[1236]. Уроженец Варшавы Кривошеин, знакомый с Горемыкиным ещё со времён Царства Польского, обязан тому карьерой в МВД, постом начальника переселенческого управления. Правда, его сильная сторона — административные таланты, а отнюдь не аграрные познания: в деревне он никогда не жил и «вряд ли бы отличил рожь от овса»[1237]. Даже уроженец Тверской губернии В.И. Гурко, непосредственно готовивший указ 9 ноября 1906 года, восемь лет (1887–1895) провёл в Польше, где специализировался на тех же крестьянских делах[1238]. Таким образом, не будет преувеличением сказать, что столыпинский курс — дело рук деятелей, чьё мировоззрение формировалось в западных губерниях; местные земельные реалии являлись для них эталоном. Что касается Лыкошина, замеченного Горемыкиным в стенах Минюста и Сената, то тот из юго-западной, Бессарабской губернии, где располагалось родовое имение. Амплуа Лыкошина — «рабочая лошадь»: он обладал ораторскими, административными способностями, кроме того, имел известные научные труды по межевому и вотчинному праву[1239]. Став товарищем Столыпина по МВД, выступал в роли спикера реформы в законодательных палатах, прекрасно разбираясь в юридических тонкостях. Здесь хотелось бы обратить внимание на утверждение Витте, что Горемыкин и Кривошеин имели репутацию приверженцев общинных порядков[1240]. Это лишний раз доказывает: виттевская мемуаристика только запутывает реальное положение, и к ней следует относиться критично.
9 ноября 1906 года обнародован указ «О дополнении некоторых постановлений действующего закона, касающихся крестьянского землевладения и землепользования»[1241]. Современники считали это беспрецедентным событием: «большей земельной революции мир ещё не знал»[1242]. Перемены затрагивали 75 % крестьянского населения внутренних губерний с общинным строем, оказавшихся перед новой реальностью[1243]. Эта историческая веха навсегда будет связана с именем Столыпина, сменившего Горемыкина на премьерском посту. В правительстве, заметим, подготовка данного указа проходила далеко не просто. Ряд членов кабинета во главе с В.Н. Коковцовым и Б.А. Васильчиковым, не выступая против сути намеченных мер, не считали возможным проводить их вне законодательных учреждений, т. е. указом императора, что допускала статья 87 Основных законов Российской империи. По их убеждению, пользоваться соответствующей статьёй следовало бы с большой осторожностью. Можно не возражать против её применения при издании указов о понижении платежей заёмщиков Крестьянского банка или отмене ограничений крестьянства в гражданских правах, зачёркивая наследие прошлого. Совершенно другое дело, когда МВД предлагает меру, «вносящую глубокие изменения в бытовой строй крестьянской жизни и колеблющую её коренной устой — общинное землевладение»[1244]. Предлагалось «повременить с настоящим делом, не ограничиваться рассмотрением его исключительно бюрократическим путём», ещё раз тщательно обдумать, прежде чем давать ему ход[1245]. Кроме того, Васильчиков в письме в Совет министров подчёркивал: «В крестьянской среде эта мера вызовет сначала недоумение, а со времени проведения её в действие посеет семена раздора и междоусобиц в селениях»[1246]. Такие прогнозы основывались на практике, которую он наблюдал в крестьянской среде. Обстановка вокруг выделов, как правило, складывалась напряжённая, а выделявшимся старались отводить худшие участки[1247]. Иными словами, издание указа от 9 ноября 1906 года нельзя назвать правительственным актом, рождённым в обстановке единодушия.
О не утихавших дискуссиях вокруг данного указа уже после его ввода в жизнь дают представление острые дебаты в Государственном совете в марте 1910. Здесь они отличались большей содержательностью, чем в нижней палате с её политизированностью и партийными пристрастиями. Члены Госсовета обладали большей опытностью, профессионализмом, к тому же в прениях тут участвовали практически все, кто принимал самое непосредственное участие в формировании аграрной политики[1248]. Столыпин и его сторонники предполагали, как говорится, отделаться малой кровью, не поднимая градус обсуждения. Первые вступления двух содокладчиков — А.С. Сишинского и М.В. Красовского — звучали довольно спокойно. Почти за три года действия указа 1/6 часть крестьян пожелала воспользоваться правом выхода из общины[1249]. Земельная комиссия Госсовета настроена примирительно, и хотя высказано ещё три мнения, под которыми подписалась чуть ли не половина её состава, но все «они касались отдельных частностей исполнения, не затрагивая основ»[1250]. После этого с речью выступил премьер Столыпин. Он декларировал, как указ от 9 ноября 1906 года сам «завоевал себе право на существование, сам прокладывает себе пути и шагает так быстро, что через несколько времени может быть уже невозможно видоизменить его окрепшие уже очертания»[1251]. Глава правительства подтвердил: появление указа — не растерянное решение, вызванное неспокойными обстоятельствами недавнего времени, а основательная закладка нового социально-экономического фундамента[1252]. Возрождение России связано с крепкими элементами: «когда создают армию, — заключил Столыпин, — не равняют её по слабым и по отсталым, если только намерено не ведут её к поражению»[1253].
Однако эффектное завершение не произвело на членов Госсовета, в отличие от депутатов нижней палаты, благостного впечатления. И дело здесь не в Витте, который вышел на трибуну вслед за премьером, называя указ исключительно канцелярским произведением[1254]. Атмосферу в зале накалило другое выступление — С.С. Бехтеева, автора капитального трёхтомного труда по крестьянскому делу[1255]. Он начал с того, что глубоко укоренившуюся в народе общину нельзя упразднить, вычеркнув одним росчерком из народного правосознания[1256]. Затем поставил вопрос: если по всей России уничтожить общину, то получим ли мы европейские урожаи? И тут же дал чёткий ответ: ликвидировав общину и перейдя к отрубному владению, мы по-прежнему будем очень далеки от западных показателей. В Европе община уничтожена 100–150 лет назад, а те урожаи, которые приводят в пример, получены там в последнюю четверть XIX столетия, точнее с 1870-х годов. Не община мешала их появлению, и не хутора дали эти урожаи, а возросшая культура хозяйствования[1257]. Европейское село обладает ныне капиталами, располагает солидным запасом знаний. Следовательно, не к насаждению форм землепользования, владения нужно прикладывать усилия, а к тому, чего у нас явно не хватает: знания, труд, капитал[1258]. Такие речи произвели сильное впечатление на аудиторию. Содокладчик М. С. Красовский, пренебрегая условностями, с долей обиды одёрнул Бехтеева: «Ведь все усилия Председателя Госсовета и затем обеих докладчиков по настоящему делу были направлены к тому, чтобы локализовать наши прения»[1259]. Но это напоминание уже не возымело действия. Следующий выступающий — гр. Д.А. Олсуфьев — с энтузиазмом солидаризовался с только что услышанным. Он прямо охарактеризовал указ 9 ноября 1906 года доктринёрским: во имя этой пресловутой доктрины фактически насилуют деревню[1260]. Своё мнение Олсуфьев подкрепил впечатлениями, почерпнутыми из личного опыта: «энтузиазма ни у кого нет, а есть какое-то недоумение… и это не частность какая-нибудь, а просто идёт разрыв с общинным крестьянским правосознанием, и потому решать вот так быстро во имя… псевдоосвободительной доктрины никоим образом нельзя»[1261]. Правительство строит новый дом, разрушает старый, валятся кирпичи, крыша, но каково будет новое строение — никому ещё неизвестно[1262].
Здесь уже громко заговорили о серьёзных разногласиях в земельной комиссии по данному законопроекту. Эти разногласия носят не второстепенный, как уверял М.С. Красовский в начале слушаний, а принципиальный характер[1263]. Атаку на законопроект возглавил глава Редакционной комиссии МВД 1902–1904 годов Стишинский. Теперь, в отличие от вступительного содоклада, он разразился уничижительной критикой, в общей сложности поднимаясь на трибуну восемь раз: больше, чем кто-либо. Прежде всего разобрал указ с юридической точки зрения, указывая на нестыковки, противоречия в его статьях. Замена сельского общества как юридического лица на физическое по сути является упразднением общины без всякого решения, приговора схода или заявления домохозяев, что хозяйственный строй их тяготит или они желают от него удалиться. Можно ли ввиду этого, спрашивал он, отрицать элементы принуждения в акте, построенном на таких началах?