принятие решений заняло всего тридцать минут: не все даже успели занять свои места в зале, а удивлённые опоздавшие попали прямо на закрытие[2131]. В ходе экспансии в нефтянку было выдавлено и московское купечество, владевшее активами различного уровня. Так, достаточно крупное Московско-Кавказское общество перешло в руки банков, и прежним хозяевам — семействам Крестовниковых, Найдёновых и др. — оставалось лишь негодовать. Впоследствии они с осуждением говорили о торгашеском духе Лианозовых и Гукасовых, сдавших позиции в перспективной отрасли «столичным спекулянтам»[2132]. И.А. Морозову и Н.И. Дербеневу пришлось проститься со Средне-Азиатским нефтепромышленным обществом, где купеческие воротилы так и не успели развернуться[2133]. Большинство принадлежащих им акций ушло Русско-Азиатскому банку, а новое правление во главе с Н.Б. Глазбергом переехало из Москвы в Петербург[2134]. Если отношения петербуржцев с москвичами были довольно болезненными, то с купеческой фирмой Стахеевых они переросли в дружественный союз. Казанская компания стала опорной для Русско-Азиатского банка при освоении южноуральских месторождений, для чего было учреждено мощное общество «Эмба — Каспий»[2135]. Преображается и один из пионеров отрасли — общество «Нефть», основанное в начале 1880-х годов. После появления в этом регионе банков предприятие начинает оперировать значительными суммами, резко увеличивает добычу, нацеливается на освоение Ухтинского района[2136].
К 1914 году Русская генеральная нефтяная компания располагала пакетами акций более 20 компаний с общей добычей почти 45 млн пудов: её интересы распространялись на все нефтяные регионы империи[2137]. Происходящие в отрасли процессы привлекали повышенное внимание общества. В Государственной думе прогнозировали: «Ойл» «принадлежит ближайшее будущее»; она уже практически сравнивается с Нобелем, но не намерена останавливаться, продолжая финансовые вливания. Если какая-нибудь фирма попадает под её контроль, это сразу приводит к удвоению акционерного капитала[2138]. Депутатов очень волновало, что новая корпорация, стремительно ворвавшаяся на рынок, вот-вот вступит в сговор с уже действующими игроками. Они сравнивали Нобелей и «Мазут» с бандитами, «когда с револьвером в руках на большой дороге подходят к человеку и говорят: кошелёк или смерть»[2139]. Звучали требования расследовать их деятельность в Поволжье и других «покорённых» районах[2140]. А если к этим двум хищникам добавится ещё один, ничего хорошего не получится. Конечно, общественность не могла знать, что новый хищник совсем не настроен на какие-либо сговоры с прежними. Зато об этом был хорошо осведомлён министр торговли и промышленности С.И. Тимашев, пытавшийся — в меру дозволенного — объяснить думцам положение вещей. Его выступление в нижней палате по поводу нефтяного синдиката крайне интересно: «Фирма “Нобель” с самого начала широко распространяла русский керосин; она покрыла всю страну сетью складов-резервуаров и сделалась хозяином положения. Потом она стала действовать сообща с фирмою “Мазут”, и все предприятия южных наших районов видели, что совершается совместная продажа продуктов. Значит, на вопрос: есть ли соглашение, — я говорю: есть, более того, есть фактическая монополия»[2141].
И хотя этот вывод делался на материалах южных губерний страны, правительство чётко и ясно дало понять, что в принципе относится к сложившемуся положению негативно. Как же оздоровить ситуацию в отрасли, как подорвать позиции монополистов, извлекающих сверхприбыли? Конечно, можно прибегнуть к административному давлению на две эти крупнейшие корпорации, но предпочтительнее экономический вариант: он позволяет избежать обвинений во вмешательстве в хозяйственную жизнь и учитывает мнение так называемых прогрессивных сил, полагающих, что действовать в экономике «репрессивно-полицейскими мерами бесполезно и даже вредно»[2142]. К тому же представители этих сил постоянно твердят о недопустимости передачи нефтяного бизнеса в казну[2143]. Поэтому за решение проблемы и взялась петербургская банковская группа, направляемая российским правительством.
Перед этими, по сути, экономическими агентами государства стояла главная цель: установить акционерный контроль над товариществом «Братья Нобель» и тем самым переформатировать российскую нефтянку. Иными словами, то, что в 1890-х годах выполнило Министерство финансов, ныне должна осуществить частная по форме банковская группа. Разумеется, сделать это теперь было гораздо труднее. Потенциал Нобелей заметно возрос: их ценные бумаги высоко котировались на бирже, почти в четыре раза превышая по стоимости номинал[2144]. Товарищество было надёжным и солидным заёмщиком, так что связи его с теми же банками всегда были крепкими. По документам архивных фондов, Нобели проводили деловые операции со многими питерскими структурами, начиная с крупнейшего (до 1910 года) Петербургского международного банка. В финансовом сообществе у них имелись дружеские отношения, как, например, с главой Учётно-ссудного банка Я.И. Утиным; крупнейший клиент этого банка — завод «Лесснер», возглавляемый М.С. Плотниковым, — даже создал совместное предприятие с Нобелями по производству двигателей «Ноблесснер».
Базовым же для Нобелей с конца XIX века стал Волжско-Камский банк, располагавший разветвлённой филиальной сетью по всей России, что очень удобно для ведения обширной региональной торговли. Этот банк стоял особняком в столичном мире, функционируя, как тогда говорили, в режиме расчётно-депозитного центра, но располагая широкой филиальной сетью[2145], собственно, растущей империи Нобелей требовались именно расчёты с многочисленными контрагентами. В числе акционеров Волжско-Камского банка глава семейства Э.Л. Нобель появляется в 1892 году, но ограничивается покупкой незначительного числа акций[2146]. Он входит в состав совета, правда, в заседаниях участвует нерегулярно (например, в 1908 году из четырнадцати заседаний присутствовал лишь на пяти[2147]). И тем не менее влияние нобелевской фирмы было здесь поистине огромным (это как если бы сегодня в акционерах и клиентах какого-либо коммерческого банка значился бы «Газпром» или «Лукойл»). Состав основных владельцев Волжско-Камского банка отличался стабильностью (и в этом он напоминал московские)[2148]. Когда в 1914 году скончался председатель совета А.Я. Прозоров, по совместительству глава Петербургского биржевого комитета, то его место занял Э.Л. Нобель.
В акционерном капитале самой нефтяной корпорации до 1912 года каких-либо серьёзных подвижек не происходило. Основные лица — нобелевское семейство; другая часть акций оставалась поделённой примерно поровну между теми же банками, третья циркулировала на бирже, включая европейские площадки[2149]. Такой расклад вроде бы обеспечивал спокойствие, однако 1912 год принёс большую тревогу: Нобели видели, что затевается вокруг них. Возникла необходимость строить серьёзную оборону. Конечно, дружественный Волжско-Камский банк рухнуть не мог, так как в нём держали текущие счета императорская чета и некоторые великие князья. Вместе с тем возможности этой структуры на биржевом рынке были ограничены, особенно по сравнению с теми, кому предстояло сопротивляться. Выход нашли в заключении союза с мощным и активным Азово-Донским банком. Ранее здесь касались нефтяного дела, сотрудничая с Ротшильдами. Связи строились во многом на национально-религиозной основе: ротшильдовский «Мазут» в совете банка представлял Савелий Поляк[2150].
Но после того, как французские дельцы покинули Россию, нефтепромышленные позиции Азово-Донского банка «подвисли». Конечно, союз с таким нефтяным гигантом, как товарищество «Братья Нобель», вполне мог компенсировать потерю, однако не в такой опасной ситуации. И всё-таки Б.А. Каменка (глава Азово-Донского банка. — А.П.) пошёл на выручку Нобелям, действуя с дальним прицелом. Конечно, давали знать обиды по поводу того, что банк — единственный из элитного ряда — не привлекли к оборонно-промышленным делам, а значит не дали воспользоваться финансовыми ресурсами казны, выделяемыми на обширные военные и морские программы. На этом фоне смычка с Нобелями, которых также собирались ущемить, выглядела вполне логичной. И нефтяной гигант, и Азово-Донской банк прекрасно понимали: если вместе устоят в борьбе с питерцами, то фактически это будет означать, что они отстояли право вести дела по своему усмотрению. Каменка в этом случае обретал независимость, ведь уходить в одиночку от выстроенной сверху петербургской финансовой группы он не решился бы. Совсем другое дело — рискнуть вместе с сильным союзником, у которого нет иного выхода, кроме как бороться до конца.
Напомним, что Каменка — пожалуй, единственный из первого ряда финансистов — не связан по происхождению с государственной средой. Кстати, к участию в банковских консорциумах для экспансии в ту или иную отрасль его также не приглашали (за исключением железнодорожной отрасли). Положение банкира первого ряда зависело от соблюдения правил минфиновской бюрократии, но Каменка всегда тяготился ими, желая выпорхнуть на близкую его сердцу олигархическую вольницу. И в этом ещё одна причина его стратегического выбора: Азово-Донской банк превратился в центр груп