– Ах, Генри, ты с тех пор влюбился, и это поменяло твое отношение, – сказала миссис Суонкорт немного шутливым тоном.
– Это правда, но я строил свои доводы не на этом.
– Когда ты обнаружил на своем личном опыте, что так называемый гадкий утенок оказался лебедем, звучит абсурдом твое отрицание того, что у других мужчин может быть подобный жизненный опыт.
– Твои удары весьма ощутимы, кузина Шарлотта, – сказал Найт. – Ты словно мальчишка, который заворачивает камень в снежок, и я не стану больше играть в снежки с тобою. Прошу меня извинить – я ухожу на вечернюю прогулку.
Несмотря на то что Найт говорил в шутливом тоне, этот эпизод и сам разговор погрузили его в уныние. Беседа, произошедшая сразу после открытия, что Эльфрида узнала горячую любовь до того, как познакомилась с ним, заставила его ум сосредоточиться на этой теме, а трубка, кою он курил, пока расхаживал туда-сюда по усаженной кустарниками аллее, не приносила ему обычного утешения. Он вновь обдумал те праздные слова – до этой минуты, казалось, прочно забытые – о первом поцелуе в жизни девушки, и такая теория показалась ему более чем разумной. Разумеется, это жало беспощадного анализа было теперь направлено в сторону Эльфриды.
Несомненно, во время первого поцелуя с Найтом Эльфрида была совсем иной женщиной, чем та, что целовалась со Стефаном. К добру или к худу, но она превосходно усвоила роль леди, с которою обручаются; и обворожительный финал ее поведения в этой второй кампании, вероятно, вырос из ее бесхитростного поощрения Стефана. Найт со всей быстротой, свойственной ревности, набросился на слова, что она ненароком обронила насчет сережки, кои он тогда понял не до конца. Это произошло во время ее «первого поцелуя» у маленького водопада. «Мы должны быть осторожны! Я потеряла в прошлый раз свою сережку, делая это!»
На него нахлынуло чувство, где смешались поровну раненая гордость и печаль, когда Найт подумал о том, что так часто повторял ей в своей простоте: «Я всегда собирался стать первым возлюбленным, что входит в сердце женщины, – нетронутые уста или ничего для меня». Как детски слеп он был в глазах этой простушки! Как она, должно быть, украдкой хохотала над ним! Он физически корчился от боли, когда вспоминал о том признании, что она выманила у него на пароходе в ночной темноте. И единственное, что поддержало тогда чувство собственного достоинства Найта, когда его таким вот образом вытащили из его раковины, была мысль о ее чарующей невинности в любовных делах – каким абсурдом стало все это!
И вот, человек, чье воображение разрослось до сверхъестественных размеров благодаря исследованиям, проводимым в одиночестве, да молчаливым наблюдениям за себе подобными, – человек, чьи чувства в уединении выросли длинными и деликатными, как растения в погребе, сейчас переживал необыкновенные мучения. Более того, несколько лет поэтических исследований и, если уж все говорить, несколько лет, что прошли в попытках писать стихи, оказали такое влияние на эмоциональную сторону его натуры, что та сравнялась с его действительными дарованиями. Найт потому только и находил Эльфриду привлекательной, что слепо верил, что был первым мужчиной, который попытался ее обольстить. Он начал понимать, что оказаться первой любовью женщины так же сложно, как стать первым, кто совершит омовение в купели у Овечьих ворот[192].
Вот каким образом следовало охарактеризовать нашего Найта: по случайному стечению обстоятельств этот второй возлюбленный Эльфриды никак не относился к великому множеству шумных представителей мужского пола, которые мало склонны к самоанализу, которым свойственно добродушие, что возмещает отсутствие определенной чувствительности. А это значило, что ее трепещущему, смятенному, неблагоразумному сердечку следовало бы защищать себя самостоятельно от строгого разбора и логической силы, кои Найт неизбежно обратит против нее рано или поздно теперь, когда его подозрения проснулись, что грозит ей несчастьем. Печальное противоречие – мощный мозг применяет свою безошибочную стрельбу из лука по сердцу, чья владелица любит его лучшей любовью, чем он сам.
Покорная преданность Эльфриды Найту теперь стала ее же врагом. Она так покорно льнула к нему, что тем самым научила его злоупотреблять ее преданностью, а этот урок мужчины усваивают на лету. Если б Эльфрида порой проявляла легкую мятежность, это пошло бы только на пользу их отношениям, а ей самой предоставило бы море преимуществ. Но она боготворила его и почитала за честь быть у него в крепостных служанках.
Глава 31
Червь в бутоне[193].
В один из дней литературный критик сказал:
– Давай снова отправимся на скалы, Эльфрида. – И, не спрашивая о ее желаниях, сделал такое движение, словно собрался отправиться туда немедленно.
– На скалы, где мы пережили наше ужасное приключение? – спросила она, вздрогнув. – Смерть собственною персоной смотрела мне в лицо на той скале.
В любом случае, ее индивидуальность так сильно растворилась в его, что это замечание не прозвучало как возражение, и она немедленно приготовилась сопровождать его.
– Нет, не те скалы, – сказал Найт. – Меня они тоже пугают. Я имел в виду другие; как они там называются?.. Уинди Бик[194].
Уинди Бик – вторые по высоте скалы на всем побережье, и, что часто бывает как с природными пейзажами, так и с умственными способностями людей, они наслаждались репутацией первых по высоте. Более того, это были скалы, куда в одно памятное утро Эльфрида ездила вместе со Стефаном Смитом.
Вот почему, хотя одно упоминание о безымянной скале вызывало в ней дрожь, стоило ей вспомнить, как она и ее возлюбленный чуть было там не погибли, та скала, тем не менее, навевала воспоминания об одном лишь Найте, и потому даже такое страшное место не было ей столь нежеланно, как Уинди Бик. Последнее было хуже, чем мрачные скалы, то место было для нее вечным упреком.
Но, не желая ему отказывать, она сказала:
– Это дальше, чем другие скалы.
– Да, но ты можешь поехать верхом.
– И ты тоже поедешь верхом?
– Нет, я пойду пешком.
Повторение ее первой прогулки со Стефаном. Некий рок навис над ее головой. Но она перестала возражать.
– Очень хорошо, Генри, я поеду верхом, – ответила она кротко.
Четверть часа спустя она была в седле. Но насколько же отличалось ее расположение духа от того, что бывало в прежние времена! Она и впрямь сдала свои позиции, перестав быть королевою для одного возлюбленного, что стоял ниже нее, и обратившись в вассала другого, который стоял ее выше. Теперь она больше не рисовалась, не уносилась стремглав на Пэнси, чтобы озадачить и утомить своего спутника, не произносила дерзких ремарок из «LA BELLE DAME SANS MERCI». Эльфриду прибивала к земле сама сила ее любви.
В течение путешествия главным образом говорил Найт. Эльфрида молча слушала и полностью отдалась движениям иноходца, на коем она ехала, мягко поднимаясь и опускаясь в седле, словно морская птица на волнах.
Когда они добрались до места, до которого можно было доехать верхом, Найт нежно снял ее с седла, привязал лошадь и неторопливо прошел вместе с ней к камням, что образовывали подобие сиденья. Найт присел и тихо прижал к себе Эльфриду, и они стали любоваться морем.
Над этой вечно горизонтальной меланхолической линией, океанским горизонтом, в пепельно-серых небесах висело медное солнце, лишенное всяких видимых лучей. То были небеса, которые, в противоположность тому, как это бывает на закате, солнцу не дано было ни осветить, ни воспламенить.
Серое полотно неба смыкалось с соленой массой серой воды, где там и сям виднелись вкрапления белой пены. Время от времени им в лицо веяло сырое дуновение ветра – разреженные морские брызги, дыхание моря, что билось у подножия этой скалы.
Эльфрида пылко желала про себя, чтоб как можно больше воды утекло с тех пор, как она сидела здесь со Стефаном, тогдашним своим возлюбленным, которому в тот день дала согласие стать его женой. Но времени с тех пор прошло так мало, что это лишь добавляло новых мучительных опасений в тот сонм необузданных страхов, что терзали ей душу неотступно.
Все-таки Найт был очень нежен с нею в тот вечер и прижимал ее к себе, когда они там сидели.
Ни слова не было произнесено меж ними с тех пор, как они сели на камни, и тут Найт сказал в задумчивости, по-прежнему глядя вдаль:
– Я задаюсь вопросом, были ли когда-нибудь в прежние времена влюбленные, что сидели здесь, обнявшись, как мы сейчас сидим. Вероятно, они тут сиживали, поскольку эти камни имеют удобную форму скамьи.
Ее воспоминания о прекрасно известной паре, коя и впрямь тут побывала, и та пропажа, о коей столько говорилось, случившаяся здесь же, и то, как молодой человек был послан обратно за пропавшей сережкой, – все это вместе заставило Эльфриду посмотреть вниз со своей стороны да обернуться и посмотреть назад. Многие люди, когда потеряют какую-нибудь безделушку, невольно бросают взгляд по сторонам, даже если уже прошло очень много времени. Они далеко не всегда ее находят. Эльфрида же, повернув голову, увидела, как что-то слабо блеснуло в трещине каменного сиденья. Всего несколько минут в течение дня солнце освещало эту нишу до самых глубоких ее трещин и щелей, и в этот раз был именно такой момент, и ровные лучи солнца, к добру или к худу, открыли Эльфриде местонахождение ее потерянного украшения.
Мысли Эльфриды немедленно возвратились к тем словам, что у нее как-то раз невольно вырвались, – к словам о том, как она потеряла свою сережку. И ее в тот же миг охватили дурные предчувствия, что Найт, увидев потерянное украшение, сразу вспомнит об этом. Поэтому ее инстинктивным движением было достать серьгу тайком.
Сережка провалилась в трещину так глубоко, что Эльфрида не могла достать ее рукой, хотя она исподтишка предприняла несколько попыток.