ать создавших его банков»[1899].
Находящая в фондах документация проливает свет на взаимоотношения крупных питерских банков и биржевых спекулянтов. Показательны обращения упомянутого Мануса с просьбами исполнить обязательства по порученным ему и уже проведённым сделкам. «Всемогущий» делец, как правило, уповал на А.И. Путилова — главу Русско-Азиатского банка, прося того повлиять на А.А. Давидова (Петербургский частный банк), напомнить тому об оговорённых ранее условиях купли-продажи акций[1900]. Или жаловался на И.М. Кона (Русский торгово-промышленный банк), тянувшего с расчётом по одной из сделок около года. Известный делец клятвенно уверял Путилова в преданности и нежелании выносить сор из избы[1901]. Согласимся, Манус здесь совсем не напоминает вершителя судеб Петербургской фондовой биржи. Любопытно, когда у крупных банков с 1912 года появился новый подручный в лице Д.Л. Рубинштейна, то тот быстро превратился в заклятого врага Мануса; последний никак не мог смириться с конкурентом[1902]. Ключевая роль крупных питерских банков в этой сфере сохранилась и с началом войны, когда биржа приостановила свою деятельность. Совершение сделок естественным образом переместилось под крыло всё тех же банков. Флагманом фондовой торговли стал Русско-Азиатский банк, где делами заправлял один из директоров правления А.З. Иванов. Сюда переместилась большая часть кулисы, а сам Иванов пользовался авторитетом у публики[1903]. В помещении Сибирского торгового банка тоже шла бойкая торговля. В Азово-Донском банке биржевые сходки скорее напоминали сговор, хотя и здесь прокручивались большие обороты[1904].
Конечно, крупные спекулянты, через чьи руки проходили немалые средства, стремились вести собственную игру, однако их попытки ни разу не увенчались успехом: на пути «королей биржи» всегда оказывалось правительство. Так, Манус в зените своей славы за нечистоплотность в делах был исключён министром финансов из членов совета фондовой биржи. В.Н. Коковцов даже предлагал ему публично объяснить происхождение своих миллионов, от чего делец, естественно, воздержался[1905]. Главу Петербургского частного банка А.А. Давидова, обладавшего недюжинными музыкальными способностями, неудачи Мануса даже сподвигли на сочинение романса: «И на старуху бывает проруха»[1906]. Но миллионы не давали Манусу покоя, вдохновляя на новые подвиги. В частности, он пытался закрепиться в Русском торгово-промышленном банке: аккумулировав крупный пакет акций и заручившись поддержкой ряда небольших акционеров, намеревался проникнуть в правление. Руководство банка запросило Минфин, как реагировать на действия Мануса. В результате у Я.И. Утина в Учётно-ссудном банке прошло совещание банкиров с участием товарища министра Н.Н. Покровского, начальника общей канцелярии ведомства С.Г. Федосьева и товарища управляющего Госбанком А.К. Голубева. Было решено: в случае появления Мануса в правлении доступ к казённым средствам для банка будет существенно ограничен[1907]. Эта угроза отрезвляюще подействовала на всех заинтересованных лиц. Чтобы окончательно купировать поползновения Мануса в отношении Русского торгово-промышленного банка, туда был делегирован председатель Госбанка А.В. Коншин[1908]. Нельзя не согласиться с оценкой дореволюционной прессы, что Манус всегда оставался чужим для верхов питерской финансово-промышленной бюрократии[1909].
Строго в определённых рамках держали и других активных деятелей: многим из них никак не удавалась войти в совет Петербургской фондовой биржи, где заседала почти вся финансовая элита. Например, биржевика Д.Г. Новосёлова не утверждали дважды, ссылаясь на полученные о нём «неудовлетворительные сведения», что приводило известного дельца в ярость[1910]. Глядя на безуспешные усилия Новосёлова, другой представитель биржевой кулисы, Л.Л. Габрилович, вообще отказался от попыток избирания[1911]. Серьёзному давлению властей подвергся известный 3. Жданов: в Петербургском окружном суде против него было выдвинуто обвинение в проведении «воспрещённых операций». Жданов утверждал, что претензии относятся к банкирскому дому, вместо которого ныне функционирует другое товарищество на вере и учредителями которого являются сам Жданов и его племянница из Вильно, оплатившая 5 % уставного капитала[1912]. В конце концов власти провели со Ждановым «воспитательную работу», но двумя годами позже всё же исключили его из членов биржи, а жалобу на это постановление оставили без рассмотрения. Любопытно, что среди тех, кто поддержал данное решение, был глава Азово-Донского банка Б.А. Каменка, публично осудивший деятельность Жданова[1913]. Последнему по регламенту фондовой биржи оставалось только одно: обратиться к министру финансов с прошением о восстановлении, т. е. пойти на поклон к тем, против кого он вёл интригу. После этой унизительной процедуры уже новый министр финансов П.Л. Барк согласился отменить прежнее решение. Но одновременно была закрыта деловая газета «Деньги»: она считалась органом Жданова, которую тот использовал для взброса нужных ему слухов[1914]. Вместо неё с 1915 года начала выходить «Финансовая газета», отражавшая уже точку зрения непосредственно петербургских банков.
Вообще деятельность банкирских домов была постоянной головной болью правительства. Ведь всплески спекулятивного ажиотажа в конечном счёте опустошали карманы неискушённой публики. Причём солидные банки, находившиеся под плотной правительственной опекой, старались не злоупотреблять доверием и бесправием приобретателей акций[1915] — в отличие от многочисленных банкирских контор, которые считали вкладчиков «удобрительными тюками» для различных афер по перекачиванию денег[1916]. При этом банкирские учреждения периодически разорялись. Типичный пример — крах в 1912 году конторы Толстопятова, где оперировали миллионными суммами, составленными главным образом из мелких вкладов. Эта структура неожиданно прекратила платежи по своим обязательствам, причём накануне краха сменился собственник, а прежние владельцы скрылись, прихватив крупную сумму: претензии вкладчиков достигали 1,5 млн [1917]. Разумеется, Министерство финансов должно было оградить широкую публику от подобных рисков. Законодательство в этой сфере, ненамного изменившееся с эпохи Рейтерна, предоставляло конторам широкий простор для проявления «деловых инстинктов»[1918]. Назрела необходимость провести регламентацию деятельности банкирских учреждений, количество коих росло как снежный ком. Не это был нацелен законопроект с идеей административного контроля над этими организациями и намерением «внести луч света в тайные операции» за счёт принципа публичной отчётности, давно уже применяемого к коммерческим банкам[1919]. Проект обязывал учредителей банкирских контор в обязательном порядке предоставлять в кредитную канцелярию сведения о размере основного капитала и о составе участников, а также каждые полгода публиковать балансы в местных газетах. Запрещалось увеличивать оборотный капитал за счёт займов у третьих лиц; предусматривалась приостановка операций в случае превышения всех обязательств банкирского дома над основным капиталом более чем в 10 раз[1920].
Правительственная политика по отношению к расплодившимся банкирским конторам хорошо известна, для нас же гораздо больший интерес представляют взаимосвязи государства и крупных питерских банков. В литературе господствует убеждение, что в этот период государство уходило из экономической жизни, а банки осваивали хозяйственное пространство по собственному усмотрению. Напомним, это утверждал тот же А. Гершенкрон, искавший параллели между российским и германским капитализмом. Однако знакомство с источниками не только не подкрепляет, но и опровергает его вывод. Напомним: в ходе рассмотренной «банковской революции» правительство превратилось в фактического хозяина петербургских банков (хотя формально и не участвовало в акционерном капитале) и его влияние на их деятельность продолжало усиливаться. В качестве примера вспомним громкое дело, связанное с Петербургским частным банком. После «разбавления» прежнего состава акционеров и удаления тех, кто был связан с бывшими владельцами, в руководство были введены представители чиновничества во главе с членом совета Министерства финансов В.Я. Голубевым (братом вице-председателя Государственного совета И.Я. Голубева), ставшего директором-распорядителем.
Однако дела в банке не налаживались, сохранялись признаки крупных злоупотреблений (заключались фиктивные подряды по ценам, намного превышающим рыночные; таким образом было расхищено около 1,5 млн рублей)[1921]. Кроме того, руководство затеяло сделку с Лион-Марсельским банком, пытаясь через него реализовать на французской бирже акции Волго-Бугульминской железной дороги на сумму 13 млн рублей. Причём скрыло при этом неудовлетворительное финансовое состояние этого общества, которое возглавлял родной брат товарища министра иностранных дел А.А. Нератова. Но тут в дело вступила кредитная канцелярия