– Что же вы сами будете делать?
– Ждать, пока вы не вернетесь с подмогой.
– Мне следовало это сделать первым делом, правда?
– В тот момент я как раз сползал к самому краю, и, по всей вероятности, без вашего веса не нашел бы никакой точки опоры. Но давайте не будем отвлекаться на разговоры сейчас. Мужайтесь, Эльфрида, и взбирайтесь наверх.
Она приготовилась к подъему, говоря:
– Вот он, тот самый момент, который я предвидела, находясь на башне. Я знала, что он настанет!
– Не время рассказывать об иррациональных предрассудках, – сказал Найт. – Прекратите это.
– Хорошо, – сказала она покорно.
– Теперь поставьте ногу на мою руку, а следом за ней, вторую. Вот так, хорошо, отлично проделано. Держитесь за мое плечо.
Она поставила ноги в импровизированное стремя, каким он выгнул свою ладонь, и оказалась достаточно высоко, чтобы увидеть целиком всю природную поверхность холма, заглядывая через край крутого склона.
– Теперь вам под силу взобраться на уступ?
– Боюсь, что нет. Я попытаюсь.
– Что вы видите?
– Пологий пустырь.
– Что на нем?
– Сиреневый вереск и скудная трава.
– Ничего больше – ни человека, ни любого другого существа?
– Никого.
– Теперь попытайтесь подняться выше, двигаясь в этом направлении. Вы видите вон тот куст армерии[123] прямо над вами?
Ухватитесь за этот спасительный куст, но полностью ему не доверяйтесь. Затем переходите на мои плечи, и, я думаю, вы сумеете подняться на вершину.
Ее руки и ноги дрожали, но она сделала в точности так, как он ей сказал. Сверхъестественное спокойствие и серьезность его поведения передались ей и наполнили ее отвагой, которой она не обладала. Стоя на его плечах, она подпрыгнула и очутилась на вершине холма.
Затем Эльфрида обернулась и посмотрела на него.
К несчастью, сила, с которой она при прыжке оттолкнулась от его плеч, сделала его вес избыточным для того кварцевого выступа, в который упирались его ноги. Это было и без того довольно-таки необычное вкрапление в необъятный массив черной формации, и поскольку сей чужеродный фрагмент веками без устали испытывали на прочность дожди и морозы, так что он источился по краям, то теперь он и вовсе остался без особой поддержки.
Выступ зашатался. Найт схватился за куст армерии обеими руками.
Кварцевый выступ, который был его спасением, стал теперь хуже чем бесполезным. Он покатился к краю обрыва, исчез из глаз и упал в ту же пропасть хмурого неба, что поглотила и оптическую трубу.
Один из кустов, за кои он держался, начал выдираться с корнем, и Найт стал сползать по скале вслед за глыбой кварца. Это был ужасный момент. Эльфрида издала низкий дикий крик агонии, склонила голову и закрыла лицо руками.
Между склоном, заросшим кустами армерии, и гигантской отвесной скалой вклинились исхлестанные бесчисленными бурями ряды зубчатых каменных ребер, образующих более отвесную поверхность, чем предыдущий склон. Когда он стал медленно, дюйм за дюймом, сползать на этот откос, Найт сделал последний отчаянный рывок, чтобы удержаться за самый нижний куст растительности – за последний дальний пучок скудной травы, – прежде чем скала предстала во всей ее наготе. Последний ребристый склон задержал его спуск вниз. Найт теперь в буквальном смысле слова висел на руках; но наклон скалы был таков, какой инженеры назвали бы уклоном около четверти к одному, – это значило, что его было достаточно для того, чтобы немного облегчить вес, который его рукам приходилось удерживать, но было далеко недостаточно для того, чтобы создать ему адекватно плоскую поверхность, чтоб на ней удержаться.
Несмотря на такое ужасное напряжение тела и разума, Найт нашел время для вознесения мысленной благодарности высшим силам. Эльфрида была в безопасности.
Она лежала на боку над его головой, ее пальцы были переплетены и стиснуты. Увидя, что он занял более-менее устойчивое положение, она вскочила на ноги.
– Теперь, если бы я просто могла спасти вас тем, что брошусь бежать за помощью! – закричала она. – Ох, лучше бы я погибла вместо вас! Почему вы так упорно старались спасти меня? – И она повернулась спиной, чтобы кинуться бежать изо всех сил за подмогой.
– Эльфрида, сколько времени у вас займет путь бегом в Энделстоу и обратно?
– Три четверти часа.
– Так не пойдет, мои руки не удержат меня дольше десяти минут. И нет никого, кто жил бы ближе?
– Нет, если только не посчастливится наткнуться на прохожего.
– У него может с собой ничего не оказаться, что могло бы помочь мне. Там, на пустыре, нет какой-нибудь жерди или палки?
Она стала смотреть по сторонам. На пустыре не было ничего, кроме вереска да травы.
Минута – возможно, больше – протекла в молчаливых раздумьях обоих. Внезапно выражение абсолютного и безнадежного страдания исчезло с ее лица. Она испарилась с крутого склона и из поля его зрения.
Найт почувствовал, что его обступило воплощенное одиночество.
Глава 22
Женская смекалка[124].
Изветшалые скалы любой угрожающей высоты столь же обычны, как морские птицы вдоль линии берега между Эксмуром[125] и Лендс-Эндом[126], но этот обхватывающий с флангов и окружающий стеной образчик скалы был наиопаснейший из всех. Его вершины не были безопасными площадками для научных экспериментов касательно принципов движения воздушных потоков, как Найт теперь осознал, к собственному смятению.
Он по-прежнему цеплялся за поверхность крутого склона – не бешеной хваткой отчаяния, но с упорной решимостью использовать с максимальной пользой каждую йоту своей выносливости и таким образом дать наидлиннейший мыслимый шанс намерениям Эльфриды, какими бы они ни были.
Он полулежал на скале, будучи буквально прикован к миру на заре его существования. Ни единый побег травы, ни единое насекомое, что стрекотало бы где-то поблизости, не стояло между ним и прошлым. Неисправимый антагонизм подобных черных пропастей и всех борцов за свою жизнь добровольно подсказан простой нехваткой пучков травы, лишайников или водяного мха на их наиотдаленнейших выступах.
Найт размышлял о том, что могло значить исчезновение Эльфриды в такой спешке, но не мог избежать безотчетного вывода, что существовала для него еще какая-то надежда, кроме весьма сомнительной. Насколько он мог судить, его единственный шанс на спасение заключался в возможности найти какую-то веревку или шест, что ему бы протянули; и такая возможность была и впрямь сомнительной. На этих скалах оставили земли в таком забросе, что на протяжении многих миль здесь нельзя было встретить ни единой постройки, если не считать какой-нибудь случайной насыпи или стены из сухой кладки, и люди тут появлялись редко, только ради того, чтоб собрать разбредшихся овец или пересчитать отару, а овцы находили скудный корм для пропитания на этих малоплодородных землях.
Поначалу, когда смерть кажется неправдоподобной, потому что мысли о ней никогда не посещали его раньше, Найт не мог думать ни о будущем, ни о чем-либо, связанном с его прошлым. Он мог только сурово взирать на вероломную попытку природы прикончить его и пытаться противостоять ей.
Благодаря тому что скала образовывала внутреннюю грань огромной цилиндрической фигуры, где небо служило вершиной, а море – подножием, кои закрывали небольшую бухту, придавая ей вид полукруга, Найт видел вертикальную грань, коя изгибалась по кругу с каждой стороны от него. Он посмотрел с обрыва вниз и еще четче осознал, насколько тот его пугает. Мрачность сквозила в каждой черте обрыва, а в самых его недрах враждебным силуэтом маячило отчаяние.
По одному из тех хорошо всем известных стечений обстоятельств, при помощи коих неодушевленный мир изводит человеческий ум, когда тот делает себе передышку в минуту тревожного ожидания, прямо напротив глаз Найта находилось вмурованное в камень ископаемое, рельефно выступающее из скалы. Это было существо с глазами. Глазки существа, мертвые и обращенные в камень, даже теперь смотрели на него. Это было одно из древних ракообразных существ, которых называют Trilobites[127]. Разделенные миллионами лет в своих жизнях, вместе они встретят смерть. Это был единственный в поле его зрения образец существа, которое было когда-либо живым и обладало телом, кое можно было спасти, вот как у Найта сейчас.
Ракообразное существо представляло собою примитивный тип животного вида, ибо никогда в пору молодости мира, земли, отмеченные этими бесчисленными сланцевыми пластами, не пересекала живность, что удостоилась бы особого имени. Зоофиты[128], моллюски, ракообразные составляли высочайшую ступень эволюции в древние времена. Те колоссальные промежутки времени, кои представляла собой каждая известная формация, ничего не ведали о величии человека. То были великие времена, но они были также скудными временами, и скудны оставшиеся после них реликты. Когда он умрет, его будут окружать букашки.
Найт был геологом; и такова власть привычки, этого первопроходца человеческих размышлений, что она восторжествовала над случайностью, и даже в этом ужасном положении его ум нашел время на мгновение охватить мыслью различные сцены, кои протекли между эпохой ракообразного существа и его собственной. Не существует такого места на земле, такого расщепленного ландшафта, чтобы поднять до исходной точки, до пресловутого пустыря, такие диковинки, как те, что предстали его мысленному взору.
Время закрылось перед ним, словно сложенный веер. Он увидел себя на краю вечности лицом к лицу с началом времен и всеми промежуточными столетиями одновременно. Свирепые мужчины, одетые в шкуры животных и несущие ради защиты и нападения огромные дубины и заостренные копья, поднимались от скалы, словно призраки перед обреченным Макбетом. Они жили в пещерах, лесах и землянках – возможно, в пещерах соседних скал. Позади них стояла более древняя группа. Никаких людей в ней не было. Огромные слоноподобные существа, мастодонты, гиппопотамы, тапиры, антилопы чудовищных размеров, мегатерии