[1721]. Примитивная доставка по Волге была слишком долгой и обходилась дороже, но ввод нефтепровода в эксплуатацию грозил купечеству крупными убытками, поэтому оно восстало против французского новшества, не считаясь с его явными преимуществами. «Биржевые ведомости» удивлялись: огромная энергия затрачивается на борьбу с таким нужным делом, но в то же время никому в голову не приходит устроить собственный трубопровод и составить конкуренцию иностранному. Волжское купечество так привыкло жить по старинке, под надёжным покровительством, что дилемма — внедрять необходимые новшества или сохранить прежние прибыли — однозначно решается в пользу барыша[1722]. Вместе с тем эффективная деятельность иностранцев, столь раздражающая купечество, приносит свои плоды. Силами бельгийских акционерных обществ в России создана не существовавшая ранее трубопрокатная промышленность[1723]. Благодаря франко-бельгийскому участию развилась до небывалых масштабов южная горно-металлургическая индустрия[1724]. Иностранные инвестиции создают огромную дополнительную покупательную силу в стране, где население, на 9/10 состоящее из крестьянства, живёт преимущественно натуральным хозяйством, а его расходы в денежной форме составляют «микроскопические дозы»[1725].
Черта в проблеме использования иностранных капиталов была подведена в 1899 году. Завершающая дискуссия состоялась благодаря известной записке Витте на имя Николая И. Министр финансов писал: «Очевидно, наша внутренняя промышленность, как ни широко она развивалась, всё же ещё количественно слишком мала. Она не достигла таких размеров, чтобы в ней могла развиваться животворящая сила знания, предприимчивости, подвижности капитала… Нужно не только создавать промышленность, нужно и заставлять ее дёшево работать, нужно в возникшей промышленной среде развить более деятельную и стремительную жизнь… Что требуется для этого? Капитал, знания, предприимчивость… А нет капиталов, нет и знаний, нет и предприимчивости»[1726]. Витте ставит диагноз российской экономике: она неспособна к подлинной конкуренции. Всё последнее десятилетие здоровые механизмы рыночного соперничества подавлялись охранительным таможенным законодательством. Не выдерживают критики и архаичные формы организации российских предприятий: в большинстве своём они существуют в виде семейных товариществ, тогда как давно устоявшаяся в Европе акционерная форма популярностью не пользуется[1727]. Встряхнуть нашу промышленную среду способен иностранный капитал; это единственный способ быстро продвинуться вперёд[1728]. Иначе связи западных стран с Россией будут напоминать отношения метрополий со своими колониями, где последние выступают, с одной стороны, рынком сбыта промышленных изделий, а с другой — источником сырья для развитых стран. Сейчас Россия, по сути, и является такой «гостеприимной колонией», заключал Витте[1729]. Для пущей убедительности он прибегает к сравнению: капитал играет в экономической жизни такую же роль, какую пища — в развитии человека. Было бы странно утверждать, что человеку лучше не питаться или питаться недостаточно, нежели занять пищу у других, чтобы потом, когда организм окрепнет, с лёгкостью вернуть занятое[1730]. В конце автор записки заметил: Министерство финансов даже опасается, как бы на Западе не уразумели значение иностранных капиталов для прогресса России и не стали бы противодействовать их поступлению в страну[1731].
Необходимо отметить, что советская историография преувеличивала силу сопротивления курсу на привлечение зарубежных финансов. Во-первых, эта политика не являлась прерогативой Витте, якобы продвигавшего её вопреки мракобесному чиновничеству. Во-вторых, действительно убеждённых противников нового курса в правительстве нашлось немного: К.П. Победоносцев и ему подобные погоды там не делали. Публицистические аргументы Бутми, Шарапова и др. вдохновляли главным образом купеческих тузов вкупе с интеллектуально ограниченными персонами вроде дворцового коменданта П.П. Гессе, да разных офицеров и подавателей записок[1732]. Возражения, конечно, имели место, но касались они сугубо технических аспектов. Так, дискуссия шла по поводу использования различных форм капитала: акционерной и облигационной. Министр иностранных дел М. Н. Муравьёв высказывался за последнюю, поскольку в этом случае иностранные инвесторы не могли оказывать решающее давление на активы, в которые они вложились[1733]. Также проводилось существенное различие между обрабатывающей и добывающей промышленностью. На предприятия по переработке сырья необходимо смелее привлекать иностранный капитал, но едва ли выгодно отдавать в эксплуатацию иностранцам наше природное богатство. Допускать инвестиции в акционерной форме лучше в обрабатывающую индустрию, в добывающих же отраслях надо использовать преимущественно облигационные займы[1734].
Кстати, в дальнейшем власти старались практиковать именно этот подход. Министр финансов В.Н. Коковцов и министр торговли и промышленности С.И. Тимашев выступали за акционерное участие иностранцев в добывающей промышленности только в том случае, если эти средства направляются на создание новых компаний[1735]. Кроме того, представители бюрократической элиты отдавали себе отчёт, что приток зарубежных инвестиций начала XX столетия будет отличаться от того, как это происходило ранее в странах Запада. В ту же Англию или США, где иностранный капитал стал важнейшим рычагом развития, прибывали собственно не деньги, а их обладатели, оседавшие там навсегда и превращавшиеся в национальный бизнес. Совсем с иной ситуацией сталкивается Россия: Ротшильды, Круппы и им подобные явно не собирались перебираться в нашу страну. Отсюда необходимость более продуманной и дифференцированной политики к иностранным вложениям[1736]. Правительство нацелилось на денежные капиталы многочисленного среднего слоя, сформировавшегося в развитых государствах. Петербургские банки через своих европейских финансовых партнёров проводили размещение русских ценностей среди населения западных держав. Например, во Франции к 1910 году владельцами российских акций и облигаций стали десять миллионов французов (треть взрослого населения), одна из трёх продававшихся на Парижской бирже бумаг была русской. Сложился целый слой рантье, живших за счёт этого: такая же ситуация наблюдалась в Бельгии, Великобритании, Германии. Возник гигантский двусторонний поток: на ведущие фондовые площадки Европы буквально хлынули финансовые инструменты из России, а в обратном направлении — инвестиции для железнодорожного и промышленного строительства[1737].
Без них проведение полноценной экономической модернизации вряд ли осуществимо, поскольку необходимыми средствами наш внутренний рынок не располагал. Как пояснял В.Н. Коковцов, его ёмкость весьма незначительна и положение облегчается лишь в годы хозяйственного подъёма. Однако «было бы ошибочно возлагать на благоприятные обстоятельства преувеличенные надежды», причина же скудности отечественного денежного рынка — в отсутствии достаточных накоплений, «кои являются результатом весьма долгих лет»[1738]. Ситуация усугублялась ещё тем, что на российский денежный рынок сильно давили ипотечные и кредитные учреждения. Дворянский банк выпускал ежегодно закладных листов на 40 млн рублей; для сильно развившего операции Крестьянского банка реализовывались 5 % свидетельства на сумму 100 млн, 13 частных земельных банков доводили выпуски своих листов до 160–170 млн в год; обязательства четырёх наиболее крупных городских кредитных обществ (Петербургского, Московского, Одесского, Варшавского) простирались до 90 млн рублей[1739]. Перегруженный и недостаточно развитый фондовый рынок был не способен выступать источником нужных инвестиций. Поэтому правительство и стремилось к широкому присутствию на европейских биржевых площадках. Даже займы для земств и городов, предназначенные для развития местной инфраструктуры, предполагалось проводить за границей. Для чего проектировалось создание специальной структуры, действующей при содействии петербургских банков, хорошо освоившихся в Европе[1740]. Не будет преувеличением сказать, что отечественная экономика вступила в новую эру, неотъемлемой частью которой стал зарубежный капитал. Авторитетный журнал «Новый экономист» подчёркивал: «не может быть и речи о каком-то ни было вреде, нанесённом России иностранным капиталом. Напротив, с уверенностью можно сказать, что без него Россия никогда бы ни находилась бы на нынешнем уровне своего развития»[1741].
Осмысление зависимости от иностранцев началось уже после крушения империи. В советской науке 1920-х годов господствовала такая точка зрения: русский капитализм был не просто отсталым, он был начисто лишён какой-либо национальной окраски; российские банки и промышленность целиком зависели от западного капитала. Само строение российской экономики в последние два десятилетия империи отражало пережитки средневековья и говорить о каком-то бурном развитии могут