И потом они еще долго и серьезно шептались вместе; Стефан предлагал нерешительно то этот, то другой планы, а Эльфрида улучшала их, и все это с учащенным дыханием, и лихорадочным румянцем, и возбужденно сияющими глазами. Пробило два часа ночи, когда они наконец выработали финальный план.
Затем она ему сказала, чтоб он уходил, дав свою свечу, с тем чтобы он смог найти дорогу наверх, в свою комнату. Они расстались, условившись утром увидеться снова. После того как он тихонько закрыл за собой дверь гостиной, он через время услыхал, как она тихо проскользнула в свою комнату.
Глава 11
Все пути ведут к свиданью[55].
Стефан лежал, глядя на Большую Медведицу; Эльфрида изучала взглядом скучный параллелограмм наглухо задернутых штор окна. Никто не спал в эту ночь.
На следующий день, рано утром – скажем так, часа через четыре после их секретного разговора и как только самый первый «жаворонок»-слуга начал уборку в доме, – Стефан Смит сошел вниз, неся свой чемодан в руке. Пока длилась ночь, он еще лелеял надежду снова переговорить с мистером Суонкортом, однако воспоминание о том резком отпоре, который он получил от него прошлым вечером, сделало неприятной саму мысль о таком разговоре. Возможно, у него была другая и менее честная причина. Он решил повременить с этим разговором. Какая бы душевная робость или недомолвка ни стояли за подобным решением, ни одно из таившихся в нем чувств не обладало достаточной силою, чтобы его отменить. В своей комнате он написал записку, где попросту говорилось, что он более не чувствует себя счастливым в их доме после того, как мистер Суонкорт вдруг наложил запрет на то, что сам же поощрял несколькими часами ранее, но он надеется на то, что наступит время, и наступит оно весьма скоро, когда его прежняя радость от пребывания в гостях у мистера Суонкорта вновь воскреснет.
Он ожидал увидеть комнаты в сером и безрадостном виде, который придает всем раннее утро, когда солнце еще не взошло. В столовой он нашел накрытый завтрак на несколько персон, и видно было, что кто-то уже успел позавтракать.
Стефан передал служанке свою прощальную записку. Та сказала, что мистер Суонкорт поднялся до зари и потребовал ранний завтрак. Он никуда не уходил, насколько ей известно.
Стефан выпил чашку кофе, покинул дом, где жила его любовь, и направился в сторону дороги. Было так рано, что те места, где лежала тень, все еще пахли ночными запахами, а пятна солнечного света едва ли ощущались, как тепло солнца. Его горизонтальные лучи заставили каждую отмель стать ниже к земле и казаться хорошо прорисованной ложбиной. Даже края дороги были достаточно высокими, чтобы отбрасывать тени, и даже сами ее камни вытягивались конусообразными тенями на запад, такими же длинными, как колья шатра Иаили[56].
В месте, что находилось не более чем в ста ярдах от резиденции священника, малая дорога, ведущая оттуда, пересекалась с главной дорогой. Стефан дошел до этого перекрестка, остановился и прислушался. Ничего не было слышно, кроме непрестанного рокота морского прибоя, где волны бились о прибрежные скалы. Он взглянул на свои часы и затем вскарабкался на ворота, где уселся в ожидании прибытия дилижанса.
Пока он там сидел, он услышал шум колес двух экипажей, кои ехали в разных направлениях.
В экипаже, что приближался к нему с правой стороны, он вскоре узнал дилижанс. Его появление сопровождалось окриками кучера и свистом его хлыста, ясно различимым в царящем утреннем безмолвии, коим он понукал лошадей взобраться на холм.
Шум колес другого экипажа раздавался со стороны малой дороги, которую Стефан не так давно покинул. Прислушавшись повнимательнее, он понял, что тот выехал с тех земель, на которых стоял древний поместный особняк, что граничил с землями священника. Между тем экипаж выехал из ворот усадьбы и покатил по дороге, будучи теперь виден весь целиком. То была обыкновенная дорожная карета, с малым количеством багажа, определенно принадлежащего некой леди. Карета подъехала к развилке, где расходились четыре пути, достигнув ее на полминуты раньше, чем дилижанс, пересекла развилку перед самым носом дилижанса и продолжала свой путь по дороге, что шла в другую сторону.
Внутри кареты Стефан успел рассмотреть пожилую леди вместе с моложавой женщиной, коя, видимо, была ее служанка. Дорога, что они избрали, вела в Стратли, небольшой морской курорт, находившийся в шестнадцати милях на севере.
Он услышал, что ворота старинной усадьбы распахнулись вновь, и, взглянув вверх, увидел еще одну человеческую фигуру, что оттуда вышла и зашагала по направлению к пасторскому дому. «Ах, как бы мне хотелось, чтоб это я шел туда!» – подумалось ему мимоходом. Джентльмен был высок и напоминал мистера Суонкорта статью и платьем. Он открыл ворота пасторского дома и вошел внутрь. Получается, то и впрямь был мистер Суонкорт. Вместо того чтоб этим утром оставаться в постели, мистеру Суонкорту взбрело на ум непременно проводить в путешествие свою новую соседку. Должно быть, он заинтересован в этой соседке необыкновенно, раз совершил ради нее такой небывалый поступок.
Дилижанс подъехал и остановился, и Стефан, держа в одной руке чемодан, а другой взявшись за оглоблю, взобрался в экипаж.
– Кто эта леди в экипаже? – равнодушно спросил он у Ликпена, кучера.
– То, сэр, была миссис Тройтон, вдовушка, у которой, сказывают, деньжат видимо-невидимо. Она владеет всей той частью Энделстоу, что не принадлежит лорду Люкселлиану. Только поселилась она тут совсем недавно, вступила в свои права по закону. Владелец-то прежний больно таинственный был человек, никогда не живал тут, можно сказать, его, почитай, здесь и не видели, кроме как в сентябре[57].
Лошади снова тронули, и из-за поднимаемого ими шума любое продолжение разговора потребовало бы слишком большого напряжения сил. Стефан забрался под полог дилижанса и вскоре погрузился в свои мечты.
Три с половиной часа дилижанс то взбирался на холмы, то тряско съезжал вниз, и вот они наконец достигли Сент-Лансеса, торгового городка и железнодорожной станции, что была ближе всех к Энделстоу, а также местом, где Стефан закончил свое тряское путешествие по ухабам в тот памятный для него зимний вечер в начале того же года. Прибытие дилижанса в Сент-Лансес было приурочено к отправлению от этой станции самого раннего поезда, на который и успел Стефан. Два-три часа езды по железной дороге, что вела через вертикальные проходы, прорубленные в метаморфическом скальном массиве[58], через рощи роскошных и зеленых дубов; по дороге, что тянулась по склонам холмов и, ныряя вниз, шла через очаровательные лощины, долины и яры, где сверкали ручьи, как на горе Ида[59], – и вот он уже смешался с толпой, оказавшись в числе тех ста пятидесяти тысяч человек, что составляют население города Плимут.
У него еще оставалось немного свободного времени, поэтому он оставил свой багаж в камере хранения и отправился пешком по Бедфорд-стрит в сторону ближайшей церкви. Здесь Стефан стал блуждать среди множества могильных камней и заглянул в окно церкви, мечтая о том событии, что, скорее всего, состоится здесь, у алтаря, в будущем месяце. Он повернул прочь и поднялся на Хоу[60], созерцая величественную морскую гладь и огромный мыс, но не различая ни одной особенности удивительного вида, что открывался его глазам. Перед его взором все еще стояла внутренняя перспектива – событие, которое, как он надеялся, произойдет в той самой церкви. Ширь бухты Саунд, Волнорез[61], маяк на далеких Эддистоунских скалах[62], темный поток кораблей, бригов, барок и шхун, которые или плыли спокойно, или скользили по волнам, совершая едва уловимые движения, – все это тогда казалось ему сном, а воображаемое событие было реальностью.
Вскоре Стефан спустился вниз с холма Хоу и вернулся на железнодорожную станцию. Он взял в кассе свой билет и сел в поезд, идущий до Лондона.
В тот день в энделстоунском пасторском доме утомительно долго тянулось время. Ни отец, ни дочь не перемолвились и словом между собою касательно отъезда Стефана. В обращении мистера Суонкорта с нею явно чувствовалась доброта, вызванная виной и происходившая от дурных опасений, что его обвиняли справедливо за некие поступки прежних лет.
Возможно, оттого, что им недостает способности сразу оценить ситуацию в целом, или же благодаря их природному дару к некоторым видам стоицизма, но в критических ситуациях голова у женщины остается холоднее, чем у мужчины, однако проявляется это в пассивной форме. Возможно, если говорить о положении Эльфриды, по крайней мере, то была слепота по отношению к более значительным и непредвиденным обстоятельствам будущего, которое она сама же себе уготовила, и это позволило ей спокойным голосом спросить отца, даст ли он ей выходной в ближайшее время, чтобы совершить путешествие до Сент-Лансеса, а оттуда – в Плимут.
До этого она одна ездила в Плимут всего единожды, и это ей дозволили, поскольку в противном случае вышло бы неминуемое затруднение. Ей же самой, так как она выросла в деревне и была хорошей, если не сказать – отчаянной, наездницей, доставило подлинное удовольствие ехать легким галопом, когда рядом с нею не было и намека на сопровождающего, более четырнадцати – шестнадцати миль по трудной дороге, пролегающей между ее домом и Сент-Лансесом, а потом поставить лошадь в конюшню и ехать оставшуюся часть пути на поезде, и после тем же манером возвращаться домой в тот же вечер. Тогда же было решено, что, хотя однажды она совершила это путешествие успешно, в следующий раз она отправится в путь только с сопровождающим.