Он торопливо поужинал, спросил, в каком номере остановился Смит, и вскоре его проводили в номер молодого человека, коего он обнаружил сидящим у жарко натопленного камина, у стола, где было разложено в беспорядке несколько научных периодических изданий и журналов по искусству.
– Я пришел к вам в конце концов, – сказал Найт. – Этим утром я вел себя странно, и мне показалось желательным вас навестить; но у вас слишком много здравого смысла, чтобы заметить это, Стефан, я знаю. Отложите-ка это в сторону, чтобы послушать о моих скитаниях по Франции и Италии.
– Не говорите ни слова больше, но скорее присаживайтесь. Я только рад тому, что вы меня навестили.
Стефан совершенно не собирался говорить Найту, что за минуту до того, как слуга объявил о его приходе, он перечитывал одно из старых писем Эльфриды. Их было немного; и до сегодняшнего вечера они были запечатаны и спрятаны в углу его кожаного чемодана, вместе с несколькими другими памятными вещами и реликвиями, что сопровождали его во всех поездках. Знакомые виды и звуки Лондона, встреча с его другом также оживила в нем чувство неизменного продолжения по отношению к Эльфриде и любви, кою его проживание на другом конце земного шара ослабило до некоторой степени, но никогда не смогло потушить. Сперва он собрался просто посмотреть на эти письма; затем он прочел одно, затем другое – до тех пор, пока вся пачка была не перечитана и не возбудила в нем печальные воспоминания. Он положил их обратно в конверты, опустил пачку в карман и, вместо того чтобы продолжить просматривать новости мира художников и артистов, стал размышлять о странном факте, что он вернулся и обнаружил, что Найт в конце концов так и не сделался мужем Эльфриды.
Возможность любого определенного удовлетворения тут же порождает желание его получить. Стефан дал волю своему воображению и почувствовал более напряженно, чем он ощущал это на протяжении многих месяцев, что без Эльфриды его жизнь никогда не будет большим удовольствием для него самого и не сделает чести его Создателю.
Найт и Стефан сидели у огня, болтая о посторонних и случайных предметах, ни один из них не заботился о том, чтобы первым коснуться темы, которую они оба страстно жаждали обсудить. На столе, рядом с периодикой, лежало два или три блокнота для рисования, один из которых был открыт. Найт, видя открытую страницу, на которой находились одни наброски, стал бездумно перелистывать пальцем страницу за страницей. Когда некоторое время спустя Стефан вышел из комнаты, Найт решил заполнить освободившийся промежуток времени, разглядывая наброски более внимательно.
Первые сырые идеи, относящиеся ко всевозможным занятиям, были в общих чертах намечены на разных страницах. Были скопированные древности, фрагменты индийских колонн, колоссальных статуй и заморских орнаментов из храмов Элефанты[230] и Канхери[231] были беспечно вписаны в очертания современных дверей, окон, крыш, кухонных плит и домашней мебели – короче говоря, там было все, что попадало в поле зрения практикующего архитектора, который путешествует, подмечая все вокруг. Среди этих набросков время от времени попадались примерные очерки мотивов средневекового искусства для резного орнамента или озарения: головы мадонн, святых и пророков.
Стефан не был искусным рисовальщиком по призванию, но он передавал на бумаге силуэты человеческих фигур с точностью и мастерством. Повсюду в их многочисленных повторениях и в очертаниях лиственного орнамента Найт стал замечать одну особенность. Все женские святые имели одни и те же черты. Встречались большие нимбы и маленькие нимбы, что венчали их опущенные головки, но лицо было всегда одним и тем же. Этот профиль – как хорошо Найту был знаком этот профиль!
Если бы это был всего один набросок знакомых черт, он бы не придал этому значения, сочтя сходство случайным, но его постоянное повторение значило гораздо больше. Найт по-новому оценил торопливые слова Смита, которые вырвались у последнего этим утром, и просматривал наброски снова и снова.
Когда молодой человек вошел, Найт спросил у него с очевидным волнением:
– Стефан, для чего вот это предназначалось?
Стефан заглянул в блокнот для рисования с явным безразличием:
– Святые и ангелы – наброски, которые я делал в минуты досуга. Они были задуманы как рисунки для витражей английской церкви.
– Но кого ты идеализировал в этом образе женщины, что проступает сквозь облик всех твоих мадонн?
– Никого.
И затем в голове Стефана вихрем пронеслась мысль, и он поднял глаза на своего друга.
Правда заключалась в том, что Стефан придавал линиям женских святых черты Эльфриды настолько бессознательно, что сперва не понял, какой оборот приняли мысли его собеседника. Рука, как и человеческий язык, легко овладевает трюком повторения любимого образа наизусть, вовсе не прибегая к помощи рассудка; и это-то здесь и явилось причиной. Молодые люди, которые не умеют писать стихов о своей любви, обычно делают ее портретные зарисовки, и в первые дни своей привязанности Смит никогда не уставал делать наброски с Эльфриды. Модель, вдохновившая наброски Стефана, теперь положила начало тому, чтобы миром уладилось множество вопросов. Найт узнал ее. Возможность обменяться впечатлениями появилась нежданно-негаданно.
– Эльфрида Суонкорт, с которой я был обручен, – сказал он спокойно.
– Стефан!
– Я знаю, что вы хотите сказать этим восклицанием.
– Это была Эльфрида? ТЫ был тем самым мужчиной?
– Да, и теперь вы думаете о том, почему я скрыл этот факт в нашу встречу в Энделстоу в то время, не правда ли?
– Да, и о большем… о большем.
– Я сделал это из благих побуждений, осуждайте меня, если вам угодно, я сделал это из благих побуждений. А теперь ответьте, как бы я мог держаться с вами по-прежнему – так, как я относился к вам до этого?
– Я ничего этого вовсе не знал; я не могу сказать.
Найт продолжал сидеть, погруженный в размышления, и раз пробормотал:
– Во мне шевельнулось подозрение, что мог быть какой-то такой смысл в ваших словах о том, что я увел ее у другого. Как вы с ней познакомились? – спросил он громче, почти властным тоном.
– Я приехал к ним по делу о реставрации церкви, теперь уже несколько лет тому назад.
– Когда вы были у Хьюби, конечно, конечно. Что ж, я не могу понять этого. – Он возвысил голос. – Я не знаю, что и сказать, ведь вы так долго дурачили меня таким образом!
– Не понимаю совершенно, каким это образом я вас дурачил.
– Да, да, но…
Найт вскочил на ноги и стал расхаживать по комнате туда-сюда.
Его лицо сильно побледнело и голос дрожал, когда он вымолвил:
– Вы поступили не так, как я поступил бы с вами в таких обстоятельствах. Это пронимает меня до глубины души; и я напрямик вам говорю, что никогда вам этого не прощу!
– Чего именно?
– Вашего поведения в ту нашу встречу в фамильном склепе, когда я сказал вам, что мы с ней собираемся пожениться. Обман, бессовестная ложь повсюду; весь мир – дурная пьеса![232]
Стефану совсем не по нутру пришлось такое неверное истолкование его мотивов, даже несмотря на то, что это был всего-навсего поспешный вывод, к которому его друг пришел в расстроенных чувствах.
– Я не мог поступить иначе, чем я поступил, питая к ней должное уважение, – сказал он жестко.
– В самом деле! – воскликнул Найт тоном горчайшего упрека. – То, что вы также должны были сделать, питая к ней должное уважение, так это жениться на ней, я полагаю! Я надеялся… страстно желал… чтобы ОН, которым оказались ВЫ, непременно сделал это.
– Я вам премного обязан за такую надежду. Но вы выражаетесь очень таинственно. Я считаю, что у меня чуть ли не самая извинительная причина на свете не делать этого.
– О, и что же это была за причина?
– Это я не могу сказать.
– Вы должны были сделать для этого все возможное, вы должны были сделать это немедленно; это же простая справедливость по отношению к ней, Стефан! – закричал Найт вне себя. – То, что вы знали это прекрасно, это мучит и ранит меня больше, чем вы помыслить можете, – узнать, что вы никогда не пытались загладить свою вину перед молодой женщиной такого склада, столь доверчивой, столь склонной отдаться своим чувствам без оглядки, бедной маленькой глупышкой, насколько же это к худшему для нее!
– Ба, да вы рассуждаете, как безумец! Вы же отбили ее у меня, разве нет?
– Подобрать с земли то, что другой отшвыривает прочь, это едва ли называется «отбить». В любом случае, не стоит затевать большую ссору на эту тему, так что нам лучше расстаться.
– Но я пребываю в большой уверенности, что вы самым мрачным образом неверно понимаете что-то, – сказал Стефан, потрясенный до самой глубины своего сердца. – Скажите мне, что же я сделал? Я потерял Эльфриду, но неужели это столь тяжкий грех?
– Это было ее решение или ваше?
– Что за решение?
– Чтобы вы расстались.
– Я отвечу вам честно. Это было ее решение полностью, полностью.
– Какова же была ее побудительная причина?
– Я едва ли могу ответить. Но я расскажу вам всю нашу историю без утайки.
Вплоть до этого дня Стефан думал без колебаний, что он ей прискучил и потому она переметнулась к Найту, но ему отнюдь не хотелось делать такое заявление или даже проговаривать это в мыслях. Представлять себе все по-другому больше перекликалось с надеждой, которую породило расставание Найта с Эльфридой: что любовь к его другу Найту не была прямой причиной ее охлаждения к Стефану, но результатом лишь временного перерыва в ее любви к последнему.
– Не должно позволять такому делу сеять раздор между нами, – отвечал ему Найт, снова возвратясь к манере поведения, что скрывала его истинные чувства, словно откровенность была теперь невыносима. – Теперь я и впрямь понимаю, что ваша скрытность по отношению ко мне в том склепе была продиктована благоразумными соображениями. – Он заключил притворным тоном: – В общем, это очень странное дело, но, я полагаю, невелика была его важность, глядя на это с такого расстояния по времени; и теперь это меня уже вовсе не заботит, но я был бы не против послушать вашу историю.