иональные познания в сельскохозяйственной сфере и ораторские способности позволяли свободно полемизировать. В частности, он подробно остановился на идее не трогать общину и объявил её абсолютно неприемлемой. Нельзя даже представить себе, какие вопиющие злоупотребления совершаются, когда, с одной стороны, есть бесправная личность, а с другой — самоуправная толпа. И страшно, что именно такую разлагающуюся общину предлагают нам в качестве идеала справедливости и спасительного инструмента от обезземеливания. Факт её существования лишь маскирует обезземеливание, а не уберегает от него[1055].
Эти жаркие дебаты вынудили правительство ограничить скупку участков крестьянами, вышедшими из общины, шестью наделами, хотя первоначально речь шла о девяти[1056]. Причём ограничение касалось приобретения наделов у таких же крестьян, а в остальных случаях крестьянин был волен покупать земли столько, сколько ему угодно. Иначе говоря, закон создавал условия, при которых каждый мелкий землевладелец имел возможность увеличить свою надельную площадь лишь за счёт более крупного владения[1057]. Эта мера была очевидно нацелена на поддержание того слоя собственников, который можно считать аналогом сегодняшнего среднего класса. Пример такого подхода являла собой Дания — страна классического мелкого землевладения, о сохранении которого заботилась власть, ибо мелкое хозяйство более выгодно с экономической точки зрения. Правда, там не ограничивали скупку наделов, а использовали другие, не менее эффективные методы. Каждый датский хозяин мог приобрести любое количество земельных участков, но с тем условием, чтобы на каждом из них велось отдельное хозяйство. Так как свыше известных пределов это сделать немыслимо, то фактически мы имеем дело всё с тем же искусственным ограничением, призванным поддерживать сложившуюся структуру землевладения[1058]. Однако эти доводы властей вызвали стойкое неприятие части думцев — в основном представителей правых фракций из числа помещиков. Председатель Земельной комиссии Шидловский, отстаивавший правительственную позицию, говорил, что вопрос о нормировании скупки крестьянских наделов обсуждался намного более страстно, чем проблемы общины[1059]. Список желавших высказаться против предлагаемой меры оказался весьма внушительным, в то время как защитников набралось совсем немного[1060].
Например, херсонский помещик В.Р. Буцкий, активно приветствовавший демонтаж общины, теперь не менее энергично возмущался намерением ввести ограничения на покупку надельных земель, уверяя, что над народом нависла новая грозовая туча стеснений. До каких пор «мы будем пеленать его, как малое детище?» — вопрошал он и добавлял: принятие законопроекта обесценит землю, а значит, пострадают люди дела. Буцкий напомнил те дни, «когда революционный террор дошёл до своего крайнего предела», когда было невозможно не только пахать, «но и даже жить в своих собственных родовых усадьбах»[1061]. Многие коллеги Буцкого настаивали на полной свободе купли-продажи надельной земли для всех, кто имеет к ней отношение, подразумевая в первую очередь помещиков и исключая нежелательных элементов, ведущих спекулятивные операции. Однако правительство не спешило идти в этом направлении. Товарищ министра внутренних дел Лыкошин категорически не соглашался с тем, что введение ограничений чем-то унижает крестьян и является шагом назад на фоне принятого указа от 9 ноября 1906 года[1062]. Раскрепощение крестьянских земельных хозяйств следует проводить осторожно, постепенно, чтобы с появлением на рынке они не служили материалом для образования крупных владений. А говорить, что такая опасность исключена, нельзя: мудрость законодателя и заключается в своевременном принятии предупреждающих мер. Масса собственников формируется в условиях, когда они ещё не приспособились к рыночной обстановке[1063]. Суть ситуации хорошо передаёт такой пример: если пускающийся в путь машинист резко рванёт от платформы, то он рискует зацепить и себя, и пассажиров, сидящих в поезде. Следует посоветовать машинисту набирать скорость постепенно, и в этом гарантия общей безопасности[1064].
Перипетии вокруг прохождения железнодорожных смет и аграрного законодательства позволяют увидеть, что подавляющее количество народных избранников, входящих в Государственную думу, отличались низкой компетентностью и отсутствием управленческих навыков. Нижняя палата, которую сегодня выставляют носителем модернизации, никак не могла выполнять эту функцию. В значительной мере этому препятствовала и избыточная политизированность депутатского корпуса, больше нацеленного на пропагандистские акции, чем на профессиональную работу. Достаточно вспомнить, сколько законопроектов в силу названных причин было из-за этого отвергнуто Думой. В первую очередь речь идёт о законе «О подоходном налоге». Его разрабатывал Госсовет старого образца, где концентрировались кадры, прошедшие большую бюрократическую школу. В 1907 году подготовленный проект был внесён в Думу правительством, после чего в течение восьми (!) лет он «гулял» по многочисленным думским комиссиям[1065]. Причём столь длительное пребывание в недрах нижней палаты не сопровождалось никакими улучшениями или исправлениями. Специалистов, способных вникнуть в суть документа, в Думе не нашлось, и лишь некоторые наиболее усидчивые депутаты удосужились прочитать подготовленные материалы. А ведь они вобрали в себя огромную работу по изучению разнообразного опыта европейских стран, перешедших на подоходную налоговую систему[1066]; старт этой работе дал ещё Н.Х. Бунге. В основу российского законопроекта о подоходном налоге был положен прусский акт 1891 года[1067], действовавший вплоть до падения кайзеровской Германии.
Законопроект — и это следует подчеркнуть — имел не только финансовое, но и чёткое политической значение. Благодаря ему перераспределялась налоговая нагрузка с косвенного на прямое обложение, что облегчало положение малоимущих слоёв, нёсших на себе всю тяжесть косвенных сборов. В России косвенные налоги превышали прямые в 5,6 раза, в то время как во Франции — в 2,4, в Германии — в 2, в Италии — в 1,8, а в Англии — только в 1,4 раза[1068]. Неслучайно законопроект считали своего рода «долгом чести имущих классов» — долгом, который нельзя не платить, «если не желаешь рисковать лишением права открыто смотреть людям в глаза»[1069]. Но готовые «рискнуть» и не смотреть людям в глаза нашлись сразу после появления проекта в нижней палате. И это были ныне объявленные «лучшими сынами родины» представители московской купеческой элиты. Крестовниковы, Рябушинские, Третьяковы и другие славные семейства выступили однозначно против идеи подоходного налога. Московский биржевой комитет учредил специальную комиссию для противодействия вредным бюрократическим атакам на предпринимательскую инициативу и энергию[1070]. Тузы Первопрестольной ни под каким предлогом не желали отмены абсолютно нечувствительного для себя промыслового налога: в общих трёх миллиардах бюджетных доходов сборы от него составляли мизерную сумму 33 миллиона рублей[1071]. Особенно ретиво оберегал купеческий «вклад» в пополнение казны член Госсовета от московских биржевиков Г.А. Крестовников, позволивший себе резкие выпады в адрес министерства финансов[1072].
В результате купеческих усилий законопроект был похоронен в думских комиссиях. Периодические напоминания правительства дать ему ход ни к чему не приводили. Премьер Коковцов настойчиво обращался к народным избранникам: этот вопрос «ждёт своего разрешения слишком долго», а призывы о развитии производительных сил необходимо подкреплять конкретными действиями[1073]. Старания ряда депутатов из финансовой комиссии Госдумы вывести законопроект на пленарное заседание оказались тщетными[1074]. Большинство озаботилось своим законодательным долгом лишь в ходе Первой мировой войны, а точнее, после формирования новой политической конструкции — Прогрессивного блока, настаивавшего на ответственности правительства перед Думой. Естественно, это потребовало во всём блеске предстать перед обществом. Реанимацию некоторых законопроектов, давно лежащих под думским сукном, П.Н. Милюков откровенно объяснял потребностью выйти с чем-нибудь готовым[1075]. И закон о введении подоходного налога пришёлся как нельзя кстати — тем более что его качество и проработанность не вызывали сомнений. Он был запущен без каких-либо изменений, в редакции старого Госсовета, о чём без тени смущения вещали с думской трибуны[1076]. В результате семилетняя блокировка завершилась стремительным принятием давно ожидаемого закона.
Новую жизнь решили вдохнуть и в другой, не менее судьбоносный проект «Об отмене некоторых ограничений в правах сельских обывателей и лиц бывших податных состояний»