, это не соответствовало действительности. Количество зарегистрированных народных избранников сильно отличалось от числа присутствующих. Многие просто приезжали, быстро расписывались в регистрационной книге и удалялись восвояси; иногда даже расписывались заранее, за следующие дни[962]. Пустые кресла, безлюдные коридоры — типичный думский пейзаж, давший повод для шутки, что скоро в Таврическом дворце останется одна только канцелярия с председателем думы М.В.Родзянко[963]. Обычно депутаты разъезжались по домам задолго до закрытия сессий, а как писали в прессе, «это хуже, чем беззаконие: это преступное равнодушие к своим хозяйским обязанностям в стране. Никто вас, господа законодатели, не тянул на аркане. Сами вы вызвались и согласились быть представителями народа, сами в большинстве усиленно добивались этой чести…»[964] Что было бы с часовым, если бы он самовольно бросил пост раньше положенного? А если бы кухарка или дворник не стали в полном объёме выполнять свою работу под предлогом отдыха?[965] В отличие от народных избранников эти скромные люди не перестают поддерживать хозяйственную жизнь, причём за нищенскую плату, тогда как одна минута запланированных заседаний Госдумы обходится бюджету в 75 рублей. Депутаты, не утруждающие себя исполнением своих обязанностей, просто пускают эти деньги по ветру[966]. Многие ораторы во время пленарных заседаний любили покрасоваться: «каждый лез на трибуну без всякой надобности, чтобы показать, что он не хуже других»; выступления некоторых избранников народа напоминали «сплошную клоунаду»[967]. Общая атмосфера «подобна запою или наркотику… поневоле окутывает вас каким-то дурманом. Постепенно втягиваешься в постоянную суету, сцепление и расцепление комбинаций, игру закулисных влияний, лабораторию сплетен и скандалов»[968]. (В Петербурге того времени, если на улице вдруг поднимался беспорядок, обычно слышалось: «Здесь вам не Госдума!» или: «Я вам не член Думы»[969].)
Очевидно, что в таких условиях работа редко бывала плодотворной и квалифицированной. Конечно, всё это присутствовало и в европейских парламентах, и тем не менее иностранцы, воочию наблюдавшие работу нашей нижней палаты, не переставали удивляться тому, что среди такого количества ораторов так мало тех, кого можно назвать государственными деятелями, пусть и средней руки[970]. В этом смысле Госдума заметно проигрывала, например, английской палате общин, где депутаты обсуждали самые животрепещущие вопросы с «шутливой терпимостью», — это было немыслимо в Таврическом дворце, объятом враждой не на жизнь, а на смерть[971]. Законопроекты то и дело застревали на разных стадиях рассмотрения. Так, к лету 1914 года в стенах палаты скопились законопроекты, касающиеся ассигнований по конкретным статьям расходов. Из них заслушанных в Думе, но не переданных в Госсовет было 9; готовых к рассмотрению на общем собрании — 13; ожидавших заключения бюджетной комиссии — 110; не рассмотренных комиссиями — 113. Причём за ними стояли реальные и неотложные нужды в различных сферах жизни[972]. Принятые же законы выходили в неудовлетворительном состоянии, «поскольку народные представители не отличались особым умением излагать ясно и сообразно законодательной терминологии свои мысли»[973]. Госканцелярии и управлению делами Совмина приходилось отшлифовывать эти тексты, чтобы они могли войти в свод законов Российской империи[974]. Зато большой популярностью у депутатов пользовались запросы в правительство, причём по самым разным и даже курьёзным поводам, как, например, обвал лесов при строительстве дома в какой-то губернии; думское большинство вообще ограничивалось подобными интересами[975]. Но злоупотребление практикой запросов, вызывавших восторг в Думе, привело к тому, что в правительстве попросту перестали на них реагировать. Более того, сами депутаты забывали о своих запросах и ответов не требовали. В результате эта деятельность превратилось в обычную рутину, которой мало кто интересовался[976].
Согласимся: в свете вышесказанного Дума совсем не напоминает флагман прогресса. Правда, кому-то это покажется неубедительным: ведь автора всегда можно заподозрить в тенденциозном подборе материала. Действительно, при использовании кадетских источников картина будет совершенно иная (и куда более привычная для постсоветской историографии): передовые думцы и реакционная бюрократия. Чтобы составить максимально объективное мнение о потенциале нижней палаты как субъекте модернизации, следует внимательно обратиться к стенографическим отчётам по рассмотрению Государственной думой различных смет.
Начнём с железнодорожного хозяйства — одного из самых значимых в империи. Расходы министерства путей сообщения достигали 1/5 части всего российского бюджета; путейская смета была одной из самых больших из пятидесяти ведомственных смет, направляемых на обозрение Думы[977]. При этом она была максимально открыта для обсуждения: в 1910 году из 532 млн рублей к «забронированной», то есть не подлежащей сокращению сумме относился лишь один миллион; остальное подлежало свободному изменению в сметном порядке[978]. Напомним: «забронированными» считались те части смет различных министерств и ведомств, которые были определены таковыми правилами от 8 марта 1906 года[979]. Согласно им около 40 % всех расходов исключались из ведения законодателей: наименее доступными для вмешательства думцев являлись бюджеты министерства внутренних дел, иностранных дел, Священного синода[980]. Отсутствие же «бронировки» в МПС объяснялось чистой случайностью. Это министерство никогда не имело постоянных штатов, каждый раз они утверждались на трёхлетний период. К моменту созыва Думы истёк очередной срок, и в МПС не успели провести пролонгацию, вот и сложилась такая ситуация[981].
Дебаты вокруг железнодорожной сметы прекрасно проиллюстрируют, как обсуждались в стенах Таврического дворца содержательные проблемы. Отраслевая дискуссия в III Думе стартовала с обширного выступления товарища министра путей сообщения В.А.Мясоедова-Иванова, настоящего специалиста с богатым послужным списком. Его доклад на пленарном заседании ГД в апреле 1908 года — образец анализа отраслевых проблем. Причём с самого начала текста чувствуется, что высокопоставленный чиновник прекрасно понимал, перед какой аудиторией выступает. Претензии и критика, недавно обрушившиеся на него в бюджетной комиссии, завершились диагнозом полной бессистемности в железнодорожном хозяйстве. И потому товарищ министра предварил свою речь дипломатичным замечанием: «Полагаю, что эти последние мнения являются чисто субъективными со стороны тех лиц, которые за недосугом, вероятно, не нашли возможным вникнуть в столь сложное дело, как эксплуатация железных дорог»[982].
А вникать-то было во что: рельсовая сеть увеличилась с 1895 года на 50 % (с 31 тысяч до 46 тысяч вёрст), в то же время грузопоток вырос вдвое. Следствием стали участившиеся перебои и нарекания: линии они явно не поспевали за бурным развитием промышленности и торговли[983], тем более что происходило оно неравномерно. Учитывая эти обстоятельства, МПС начало практиковать создание порайонных комитетов. Первая такая структура была образована в южном горном регионе, куда вошли не только ведомственные чиновники, но и углепромышленники, представители местных биржевиков и земств. Объединённые в рамках Харьковского угольного комитета, они занялись совместным регулированием перевозок, и вскоре дело стало налаживаться. Иными словами, сами потребители стали участвовать в формировании товарных потоков. Поэтому утверждение, что отрасль находится на пути к хаосу, было неверным[984]. Чтобы обосновать меры, которые предполагает принимать правительство, Мясоедову-Иванову пришлось разжёвывать для депутатского корпуса многие азбучные истины. Он напомнил, что железнодорожное хозяйство представляет собой сложный механизм; соотношение между двумя его составными частями — транспортным составом и пропускными возможностями — определяет эффективность всей работы. Весьма важная часть бюджета обслуживает именно эти стороны хозяйства, и нельзя поступаться ассигнованиями на данные цели, допуская урезание сметы[985].
Думцы возмущались также товарными залежами на наших железных дорогах, чего не наблюдалось в европейских странах; причину этого они видели в полной беспомощности бюрократии. На критику последовало объяснение: все перевозки в Европе регулируются Бернской конвенцией, а в России — Общим уставом, который аналогичен западному акту, за исключением одной важной детали. По Бернской конвенции дороги принимают к отправлению лишь те грузы, которые могут в данный момент перевезти; если такой возможности нет, грузы хранятся на специальных складах, принадлежащих ч