[1215]. В случае же с виттевским детищем какие-либо результаты отсутствовали: «всё ограничивалось установлением самых общих положений, так сказать, путеводных вех»[1216]. Сам он объяснял это внезапным закрытием комиссии, последовавшим 30 марта 1905 года[1217].
Здесь нужно подчеркнуть: активность Витте на сельском поприще, привлекающая не одно поколение историков, серьёзно сбивает исследовательскую «оптику». Прежде всего мешает правильно оценить роль другой видной фигуры последнего царствования — И.Л. Горемыкина. Историография вслед за Витте уверенно относит его к сугубо реакционным деятелям. На самом деле как раз с ним связана реализация того реформаторского курса, который затем станет столыпинским. На конец XIX века Горемыкин — один из наиболее признанных знатоков крестьянской России. Обер-прокурор 2-го (крестьянского) департамента Сената (1884–1891), товарищ министра юстиции (1891–1894), наконец, глава МВД (1895–1899) — весь служебный путь этого чиновника так или иначе завязан на аграрную проблематику. Его перу принадлежал образцовый комментарий «Положения 19 февраля 1861 года», пользовавшийся популярностью[1218]. Ему поручали составление неоднократно издававшихся сборников сенатских решений по крестьянским вопросам[1219]. Подчеркнём: профессиональное формирование Ильи Логгиновича прошло в Царстве Польском, где тот провёл без малого двадцать лет. Подготовил издание «Очерки истории крестьян в Польше» о развитии сельских отношений в крае[1220]. Затем занимался многообразной практикой сельскохозяйственной жизни. Учитывая польские реалии, не удивительно, что он проникся идеалом частных хуторов, отрубов и всего, что с этим связано. Переехав в Петербург, Горемыкин имел чёткое видение того, как должно реформироваться село и к чему нужно стремиться. В этом смысле его взгляды на крестьянский вопрос смыкались с мнением Н.Х. Бунге, давним противником общины. Можно сказать, став министром внутренних дел, Горемыкин принял политическую эстафету от скончавшегося в 1895 году Бунге, смысл которой — частнособственническое переустройство деревни. Причём авторитет Горемыкина в этой области был значительно выше: Бунге уважали всё-таки в финансовом отношении, с крестьянским делом тот был знаком больше теоретически[1221].
В Особом совещании о нуждах сельскохозяйственной промышленности Горемыкин ориентировался на собственный опыт. С сарказмом относился к претензиям Витте на роль главного выразителя частнособственнических перспектив села. Напоминал, с какой кипучей энергией тот в 1893 году поддерживал общинные порядки и закон «О мерах к предупреждению отчуждения крестьянской надельной земли», предлагая разослать всем участникам соответствующие протоколы Государственного совета той поры[1222]. Знакомство с материалами этого совещания показывает, что его содержательную нить олицетворяло отнюдь не виттевское ораторство, как может показаться при поверхностном просмотре материалов. На заседаниях происходили споры между действительно ключевыми фигурами аграрной политики: Горемыкиным и Стишинским, чьи предпочтения разнились. Так, стенограмма 12 марта 1905 года содержит интересную полемику по вопросу о семейной собственности. Вот как Горемыкин объяснял возникновение этого института. «Положение 1861 года» изначально занималось не отдельными личностями, а группами селян, поскольку в большинстве случаев само владение установить было затруднительно. Отсюда приходилось наделять землёй семьи, затем эту практику укрепили решения Сената[1223]. Горемыкин проводил аналогию с прекрасно знакомой ему Польшей, где по закону 1846 года, определившему количество участков и их площади, уже было начато крестьянское устройство. Поэтому там выделяли наделы не обществу, семье, а всем лицам, получившим на это право. Составителям польского акта в голову не приходило оперировать понятием семейной собственности, ничто не сдерживало в применении действующих норм гражданского кодекса[1224]. В России же законодатель столкнулся с совершенно иной ситуацией, когда никаких записей не имелось, а те, что были, носили случайный характер. Это обстоятельство вынуждало судебные органы создавать «неподходящие решения», всё далее уклонявшиеся от первоисточника; отчего и укоренились представления о семейном владении. Поэтому понятие о семейной собственности — «это вынужденное последствие недоделанности реформы»[1225]. В ответ Стишинский признавал, что ошибки в составлении списков были, но сводить сложный крестьянский вопрос к технической стороне дела вряд ли правомерно[1226].
Взгляды Горемыкина наиболее ярко проявились, когда виттевское Особое совещание о нуждах сельскохозяйственной промышленности было закрыто, а вместо него образовано новое — по вопросам о мерах по укреплению крестьянского землевладения во главе с ним[1227]. Заметим, это было весьма напряжённое время: за один 1905 год в стране было зарегистрировано 3228 бунта, тогда как ещё недавно — в 1890-х — фиксировалось всего по 57 выступлений ежегодно[1228]. Очевидно, подобная обстановка располагала не к теоретическим дискуссиям, а скорее, к быстрым решениям, что сказалось даже на уравновешенном Горемыкине. Предложения разрядить тревожную ситуацию, поделиться помещичьей землёй с крестьянством высказывались в верхах тогда всё чаще и громче. Таким настроениям решено противопоставить незыблемость частной собственности и форсированный перевод деревни на частное владение; эта стратегия вскоре и получит название столыпинской. Поэтому именно в рамках данного совещания произошёл поворот в аграрной реформе, поддержанный Николаем II. Из стенограмм заметна активизация горемыкинского протеже А.В. Кривошеина: если на заседаниях «О нуждах сельскохозяйственной промышленности» его практически не было слышно, то тут он буквально не замолкал, высказываясь по самым различным поводам. Солировал и В.И. Гурко, коего впоследствии считали как «более всего потрудившегося над столыпинским указом от 9 ноября»[1229]. Сам Горемыкин только поощрял антиобщинную атмосферу: к примеру, указывал на то, что закладные листы Дворянского банка «приобретаются за границей гораздо охотнее и стоят выше, чем листы Крестьянского банка», поскольку первые обеспечены частновладельческими землями, а вторые — общинными, что не вызывает доверия у инвесторов[1230]. Совещание уточнило функционал Крестьянского банка, прочнее связав его с земельной политикой, без чего в существовании этой финансовой структуры нет большого резона[1231]. Через несколько лет этот банк превратится в «яблоко раздора»: из-за контроля над ним развернутся мощные аппаратные баталии, о чём речь впереди.
Публично курс на мелкого частника презентован Горемыкиным (уже в качестве премьер-министра) в начале работы первой Государственной думы. Доклад со ссылками на международную практику, на незыблемость частной земельной собственности можно без преувеличения назвать образцом либеральной классики. Неэффективность уравнительного землепользования увязывалась с недостаточной покупательной способностью населения и далее с промышленным кризисом. Бороться с малоземельем предлагалось посредством переселения и покупки земли через Крестьянский банк и т. д.[1232] Премьеру в более резкой форме вторил Гурко (на тот момент товарищ главы МВД, т. е. Столыпина), призвавший прекратить бредни о земле как «божьем даре». Все государства признают землю предметом частной собственности, а потому и нам нечего здесь экспериментировать[1233]. Кстати, в кабинет Горемыкина в качестве главного управляющего землеустройством и земледелием вошёл и Стишинский. Его присутствие диктовалось явным негативным настроем депутатов-крестьян, в значительном количестве (свыше 100) оказавшимся в первой Думе, коим откровенно подыгрывали кадеты; требовались умелые силы для противостояния. В этом смысле Стишинский оправдал надежды, хотя его выступления всё же выпадали из общей линии. Поддерживая частную собственность на землю, он пояснял, что движение по развёрстке крестьянской земли на хутора, отруба идёт «широкой волной с запада»[1234]. Присущее западным губерниям, оно постепенно, продвигаясь к востоку, дошло до Смоленска и даже перекинулось далее. Стишинский не отрицал: будущее нашего мелкого хозяйства в этом, но только «там, конечно, где по местным условиям такое разделение на хутора возможно»[1235]. Эта оговорка представляла собой не просто фигуру речи, а несла большую смысловую нагрузку.
Однако те, кто в этот период определял земельную реформу, склонялись к её форсированному варианту. Заметим: Горемыкиным были собраны чиновники, чьим идеалом являлось именно хуторское хозяйство: П.А. Столыпин, А.В.Кривошеин, А.И. Лыкошин. Пристрастия Петра Аркадьевича к отрубам привились со времён проживания в западных регионах. Ковенскую губернию, где он являлся предводителем местного дворянства, даже называли «колыбелью русского землеустройства»