Среди встречающих на перроне были и два совершенно одинаковых крепыша в серых кепках и серых пальто. Переглянувшись, они одновременно кинули папиросные окурки в мусорницу и направились к третьему вагону.
Из дверей появился генерал Покровский в модном светло-сером пальто и шляпе, с большим чемоданом в руках. Ступив на платформу, он глубоко вздохнул, взглянул на небо, опустил чемодан на платформу и медленно, картинно встал на колени. Не обращая внимания на удивление окружающих, приезжий поцеловал грязный асфальт перрона и поднялся вновь.
– Господи, даже не верится – я снова в России! – громко, с аффектацией произнес генерал и медленно, размашисто перекрестился.
Крепыши, лица которых оставались непроницаемыми, неторопливо подошли к нему.
– Гражданин Покровский? – вежливо обратился к нему первый.
– Так точно, – улыбнулся генерал. – А вы, если не ошибаюсь…
– С прибытием в Советский Союз, – перебил второй. – Нам поручено доставить вас к супруге и дочери. Прошу вас.
Голос генерала задрожал от волнения:
– Благодарю… Благодарю вас! Господи, неужели я здесь?..
Первый крепыш подхватил чемодан. Троица направилась к выходу.
– Если можно, провезите меня немного по городу, – попросил Покровский. – Мне нужно привыкнуть к тому, что это не сон…
– С удовольствием, гражданин Покровский, – вежливо отозвался второй.
У подъезда вокзала поджидал черный легковой «Форд». Один из крепышей уселся за руль, другой разместился на заднем сиденье рядом с Покровским. Немного проехав по Загородному проспекту, автомобиль свернул на улицу Дзержинского и оттуда на набережную Фонтанки. Покровский жадно прильнул к окну, буквально впитывая в себя городские пейзажи…
Господи, сколько же он мечтал об этих минутах! Мечтал на юге, будучи в резерве чинов при штабе Главнокомандующего Русской армией генерала Врангеля. Мечтал в Болгарии, Чехословакии… И больше всего в Риге. Там все звало, томило Россией. Все камни, дома, набережная Даугавы помнили о том, что совсем недавно они были русскими. И Петербург был рядом, ночь езды в поезде. У Покровского были в Риге свои, потаенные места, которые очень напоминали ему Петербург и куда он уходил вспоминать и бередить раны.
До двадцать третьего года он не знал о том, что жена и дочь живы. Знал бы – вернулся бы еще из Болгарии, тогда многие возвращались. Правда, потом болтали о том, что в Одессе их тут же, у трапа парохода, ставили к стенке, но Покровский не верил в эту чепуху. Ведь большевики подняли государство из руин, стали налаживать торговлю, вели переговоры на высшем уровне, облачившись в респектабельные фраки и цилиндры… Он сам не помнил, когда именно начал думать о большевиках с симпатией и верой в будущее страны, которую искренне продолжал считать своей.
Письмо из Петербурга нашло его в Праге, окольным путем. «Милый папочка! – У него защипало в глазах, когда он увидел почерк дочери, теперь уже двенадцатилетней. – Когда мы с мамой узнали, что ты жив, мы плакали весь день и потом пошли в Казанский собор поставить свечку за твое здравие. Как же так получилось, что мы остались без тебя? Я задаю этот вопрос маме, но она не может ответить и только плачет…»
Это письмо стало еще одним доказательством того, что большевики не такие уж и звери. Ведь не тронули же они генеральскую семью! И как-то дошло письмо из СССР в Европу…
Через несколько минут генерал немного пришел в себя, к нему вернулась его прежняя барственность. Когда машина возле Аничкова дворца свернула на проспект 25 Октября, он с умиленным видом кивнул в окно:
– Боже мой, Боже мой, знакомые дома… И шар у Зингера на месте… А вот это раньше был… – он проглотил комок в горле, – …был Казанский собор.
– И сейчас это Казанский собор, – вежливо отозвался сидевший за рулем крепыш.
– Что вы говорите?.. – Генерал вгляделся в лобовое стекло. – А вон уже и шпиль виднеется. Когда-то это было Адмиралтейство.
– И сейчас это Адмиралтейство, – терпеливо проговорил крепыш.
– Ах, Боже мой, Петербург, – всплеснул руками от переполнявших его чувств генерал. – То же, то же серое небо, те же улицы, те же трамваи…
Крепыши обменялись непроницаемыми взглядами. Машина свернула с проспекта на набережную Мойки, а с нее – снова на улицу Дзержинского.
– О, а вот и Гороховая, – весело произнес генерал. – Знаете, была такая шутка: по Гороховой я шел, да гороха не нашел…
– Вынужден вас огорчить, гражданин Покровский, – серьезно поправил второй крепыш. – Это улица Дзержинского.
«Форд» остановился перед высокими железными воротами и коротко посигналил. Генерал растерянно взглянул на спутников.
– Позвольте, но ведь моя супруга живет на Екатерингофском проспекте! Вас что, не известили?.. Мы же еще не доехали!
Крепыши молчали, глядя в разные стороны. Ворота с лязгом раздвинулись, и автомобиль въехал во внутренний дворик дома номер 2.
Через двадцать минут генерал в расстегнутом пальто сидел на стуле перед начальником областного отдела ОГПУ Мессингом. Вид у Покровского был возмущенный, а у Мессинга – усталый.
– Позвольте, Станислав Адамович! – негодующе говорил генерал. – Но я же… я же фактически предотвратил теракт, направленный против глав Советского государства! Я же заранее сдал вам нашего агента! Я же передал полпреду в Риге все нужные сведения. Вы же… вы же по результатам этой операции орден получите, какой там у вас… Красного Знамени. – Он сорвался на крик. – Вы же обещали!!!
– Алексей Кириллович, дорогой, – поморщился Мессинг, – за то, что вы оказали Советской власти неоценимую помощь в 1927 году, мы вас судить не собираемся… А вот за то, что вы боролись против военно-революционного комитета в ноябре 1917-го, за то, что взяли в руки оружие в 1919-м…
На лбу генерала появились крупные капли пота. Он нервно промокнул их платком.
– Но… но я же осознал! Я же понял, как я заблуждался! Еще в двадцать третьем… я… я сознательно шел на контакт с вашей разведкой… – Покровский привстал и срывающимся, жалким голосом выкрикнул: – Отпустите меня к жене и дочери! Дайте умереть в России!
Мессинг искренне, без наигрыша рассмеялся.
– Умереть в России? Думаю, генерал, что такая возможность у вас будет… – Он нажал на кнопку на внутренней стороне стола, на пороге появился рослый чекист. – Увести.
Генерал с ужасом смотрел на Мессинга. Потом он начал сдавленно, икающе рыдать. Сквозь рыдания послышалось жалкое, умоляющее: «Ведь не звери же вы… не звери…» Чекист грубо схватил его за плечо и буквально выволок из кабинета.
Мессинг с тяжелым вздохом потер ладонями лицо и снял телефонную трубку.
– Добрый день, – произнес он. – Мессинг у аппарата. Пожалуйста, советское полпредство в Латвии, Лоренца.
Полномочный представитель Советского Союза в Латвии, тридцатисемилетний Иван Леопольдович Лоренц – худой, усатый, в строгом черном костюме, – сидел в большом кабинете, расположенном в здании полпредства на тихой рижской улице Антонияс, под портретом Ленина и работал с документами, которые ему подали на подпись. Один из телефонов на его столе тихо зазвонил.
– Лоренц, слушаю вас, – коротко сказал полпред, сняв трубку. – А, добрый день, Станислав Адамович… Хорошо все прошло, да? Ну и великолепно. Тогда мы вступаем в завершающую стадию… Я понял вас. Всего доброго, вам тоже удачи.
Полпред положил трубку и снял трубку другого аппарата.
– Ланге? – произнес он. – Это Лоренц. По Балтийской Военной Лиге – все. Исполните и доложите мне.
Он положил трубку и снова углубился в чтение бумаг.
Положил трубку в своем ленинградском кабинете и Мессинг. Завел руки за спину, с наслаждением потягиваясь, и улыбнулся. Операция «Аврора» была завершена.
Не зря в свое время Иностранный Отдел ОГПУ сделал все возможное, чтобы провести на пост главы Балтийской Военной Лиги генерала Покровского – человека, оставившего в Советской России обожаемых жену и дочь. Связь с ним держал Карлис Ланге, формально занимавший должность секретаря военного атташе СССР в Латвии, а фактически – глава советской резидентуры в Риге.
О «крючке», на котором сидел генерал, не знал никто в его окружении. Платой за предательство своих соратников стала для него возможность вернуться на родину, к семье. Причем Мессинг предоставил ему такую возможность далеко не сразу – сперва потомил в эмиграции, потерзал душу обещаниями, выбил из Покровского действительно стоящее дело, за раскрытие которого его, Мессинга, ожидала высокая награда. Предотвратить взрыв «Авроры» и покушение на вождей в день десятилетия революции – за это много чего полагалось… Правда, некоторые нюансы он все же не сумел предусмотреть, но у него хватило влияния в ОГПУ, чтобы нейтрализовать возможные громы и молнии, направить их на «шестерок». А Покровский… что ж, собаке собачья смерть. Конечно, ни к какой семье его не пустят, жена и дочь генерала, жившие в бедности и забвении, даже не узнают о его судьбе… Возможно, Покровскими еще поиграют какое-то время, а возможно, и нет. Это уж как Иностранный отдел решит, это ведь их компетенция.
«Все-таки одно удовольствие – работать с этими завербованными беляками, – с улыбкой подумал Мессинг. – Потому что они до сих пор верят в химеры: слово чести, совесть, долг…»
Немного отдохнув, начальник областного отдела нажал на кнопку, вмонтированную в стол. На пороге появился охранник.
– Заводи, – кивнул ему Мессинг.
Через мгновение в кабинет втолкнули двух зверски избитых, окровавленных людей. В них только с большим трудом можно было узнать парня-спортсмена и помощника режиссера. Оба смотрели на Мессинга с ужасом.
– Ну здравствуйте, пособники мирового империализма Воронов Павел Иванович и Арнольдов Николай Павлович, – с усмешкой произнес Мессинг. – Будем говорить или нет?
На пустынной рижской улице Элизабетес на стоянке такси стоял бордовый «Пежо». За рулем сидел полковник Шептицкий в форменной тужурке и фуражке. Положив подбородок на скрещенные на руле руки, он думал обо всем, что произошло в последнее время.