– Но ты неверно понял меня… Ох, как все это мучительно! – закричала она. – Я не думала ни о чем подобном; поверь мне, Генри, я правда ни о чем таком не думала. Это просто так вышло – само по себе.
– Что ж, я полагаю, ты не делала ничего подобного НАМЕРЕННО, – сказал он. – Никто никогда не стал бы, – печально прибавил он.
– И того, кто лежит в той могиле, я никогда не любила.
– Я полагаю, что второй возлюбленный и ты, когда вы сидели там, клялись друг другу в вечной верности?
Эльфрида отвечала только быстрым тяжелым дыханием, говорящим, что она вот-вот расплачется.
– Стало быть, ты выбираешь не что иное, как скрытность? – спросил он повелительно.
– Разумеется, мы клялись, – ответила она.
– Разумеется! Ты относишься к предмету нашей беседы так легкомысленно?
– Это прошлое, и сейчас оно для нас ничего не значит.
– Эльфрида, это такое ничего, которое, хоть и может заставить посмеяться человека беспечного, не может не причинить горе искреннему человеку. Это очень мучительная боль. Расскажи мне все начистоту – все, что было.
– Никогда. О Генри! Как ты можешь ожидать этого, когда столь малые сведения заставляют тебя быть со мной таким жестоким?
– Теперь, Эльфрида, выслушай вот что. Ты знаешь: то, что ты рассказала, всего лишь разом вызывает потрясение в нежных чувствах, только и всего. Мои переживания на этот счет можно было бы назвать – да это она и есть – простой чувствительностью; и я не хочу, чтобы ты думала, что обыкновенная помолвка в прошлом, честная помолвка, внесла бы какую-то действительную перемену в мою любовь или в мое желание сделать тебя своей женой. Но ты выглядишь так, будто тебе есть что рассказать, и в этом-то и кроется все зло. Есть что-то еще?
– Ничего больше, – ответила она измученно.
В течение минуты Найт хранил мрачное молчание.
– Ничего больше, – повторил он наконец. – И я этому должен верить, в самом деле! – Тут его голос перешел в низкий и спокойный тон: – Эльфрида, ты не должна возражать против того, чтобы я говорил вещи, которые прозвучат странно, поскольку я все равно должен их сказать. Слова мои следующие: БЫЛО ли что-то такое, что ты могла бы добавить к истории, что уже включает в себя все подробности, какие разорванная помолвка может в себя включать, что-то необыкновенное, что сделало бы невозможным для меня или для кого-то другого любовь к тебе и брак с тобою?
Беспокойство завело Найта гораздо дальше, чем он позволил бы себе зайти в более спокойную минуту. И даже сейчас, будь у нее больше самоуверенности, он не заговорил бы с нею так безапелляционно, и будь у нее более сильный характер – больше практичности и меньше мечтательности, – она бы извлекла для себя много пользы, зная о том, какое место занимает в его сердце, и с легкостью смягчила бы его. Но доверчивая нежность, которая его завоевала, у таких женщин всегда сопровождается некоторой мягкотелостью: они отдаются на волю волн и плывут по течению, больше доверяя доброте судьбы, надеясь, что все само как-нибудь сладится, чем собственным доводам, что они бы могли привести в споре, если б отстаивали свою точку зрения.
– Что ж, что ж, – пробормотал он цинично. – Я не хочу сказать, что это твоя вина, полагаю, что это мое невезение. Я не имел никакого законного права тебя допрашивать – любой скажет, что это одни лишь предположения. Но когда мы поняли что-то неправильно, мы чувствуем, что ранены объектом нашего непонимания. Ты никогда не говорила, что у тебя не было такого, так почему я должен обвинять тебя? Эльфрида, я прошу у тебя прощения.
– Нет, нет! Уж лучше пусть на меня изливается твой гнев, чем эта холодная оскорбительная вежливость. Брось это, Генри! Почему ты должен этим меня мучить? Так я от тебя отдаляюсь и становлюсь простой знакомой.
– Ты ведешь себя со мной точно так же. Почему бы не откровенность за откровенность?
– Да, но я не задала тебе ни единого вопроса с оглядкой на твое прошлое: я не хотела о нем знать. Все, что меня заботило, было следующее: откуда бы ты ни пришел, что бы ты ни сделал, кого бы ты ни любил, ты стал моим в конце концов. Генри, если бы ты изначально знал, что я была любима, ты бы никогда меня не полюбил?
– Я бы не хотел так сказать. Хотя признаю: мысль, что ты совсем неопытна, наделяла тебя в моих глазах огромной привлекательностью. Но я думаю вот что: если бы я знал, что есть какой-то секрет в твоей прошлой любви, о коем ты отказывалась рассказать, если бы я тебя о том просил, то я бы никогда не полюбил тебя.
Эльфрида горько плакала.
– Неужели я такая… просто безвольная игрушка… что во мне нет никакой прив-прив-лекатель-ности, кроме… кроме свежести? Разве у меня нет мозгов? Ты говорил… что я сообразительна и оригинальна в своих мыслях и… разве это ничего не значит? Разве я не обладаю некоторой красотой? Я думаю, у меня она немного есть… и я знаю, что есть… да, есть! Ты рассыпался в похвалах моему голосу, и моим манерам, и моей образованности. И все-таки все это, вместе взятое, оказывается никуда не годным вздором, потому что я… случайно виделась с мужчиной до тебя!
– Ох, перестань, Эльфрида. «Случайно виделась с мужчиной» звучит очень равнодушно. Ты любила его, вспомни.
– И любила его очень мало!
– И теперь отказываешься ответить на один простой вопрос: чем это все закончилось? Ты по-прежнему отказываешься, Эльфрида?
– Ты не имеешь никакого права так меня допрашивать – ты сам сказал. Это несправедливо. Верь мне так же, как я верю тебе.
– Ты все поняла неверно.
– Я не стану любить тебя, если ты будешь таким жестоким. Это жестоко – так на меня нападать.
– Возможно, это так. Да, это так. Меня слишком захватили мои чувства к тебе. Одному Богу известно, я вовсе не собирался все это устраивать, но я тебя так любил, и вот, плохо обошелся с тобой.
– Я не возражаю против этого, Генри! – немедленно ответила она, неслышно к нему подступила и обняла его. – И я вовсе не буду думать о том, что ты был со мной резок, если ты простишь меня, и ты ведь больше не будешь на меня сердиться? Я очень хочу быть в точности такой, как ты думал, что я была, но я ничего не могу с этим поделать, сам понимаешь. Если бы я только знала, что ты у меня будешь, какой монахиней я бы жила, лишь бы быть достойной тебя!
– Что ж, не имеет значения, – сказал Найт, и он повернулся уходить.
Он попытался говорить весело, пока они шли:
– Диоген Лаэртский[199] писал, что философы добровольно удалялись в уединение от всех, чтобы никто не беспокоил их в размышлениях. Мужчины, ставшие возлюбленными, должны делать то же самое.
– Почему… но не имеет значения – я не хочу знать. Не говори со мной так, – промолвила она с неодобрением.
– Почему? Философы ведь никогда не теряли рассудка от горя, обнаружив, что их кумир заимствованный.
Эльфрида опустила глаза и вздохнула; и они вышли из разрушенной старой церкви и медленно пошли через кладбище к выходу. Найт был не в себе и не пытался сделать вид, что с ним все в порядке. Она так и не призналась ему во всем.
Когда Эльфрида переходила перелаз, он легко ее поддерживал, и был настолько внимателен к ней, как самый нежный влюбленный. Но исчезло чудесное сияние, и мечты были совсем не те, что прежде. Возможно, Найт был не предназначен природой для участи женатого человека. Возможно, та скованность с женщинами, что длилась всю его жизнь, скованность, кою он называл случайной, была отнюдь не случайным, а естественным плодом его инстинктивных действий, настолько мимолетных, что они ускользали от внимания даже его самого. Или, быть может, все дело в том, что когда у человека грубо рассеивают самую яркую его мечту, как бы далека от реальности она ни была, то никто не может сказать, не обесценивают ли разом в глазах этого человека и тот истинный и непреувеличенный свет, что исходит от самой сущности мечты? Несомненно, было следующее: когда Найт узнал, что занимает второе, а то и третье место завоевателя сердца Эльфриды, он испытал горчайшее разочарование, и то, что она случайно проговорилась, да ее нежелание быть откровенной – все это вместе довело его до предела цинизма.
Глава 33
Дочь Вавилона, опустошителъница![200]
О привычке Найта, когда тот не был непосредственно занят с Эльфридой – гулять в одиночку полчаса или около того, – прекрасно знали его друзья в Энделстоу, в том числе Эльфрида. Поэтому, когда он помогал ей пройти через перелаз, она сказала мягко:
– Если ты хочешь отправиться на свою обычную прогулку в холмах, Генри, я могу добежать вниз до дома сама.
– Благодарю тебя, Эльфи, думаю, я так и поступлю.
Ее удаляющаяся фигурка стала черной в лунном свете, и Найт, постояв у перелаза еще несколько минут, повернул обратно к старому зданию. Его обычным движением было зажечь сигарету или трубку да предаться спокойным размышлениям. Но сегодня его ум был так перенапряжен, что о простом утешении он не мог даже помыслить. Поэтому он попросту обошел кругом то место, где рухнула башня, и уселся на одном из больших камней, из коих она состояла вплоть до этого дня, пока цепь событий, начало которой положил Стефан Смит, в те времена находящийся в подчинении у мистера Хьюби, лондонского архитектора, не вызвала их низвержение.
Размышляя о тех эпизодах, что могли быть в жизни Эльфриды в прошлом, а также о том, что он прежде полагал, что она не имеет никакого прошлого, кое стоило бы того, чтобы о нем рассказывать, он сидел и смотрел на белый надгробный камень на могиле молодого Джетуэя, что теперь находился близко перед ним. Море, казалось, было относительно спокойно, однако до Найта, как всегда, долетал его рокот, что постоянно звучал между мысами, которые высились справа и слева, – море билось о скалы и влекло за собою разрозненные груды камней, коими пестрели края волн, то были несчастные скелеты растерзанных старых скал, что не смогли выстоять под натиском разрушительных для них приливов и отливов.