лем, а глобальных экономических противоречий. Основных наших партнёров по блоку никак не устраивали заявленные Россией экономические планы, что и вызвало изменения в их политическом поведении.
В работе Парижского форума приняли участие восемь государств: Франция, Англия, Россия, Италия, Япония, Бельгия, Сербия и Португалия. Их представляли делегации, включавшие целый ряд ведущих министров. Инициатором проведения конференции выступила Франция; её активно поддержала Англия. Официальной целью провозглашалась разработка обширной системы мер по экономической блокаде Германии в послевоенный период — чтобы ограничить возрождение её промышленности и торговли, а также утвердить в Европе англо-франко-русское доминирование. Тон работе задал почётный председатель конференции премьер Франции А. Бриан. В своём выступлении он показал, насколько тесно связаны политика и экономика, а это значит, борьба с общим врагом должна продолжаться и после прекращения боевых действий, уже на экономическом поле. Торгово-промышленная изоляция станет сильным ударом для Германии; только в этом случае немцы не смогут даже мечтать о каком-либо реванше. По убеждению Бриана, будет правильным рассматривать конференцию в качестве «главного экономического штаба союзников». Нужно получить от противника репарации, а также прояснить взаимоотношения союзных стран. В завершение своей речи он призвал обеспечить «более достойную жизнь» новому поколению[1489].
Высказанные Брианом озабоченности были вполне понятны: за пару последних десятилетий роль Германии серьёзно потеснила основных своих конкурентов. Достаточно сказать, что с 1903 по 1913 год немцы смогли удвоить свой экспорт. Слагаемыми успеха стали и демпинг, и государственные экспортные премии, и поставки продукции в кредит. Используя эти механизмы, германский капитал настойчиво проникал на международные рынки[1490]. Кстати, в ходе войны Германия вместе с Австро-Венгрией озаботились созданием экономического блока в Центральной Европе, куда предполагалось включить Болгарию, Румынию, Турцию и Грецию. Совещание в ноябре 1915 года в Вене высказалось за льготные тарифы на поступающие туда немецкие товары. Причём страны эти обязывались заключать торговые договоры с кем-либо только от имени Германии[1491]. В результате доля участия в мировой торговле последней вкупе с сателлитами могла достигать 1/3[1492]. Некоторые эксперты полагали, что у создаваемого блока есть шансы и далее расширять сферу влияния, включив в свой состав Швейцарию и Голландию[1493].
Понятно, что всё это сильно беспокоило англичан и французов. Близилось успешное завершение войны, а это давало уникальный шанс подорвать потенциал главного конкурента. Однако Россия, в отличие от союзников по военной коалиции, не видела для себя перспектив в перемещении противоборства в экономическую область. Ведь именно Германия превратилась в течение XIX века в нашего ключевого торгово-промышленного партнёра, постепенно вытеснив с этой позиции Великобританию. Так, с 1820-х по 1880-е годы английский экспорт и импорт с Россией неуклонно сокращался (привоз с 40 до 21 % и вывоз с 48 до 15 %), а немецкий, наоборот, возрастал (соответственно, с 16 до 36 % и с 10 до 25 %)[1494]. В дальнейшем сотрудничество с немцами неуклонно расширялось. К началу Первой мировой войны немецкая продукция составляет почти 47 % от всего российского импорта[1495]. Очевидно, что выпадение вследствие войны такой значительной доли торгового оборота для российской экономики не могло пройти безболезненно. И это обстоятельство не упустили из виду наши союзники: они с вожделением смотрели на освобождающийся русский рынок. Американский посол в Петрограде Д. Фрэнсис в своих воспоминаниях откровенно пишет, что Англия и Франция намеревались после войны прибрать его к рукам[1496].
Идея заменить Германию на российском экономическом пространстве выходит на первый план при подготовке к Парижской конференции. Проекты договорённостей предполагали, что по завершении войны Россия будет прочно привязана к Европе в экономическом отношении. Обсуждалось создание общей палаты для эмиссионных банков Англии, Франции, России и Италии, которая регулировала бы все расчёты между четырьмя странами[1497]. Предполагалось также изучить все их разнообразные ресурсы, включая сырьевые. По мнению англичан, каждой стране следует ограничиться теми отраслями промышленности, которые уже имелись ранее или возникли по необходимости во время войны; это позволило бы более эффективно распределять силы[1498]. Но главное — заговорили о формировании единого таможенного союза, что облегчило бы доступ стран на рынки друг друга. В рамках этого проекта Россия должна была отказаться не только от приобретения высококачественных немецких изделий, в том числе техники и оборудования, но и от главного рынка для сбыта своих сельскохозяйственных продуктов. Ведь Германия потребляла 38 % всего российского экспорта (в основном пшеницу и ячмень), тогда как Англия — 11 %, а Франция — всего 5 %[1499], так как их потребности в зерновых традиционно закрывались ресурсами собственных колоний. В результате на смену русско-германскому торговому договору 1904 года, который справедливо критиковали многие, выдвигались довольно туманные перспективы. Более того, отдельные рекомендации означали по сути открытое вмешательство в российское законодательство, в российские дела. Как иначе можно воспринимать, например, идею определения ставок таможенных тарифов не российским правительством, а смешанной франко-русской комиссией? Или предложение (под предлогом борьбы с немецкой конкуренцией) допустить в российские порты французских экспертов для контроля качества местных товаров?[1500]
Столь неблагоприятная для России атмосфера, возникшая при подготовке Парижской конференции, нисколько не смущала отечественных либералов. По их убеждению, инициативы союзников помогают России избавиться от узких, издавна укоренившихся стереотипов и утвердить подлинно государственный подход[1501], подразумевающий уничтожение вассальной зависимости от германца, «опьянённого идеей всемирного господства»[1502]. Ведь Германия не собирается капитулировать — на это указывают огромные закупки разнообразных промышленных товаров и сырья, которыми по окончании войны она по демпинговым ценам наводнит международные рынки, чтобы таким образом удержать их за собой[1503]. Едва ли какая-нибудь европейская держава в состоянии противостоять немецкой экономической экспансии в одиночку (даже Великобритания терпит от неё ущерб). Зато антигерманская коалиция способна справиться с этой угрозой. Экономическое сближение с союзниками открывает для России новые пути международного торгового сотрудничества. «Русские ведомости» декларировали: «Великобритания, Франция, Бельгия должны занять на русских рынках более видное место, чем то, которое принадлежало им до войны, и необходимые для этого меры будут, надо надеяться, приняты…»[1504] Либеральные публицисты были уверены, что введение льгот в нашем таможенном тарифе для этих стран откроет перед Россией самые широкие перспективы и повлечёт в свою очередь аналогичные шаги европейских партнёров[1505]. Как они уверяли, война встряхнула англичан, продемонстрировав им опасные стороны экономического эгоизма, и переделала французов, смыв с них налёт психологии рантье, разбудив здоровые силы. Общность целей поможет найти разумное сочетание интересов и подскажет, как обуздать Германию[1506].
Энтузиазм либеральной общественности усилила парижская встреча парламентариев от стран — участников конференции, которая предваряла работу правительств. Россию представляла делегация, почти целиком состоявшая из оппозиционных лидеров[1507]. Они с большой ответственностью подошли к своей миссии, считая её подлинным прорывом передовых сил России к западным демократиям. Любопытно, что делегация опоздала к открытию встречи, и до её прибытия страну представлял агент Министерства финансов во Франции А.Л. Рафалович. Это известие вызвало негодование в либеральной прессе. «Утро России» вопрошало, на каком основании представлять страну доверено чиновнику средней руки. Это могут делать лишь люди, «облечённые доверием России, обладающие первоклассным политическим опытом и привычкой играть роль в учреждениях, имеющих государственное значение»[1508].
Общение запоздавших российских посланцев с западными парламентариями было необыкновенно дружеским. Наши представители говорили о сломе российской цензуры, которая, ссылаясь на военную тайну, на самом деле препятствовала нашему обществу узнавать о гигантской деятельности союзников; только теперь выяснилось, какие жертвы они несли на Западном фронте. В некоторых российских кругах бытует мнение, будто воюем мы одни, а европейцы больше наблюдают за военными действиями. Подобные настроения опасны, и, чтобы развенчать их, представителям русского народа и дали возможность убедиться в обратном