Помреж с большим удовольствием послал бы шефа к чертовой бабушке, но вместо этого только уныло кивнул в ответ и поплелся в сторону арки Генерального штаба.
С проспекта 25 Октября в арку Генерального штаба свернул черный легковой «Бьюик». У цепочки ГПУшников машина остановилась. К ней шагнул один из чекистов. Увидев на заднем сиденье Мессинга, козырнул.
– Здравия желаю, товарищ начоблотдела! Пожалуйста, спецпропуск.
Мессинг, не споря, извлек из кармана шинели пропуск и протянул в окно машины. Чекист внимательно изучил документ, сверил фотографию и, вернув пропуск владельцу, уважительно козырнул еще раз.
– Прошу вас, проезжайте.
– Молодец, службу знаешь, – одобрил Мессинг, пряча пропуск. – Обстановка как?
– Все в порядке, товарищ начоблотдела.
Чекист сделал цепи знак расступиться, и черный «Бьюик» неторопливо проехал на площадь Урицкого – бывшую Дворцовую. Шофер коротко посигналил высокому человеку с рупором в руках, который с унылым видом плелся к проспекту, и буркнул себе под нос:
– Шляются тут под колесами.
Через полчаса Владимир окончательно убедился в том, что проход к набережной перекрыт основательно и бесповоротно. Он сделал большой крюк, попытавшись проникнуть на нее со стороны моста Лейтенанта Шмидта, но еще издали увидел густую цепь охранников. К ней время от времени подходили желающие попасть на праздник, но чекисты почти всех заворачивали назад. Только один высокий, толстый человек в хорошем пальто и шляпе, под руку с такой же упитанной самодовольной дамой, показал ГПУшнику какую-то бумажку красного цвета и был пропущен. Вглядевшись, Сабуров узнал Бориса Епишина.
Постояв немного на мосту, Владимир сплюнул в Неву и решительно повернул обратно к центру. «Аврора» была ему уже не нужна – после нежданного вечернего разговора с бывшим офицером, хотевшим взорвать крейсер еще девять лет назад, он принял решение не уничтожать сам корабль. В конце концов, «Аврора» действительно ни в чем не виновата. А вот люди, превратившие ее в безбожную икону…
По Университетской набережной, несмотря на прохладную погоду, вовсю гуляли празднично наряженные ленинградцы – рабочие с женами, студенты, красноармейцы. В уличной толпе, часто оглядываясь, со встревоженным лицом пробиралась Елена. Она явно кого-то искала.
У сфинксов с независимым видом стояли две барышни, одетые по последней моде, с папиросками в зубах. Они негромко заговаривали о чем-то с проходящими мимо мужчинами; те, усмехаясь, отвечали что-то или просто шли дальше.
Постовой милиционер, бродивший по противоположной стороне набережной, смотрел на них с тоской. Согласно Уголовному кодексу РСФСР, проституция в Стране Советов не считалась преступлением. Вот сутенерство или вовлечение в это дело несовершеннолетних… Но девушки, стоявшие у сфинксов, не были ни сутенерами, ни несовершеннолетними. Что с них возьмешь?
Увидев барышень, Елена с явным облегчением бросилась к ним.
– О, Баронесса чешет, – весело сказала первая девушка своей подруге. – Ну как улов? – обратилась она уже к Елене. – Всех членов обкома сегодня обслужила?
– Нет, тебе оставила, – усмехнулась уголком рта Елена. – Девочки, мне помощь нужна.
– Ленка, а нам она как нужна! – протянула первая. – После вчерашнего голова трещит – ты не представляешь.
– Я вчера… – не слушая, продолжила Елена, – … ну, словом, некрасиво рассталась с одним человеком.
Первая барышня прищурилась, выпустив папиросный дым из ноздрей:
– Ой, как интересно… Марусь, щас про любовь будет.
– Да заткнись ты! – огрызнулась Елена. – В общем, этому человеку нужно сообщить, что Скребцова Дарья Павловна, скорее всего, служит в ГПУ. Так что лучше всего про нее забыть и не вспоминать.
– Ну а мы тут при чем, Ленок? – лениво произнесла вторая барышня.
– Сегодня этот человек в течение дня должен быть у «Авроры», на набережной. Это же ваша территория! Если я туда сунусь, мне накостыляют… Человек там заметный, увидишь – мимо не пройдешь. Еще Ёлке скажите и Мальвине.
– Ага, накостыляют тебе, как же, – саркастически фыркнула первая. – Стуканешь своим с Дзержинского, 2, и найдут потом в Обводном канале…
– Соображай, что несешь, дура, – прищурилась Елена. – Когда я своих сдавала? И когда на чужую территорию залезала?
– Это она так, не подумала, – поспешила вступиться за подругу вторая девица. – И ты не подумала, Ленка. Там сегодня вожди из Москвы будут, на «Авроре». По-твоему чего мы тут пасем, а?.. Набережная перекрыта, муха не пролетит.
– То есть вы туда не пройдете никак, да? – упавшим голосом переспросила Елена. – Ч-черт…
Рядом с девушками остановился паренек рабочего вида в выходном костюме.
– Барышни, есть серьезный разговор… – начал он нетрезвым голосом.
– Давай-давай, комсомолец, – оборвала его Елена. – Вон твоя демонстрация идет. Не видишь, девушки думают?
– А давайте вместе подумаем, – обрадовался паренек. – Одна голова – хорошо, а две головы…
– …а две головы – это тебе в Кунсткамеру надо, – перебила первая девица, указывая на видневшееся вдали здание Кунсткамеры. – Во-он туда.
– Тоже мне, нэпманши, – обиженно пробубнил паренек, уходя.
Девушки проводили его взглядами. Наконец вторая решительно вздохнула:
– Ладно, Ленкин… На чужую территорию, конечно, нос совать – за такое на нож ставят. Ленинград город маленький… Но… ты ж не по работе, а по делу. Правильно я говорю?
– И у нас к тому же позволения спросила, – добавила первая.
– Так что валяй, не парься. Мы тебе разрешаем.
Елена улыбнулась.
– Спасибо, девочки! Удачи вам.
Она почти бегом бросилась к мосту. Девушки смотрели ей вслед.
– Завидую я ей, – негромко произнесла первая. – Под такой крышей ходит, а…
– А по-моему, все это так, до поры до времени, – возразила вторая. – Ты знаешь, кто у нее папаша с мамашей были? Во. В любой момент к стенке можно поставить за социалку. А я вот с моими родичами и даром никому не нужна.
– Не, – возразила первая, – была бы даром не нужна – сидела бы дома.
На площади у Казанского собора, перед памятником Барклаю-де-Толли, толпилось группа празднично одетой рабочей молодежи. Все были с флагами, плакатами, транспарантами и большими куклами, изображавшими западных политиков. Лица у всех были взволнованные. В центре группы нервно объяснял что-то всем парень-спортсмен – тот самый, который ввязался в драку с троцкистами на площади Восстания.
К нему с трудом протолкался малец лет шестнадцати. По его худому лицу градом катился пот – сразу видно, что бежал. Парень схватил мальца за плечи:
– Ну что?
– Да ничего, – раздосадованно ответил малец. – Не будет у нас никакого Негоды!
– Как не будет? – зашумели все. – Почему? Говори толком, Косой!
– Тихо! – скомандовал парень-спортсмен. – Почему не будет? Ты дело говори!
– Я и говорю дело, – обиженно шмыгнул Косой. – Я к нему сунулся, а он лыка не вяжет. Валяется на диване и храпит. А жена говорит – вали отсюда, а то по шее дам. Имеем, говорит, право отметить праздник так, как хотим…
– Ты ей про комсомольское поручение сказал? – нахмурился спортсмен. – Про честь, про совесть?
– Да какая там совесть! – сплюнул малец. – Он и жена – два алкаша пара.
– Товарищи, – воскликнула румяная девушка-комсомолка, – выходит, что мы… что мы остались без Чемберлена?!!
– Выходит, так, – прогудел басом низкорослый кряжистый паренек.
– Ну и дела… В такой день…
Девушка оглянулась вокруг, ища поддержки:
– Так ведь это же… это же стыд и срам, товарищи! Мы его взяли на поруки, всей бригадой… Чемберлена ему доверили в такой день… а он взял и… напился? – Она начала всхлипывать, закрыв лицо руками.
– Марусь, ну чего ты? – решительно встрял парень-спортсмен. – Отставить лишнюю влагу! Чемберлен у нас будет, честное комсомольское! А сейчас – разобрали транспаранты и строиться!
Он свистнул в спортивный свисток, висевший у него на груди. Молодежь, шумя и толкаясь, принялась строиться в колонну.
По тротуару проспекта 25 Октября неподалеку от арки Генерального штаба слонялся высокий, унылого вида человек в плаще, с рупором в руках, и монотонным голосом выкрикивал, словно заведенный:
– Товарищи, желающие принять участие в массовке театрализованного представления «Десять лет»! Просьба подойти ко мне. Товарищи, желающие…
Судя по всему, желающих хватало. Возле человека столпилось уже человек сорок, и проходивший мимо милиционер даже поинтересовался у них, в чем дело. Но документ, предъявленный помрежем, успокоил бдительного стража порядка.
Отсев претендентов на роли юнкеров шел быстро и безжалостно. Большинство вылетало по причине недостаточно интеллигентной внешности.
– Нет-нет, мне такие типажи не нужны! – громко говорил помреж, недовольно осматривая кандидатов в массовку. – Юнкера мне нужны, белогвардейцы, понимаете? Защитники старого режима! Русские аристократы, князья и графы! А вы, товарищ, куда со своей пролетарской физиономией?..
Проходивший мимо Сабуров горько усмехнулся. Ему ли было не знать, что «аристократов» среди белых было хорошо если один человек на тысячу?.. Байку о том, что офицерство белых армий состояло сплошь из «помещиков и капиталистов», «поручиков Голицыных и корнетов Оболенских» сочинили большевики после завершения Гражданской войны. О том, что девяносто пять из ста русских офицеров 1917 года – а именно они составили потом костяк белых армий, – были вчерашними крестьянами, никто и не вспоминал…
Пристальный взгляд человека с рупором метлой прошелся по уличной толпе и выхватил из нее прохожего – молодого мужчину, внешне вроде бы ничем не примечательного, одетого, как обычный совслужащий, вышедший прогуляться в праздник. Но профессиональный, наметанный глаз киношника сразу углядел военную выправку и благородный очерк лица незнакомца. Помреж сам не понял, откуда взялась в нем эта решимость, но он метнулся к прохожему со всей скоростью, на которую только был способен…