствии генерал Сухомлинов был подвергнут резкой критике, «но если более внимательно посмотреть на результаты его деятельности в качестве Военного министра, то нельзя не сказать, что армия, находившаяся до того в полном развале, за достаточно короткое время стала вполне боеспособной, хотя в техническом отношении она отставала от Германии»[947]. Пусть и задним числом, но пробивалось признание, что «большая часть возведённых на Сухомлинова обвинений стала плодом злостной клеветы политических противников генерала»[948]. Принесённым в жертву общественности оказался и Мясоедов, приговорённый в годы Первой мировой войны к смертной казни за шпионаж (это использовалось для окончательной дискредитации Сухомлинова в 1915 году). Вместе с ним были осуждены, явно для подкрепления обвинения, ещё два чина департамента полиции с немецкими фамилиями, но почему-то лишь на четыре года; слишком мягко для шпионов в военное время. Многие тогда считали это косвенным свидетельством их действительной невиновности, а что же касается самого Мясоедова, то от него просто спешили избавиться[949]. Вердикт исследователей, спустя десятилетия детально занимавшихся этим делом такой же: полковник стал жертвой интриг оппозиционеров и шпионом не являлся[950].
Место Государственной думы в модернизационных планах, отведённое ей, вполне соответствовало потенциалу народных избранников. Под думскими знамёнами собиралась по большей части разноликая общественность, руководствовавшаяся партийными принципами или, точнее, некой имитацией западных политических образцов, тогда как бюрократическая элита, состоящая главным образом из специалистов и управленцев, делала ставку на профессиональную компетенцию, дефицит которой всегда остро ощущался в России. О роли Думы в общей системе власти позволяют судить свидетельства, которые использовались учёными гораздо реже, чем широко известные партийные источники. По сути, от народных представителей никто не ожидал особой государственной мудрости; от них требовалось знакомство с житейскими потребностями, которые необходимо полнее учитывать в управленческих процессах[951]. Но они этих надежд не оправдали, оказавшись заложниками партийных пристрастий. В соответствии с ними строились многочисленные думские комиссии, предназначенные для реальной отраслевой работы. Эти комиссии были большие (по 66) и малые (по 33 человека), места в которых распределялись между партиями[952]. Расклады в комиссиях представляли собой Думу в миниатюре, с большой точностью отражая её общеполитическое лицо[953].
В нижней палате практиковалось так называемое многоэтажное прохождение законопроектов, когда один документ направлялся в несколько комиссий. Правительственные бюрократические учреждения, которые ругали все кому не лень, по сравнению с ними выглядят куда более эффективными. Судя по воспоминаниям, организация работы в Думе была поставлена крайне неудовлетворительно: к назначенному часу на заседания никто не собирался, и прибывшим вовремя чиновникам министерств обычно приходилось подолгу ждать (например, министр торговли и промышленности С.И. Тимашев постоянно участвовал в деятельности четырёх комиссий: финансовой, бюджетной, по делам торговли и законодательных предположений[954]). Отсутствующих думцев разыскивали в саду и по окрестным заведениям общепита, а если и эта мера ни к чему не приводила и кворум не набирался, заседание переносили, и поездка в Таврический дворец оборачивалась напрасной потерей времени[955]. Во время заседаний обнаруживалась крайне слабая осведомлённость членов комиссий в вопросах, по которым они должны были принимать решения. Часто кроме докладчика и ещё двух-трёх депутатов никто даже не читал подготовленных министерством документов. Положение усугублялось тем, что думцы, как правило, состояли сразу в нескольких комиссиях и перебегали из одной в другую, улавливая из докладов лишь обрывочные сведения. Это, впрочем, нисколько не мешало им высказывать часто в безапелляционной форме свои «компетентные» мнения[956]. Даже в ключевой думской комиссии — бюджетной — из шестидесяти с лишним членов в заседаниях участвовала в лучшем случае треть. И только усилиями её многолетнего председателя М.М. Алексеенко удавалось обходиться без серьёзных скандалов[957]. Кстати, именно глава бюджетной комиссии стал наиболее влиятельным членом нижней палаты, теснее всего контактирующим с кабинетом министров. Премьер В.Н. Коковцов не скупился на публичные похвалы по поводу бюджетных слушаний, где многие депутаты получили необходимые навыки, «сумев отделить второстепенное от главного, исправить, что казалось на первый взгляд несовершенным…»[958] Однако пример с Алексеенко следует признать скорее исключением. Так, в отличии от него председателю контрольной комиссии Госдумы И.В. Годневу (врачу из Казани) даже не удалось подступиться к сметам государственного контроля, поступавшим в нижнюю палату. Дополнительных сил, способных освоиться с этой сложной документацией, также просто не находилось[959]. Только перед самым окончанием полномочий Думы третьего созыва удалось рассмотреть отчёт госконтроля по росписи 1908 года, а все пять лет депутаты ограничивались дебатами о желательности реформы этого учреждения[960].
Не лучше обстояло дело и на пленарных заседаниях, по которым общество судило о народном представительстве. Хотя, по официальным данным, количество пропущенных депутатами заседаний составляло в среднем лишь 13–15 % на каждого[961]