[1606]. Такие успехи вдохновили купечество на следующие шаги. В 90-х годах XIX века оно поднимает вопрос о допуске к эмиссионным операциям Минфина. Изначально эта сфера являлась монополией петербургских банков, но теперь зазвучали настойчивые предложения использовать потенциал того же Московского купеческого банка: он располагает обширной клиентурой и обладает необходимыми средствами для размещения государственных, гарантированных правительством процентных бумаг. Параллельно делались шаги для открытия филиала купеческого банка в столице. Капиталисты из народа готовились занять ведущее место в российской экономике.
Сегодня в литературе принято воспевать исконно русские предпринимательские силы в лице купечества[1607]. Однако в конце XIX века, как было уже сказано, многие сомневались, что оно способно выступить в качестве главного двигателя прогресса. Чтобы внести объективность, обратимся непосредственно к свидетельствам той эпохи. Взгляды купечества на хозяйственное строительство — устранение иностранной конкуренции, контроль над внутренним рынком — были известны всегда. Но это не было экономической программой в полном смысле слова. Интеллектуальные издания 1880-х — первой половины 1890-х годов с разочарованием констатировали ущербность купеческой мысли. Записки, в обилии направляемые в правительство, ни о чём конкретном не сообщали, если не считать требования расширить казённый кредит как необходимый инструмент для выдавливания конкурентов. Журнал «Русская мысль» отмечал: любые разговоры на эту тему неизменно сводятся к пожертвованиям со стороны казны в пользу Тит Титычей. Конечно, им лестно «снабдиться» из бюджета и принудительно, при помощи покровительственных мер, т. е. через силу привилегий, приступить к урезониванию инородческого бизнеса[1608]. Зачем, спрашивается, нужны какие-то там иностранные инвестиции, «когда можно напечатать своих капиталов, сколько потребуется»? Казна снабжает, и «почему же не снабжать, когда ей самой деньги ничего не стоят?», а если коренной деятель ничего на них и не устроит, «никаких “нетронутых” источников не тронет, то сам-то, наверное, округлится»[1609].
В сказанном нет ни малейшего преувеличения. Яркий пример — московская контора Госбанка, которую с 1880-х годов фактически оккупировало именитое купечество, заседавшее в Учётно-ссудном комитете. Его представители взяли в свои руки распределение средств и львиную долю направляли в московские банки для дальнейшей переброски, то есть для кредитования принадлежащих им компаний и торговых домов[1610]. Управляющие конторой не могли противостоять их мощному натиску и быстро превращались в исполнителей воли крупных семейств Первопрестольной, контролировавших частный финансовый сектор. Неудивительно, что почти все назначаемые из Петербурга управляющие (И.И. Билибин, Н.Я. Малевинский) заканчивали карьеру, оседая именно в московских банках[1611]. Подчеркнём, что даже созданный в 1864 году Московский купеческий банк начал свою деятельность с разнообразных ходатайств[1612]. Складывалось впечатление, что его и создавали в первую очередь как инструмент для добывания всевозможных льгот[1613].
Патриотическая риторика, призывы к подъёму производительных сил не подкреплялись никакими созидательными делами. Об этом свидетельствует дневник Ф.В.Чижова, который тот вёл вплоть до своей смерти в 1877 году. Будучи костромским дворянином, Чижов поучаствовал в славянском движении в Австрии, находился в опале, а после кончины Николая I поселился в Москве, занявшись предпринимательством[1614]. Его роль в деле приобщения крупного купечества к новым бизнес-сферам (банкам, железнодорожному строительству и др.) трудно переоценить; он был главным действующим лицом в продвижении московских проектов. В Петербурге считали, что именно Чижов имел «безграничное влияние» на московскую деловую элиту[1615]. При этом его дневниковые записи свидетельствуют о полном разочаровании в деловых потенциях именитых купцов. Так, Чижова весьма угнетало, что его партнёры по бизнесу смотрят на дело слишком легко, и это приносит немалый вред[1616]. «Они не имеют понятия о простой законности», где захотел — «там непременно должна быть беззаконность или, по крайней мере, исключение из законности»[1617]. А кроме того, тяжелы на подъём.
Автор дневника подробно останавливается на том, как он пытался составить общество для концессии на Донецкую железную дорогу. Чижов предварительно обо всём договорился с министром путей сообщения К.Н. Посьетом[1618], но купцов убеждал вложиться в выгодное дело не один месяц, что вызывало недоумение в Петербурге. «Как-то ужить Мамонтова, Хлудова, Морозова, Кокорева, Горобова» не представлялось возможным[1619]. Да многие и вовсе не одобряли чижовскую инициативу, не желая ввязываться во что-либо за пределами своих фабрик. Когда же невероятными усилиями общество всё же собралось, возникло другое препятствие: оказалось, что никто из акционеров не предполагал чем-либо заниматься в созданном предприятии. «Что будет далее, если таково начало?» — с тревогой вопрошал Чижов. Горобов, Лямин, Якунчиков и др. не желали вникать в техническую часть проекта, отказывались даже от поездки в Петербург для подачи заявительного пакета документов[1620]. Единственно, к чему они проявляли интерес, так это к тому, когда они смогут получать оговорённую долю своей прибыли. Сложившаяся ситуация заставила Чижова привлечь нового участника, чтобы уже вокруг него собирать общество для строительства Донецкой железной дороги. Этим участником стал московский Торговый дом «Вогау». Чижов записывает: «Пока собирались все русские, дело не могло сладиться. Основал я дело на иностранце, и очень может быть, что оно пойдёт на лад. Зависит ли это случайно от личности, или, действительно, мы не умеем составить из себя ничего целого»[1621]. То же самое происходило и при организации Чижовым товарищества Мурманского пароходства. Предложение поучаствовать в проекте делалось и Морозову, и Лямину, и Крестовниковым, но всё безуспешно[1622]. В результате он на свой страх и риск повёл это дело, хотя в одиночку оно давалось с большим трудом и приводило к денежным затруднениям[1623].
Подобным образом характеризовал купцов А.С. Ермолов, в 1892–1905 годах возглавлявший Министерство земледелия и государственных имуществ. Стимулируя частную инициативу, он пытался найти желающих, «которым можно было бы сдать те или иные казённые заводы»[1624]. Но за всё время пребывания на посту не смог «добиться предложений со сколько-нибудь приемлемыми условиями». Те же, кто изъявлял желание арендовать предприятия (речь шла об Урале — А.П.), предлагали невысокую плату и просили льгот — на весь срок аренды отпускать даром сырьё (лес и чугун, выплавляемый другими заводами). Если бы государство пошло им навстречу, то казне пришлось нести расходы, во много раз превышающие поступления от арендной платы[1625]. Очевидно, эти бизнесмены рассматривали заводы исключительно в качестве объекта кормления и не как иначе. Как заключал Ермолов, «ожидать, что явятся какие-то другие предприниматели, наивно»[1626]. На это же указывал и министр финансов В.Н. Коковцов. Он говорил, что сотни тысяч, миллионы бюджетных рублей, выделенных на оросительные работы внутри России (поволжским губерниям), не принесли никакой пользы. Средства потрачены, «но былью поросли те каналы и пруды, которые были сделаны за счёт государственного казначейства. В таком положении находится и вопрос об орошении Голодной степи»[1627].
Пессимизм относительно купеческого бизнеса высказывал и Д.И. Менделеев. Поначалу он возлагал большие надежды на местных капиталистов, но в конце концов констатировал: эти руки привыкли получать большие и лёгкие барыши и совсем не желают связываться с тем, что несёт какой-либо риск[1628]. В течение долгого времени никак не удавалось развернуть московскую купеческую элиту на освоение богатейших нефтяных промыслов. Со всеми доводами они охотно соглашались, но «сами не двигались со своих крепко насиженных мест»[1629]. В результате кавказский регион превратился в вотчину Нобелей, Ротшильдов и других, сразу оценивших существующие перспективы. Добавим: спустя годы, когда «нефтянка» уже зарекомендовала себя выгоднейшим активом, купечество выступило с обычным требованием: дайте дорогу русскому капиталу. Желание участвовать в этой отрасли подкреплялось обещанием обеспечить русских промышленников топливом. Правительство прислушалось к этим доводам, и учреждённому именитым купечеством Московско-Кавказскому товариществу выделили участки бакинских земель. Каково же было удивление властей, когда вся добываемая на промыслах нефть, минуя Центральный фабричный район, прямо в сыром виде пошла на экспорт!