– Мы пригласили тебя в Вашингтон, – продолжил Дик, – поскольку готовятся события, чей итог… Ну, скажем так: окончание реверансов с Саддамом. Ираку необходимо новое демократическое правительство. И в нем ты можешь сыграть значительную роль.
– Но это касается дня завтрашнего, – прозорливо возразил Абу. – А какова моя роль в дне сегодняшнем?
– Я здесь всего лишь для того, чтобы убедиться в твоей готовности поддержать наши усилия, – сказал Дик. – Не более того. Вдруг, к примеру, в ближайшее будущее нам понадобится, чтобы ты выехал в Ирак или в Кувейт, а у тебя на сей счет отсутствуют какие-либо планы? Мы не в праве принуждать тебя к чему-либо. Или ты усматриваешь каверзу в нашем разговоре? Тогда, считай, его и не было… Остановимся на следующем: если в дальнейшем нам потребуются твои консультации, ты готов нам помочь?
– Естественно. Но… мы ведем беспредметный разговор.
– Ничуть! Поскольку грядущие события, доверюсь тебе, будут весьма масштабны, и нам заранее надо произвести ревизию всех сил.
Если американец и лукавил, то скрывал тайную подоплеку своих устремлений весьма умело: его аргументы и сам тон разговора выбивали все клинья безотчетных подозрений Абу.
– Так что все-таки планируется? – спросил он.
– Думаю, мы начнем вторую кампанию, – неохотно проронил Дик. – Куда более эффективную.
– Война? – скептически поднял бровь Абу. – И правительство марионеток? Это вряд ли получится. Наступит хаос. Или вам так нужна нефть, что вы готовы держать режим на штыках? Но это же долгосрочный грабеж с кучей каждодневных жертв.
– Руководство видит ситуацию по-другому, – сказал Дик. – В стране будет парламент с представителями всех общественных течений. Сунниты, шииты и курды должны примириться на основе и в интересах общенациональной экономики. Да, экспорт ресурсов в ней безусловно главенствует…
– Благие пожелания, – покривился Абу. – Накопилось слишком много обид, претензий и недоверия. А власть, навязанную вами, не воспримет никто.
– Тогда давай дожидаться, пока Садам обзаведется атомной бомбой. – меланхолично откликнулся Дик. – Впрочем, – вздохнул, – это досужие разговоры. Расскажи лучше о своих планах.
Абу поведал о надеждах, связанных с поступлением в авиашколу, о болезни Мариам, что, в общем-то, подразумевало одно: необходимость заработать деньги.
– Я поговорю с шефами, попробуем помочь с операцией, – кивнул Дик. Разговор явно приближался к концу. Американец посматривал на часы, он явно куда-то спешил. Сомнения Абу в его коварстве и далеко идущих соображениях об использовании агента, улетучились без следа. Разведчик провел формальную плановую встречу и теперь откланивался, явно не стремясь к продолжению беседы. Уже сейчас Абу мог собираться обратно во Флориду, в прежнюю безысходность.
– Ну, я рад, что ты жив-здоров, – принужденно улыбнулся Дик, подзывая официантку. – Счет, пожалуйста…
Все. Рухнули призрачные надежды, и туман их истаивал в полупустом зале маленького семейного ресторанчика. Что-то подобное Абу испытал в казино, когда поставил крупную сумму на то и дело выпадающие номера на столе рулетки, а выпал «ноль», и столбики фишек бестрепетно сгреб крупье, и зеленое сукно насмешливо опустело.
– Ну а… могу ли я сейчас каким-либо образом быть для вас полезен? – стесненно произнес Абу.
– Что значит – полезен? – пожал плечами Дик. – Работы достаточно, но, чтобы посвятить тебя в нее, нужно определиться с взаимной адекватностью… С твоим настроением, с твоими желаниями… Кроме того, прости за откровенность, но ты производишь впечатление человека, выбитого из колеи… Я не могу брать на себя риск рассматривать тебя в качестве целеустремленного сотрудника, не колеблясь, выполняющего приказы. Мне нужны люди, на которых я положился бы без оглядки.
– Если у меня было бы дело, которому стоило служить, я произвел бы совершенно иное впечатление, – доверился Абу. – Дай мне его.
– Не знаю, не знаю… – Американец покачал головой. – Любой твой прокол – и я лишусь головы. Одно дело – привлечь человека в качестве консультанта, другое – поручить ему долговременное задание.
– Проколов не будет, – сказал Абу. – Я хочу постоянной работы на вас. Она мне необходима, как воздух. Дик, я не могу вернуться обратно, не услышав от тебя что-либо обнадеживающего… Я занимаюсь не своим делом. Я не живу, а выживаю.
Дик отрешенно смотрел в окно. Нижние веки его сосредоточенно подрагивали от напряженного и, по всему виделось, трудного раздумья.
– Ну, хорошо, возвращайся, а на днях… – Он помедлил. – Ладно. Я устрою тебя в отеле, а завтра переговорю с руководством. Обещать ничего не стану. Есть у меня соображения по поводу одной комбинации, может, ее и стоит тебе поручить…
Оказавшись в номере отеля, Абу опустился в кресло. За окном лил дождь. Тихий и сонный полумрак царил в помещении.
На него нахлынуло горькое отупелое одиночество. Но все-таки в сердце теплилось ожидание благих и значительных перемен.
Если Дик и играл с ним, то играл тонко и конечно же выиграл. Теперь Абу уже гнал от себя сомнения в том, что его собирались использовать, и он сам поспособствовал планам хитроумных и расчетливых шпионов. Дик попросту пошел ему навстречу, в очередной раз поддержав его. Но главной истиной, преподнесенной ему сегодня, была истина мести. Как лекарство, легким уколом введенное в кровь, оно стремительно распространялось по всему его существу, убивая темные разрушительные сгустки безверия и отчаяния.
Месть – вот смысл и оправдание всего его дальнейшего существования. И главное, того прошлого, которым мучился и он, и Мариам.
Он обязательно скажет ей об этом спасительном средстве, чей свет рассеет ее безысходный душевный мрак. И они вновь станут счастливы.
ЖУКОВ
Сознание в полной мере вернулось к Жукову уже на выходе из аэропорта «Шереметьево», – до сей поры, то есть в течение всего полета, он пребывал в состоянии стеклянного и категорически принципиального опьянения.
Холодом веяло из услужливых раздвижных дверей, хмурилось низкое подмосковное небо, густо воняло солярой от тыркавшихся под тесным навесом автобусов; непривычной, чужой и опасной казалась жизнь за анклавом порта, уже безнадежно вышвыривающего в нее похмельного и неустойчивого пришельца, в смрад, в хмарь осеннюю, в черные ледоходные трещины между капотов и багажников. Полыхнуло:
«Диски и деньги!»
И тут же отлегло на сердце, как горелая лепешка со сковороды отпала: мертво держала рука Жукова заветный кейс, где жизнь его хранилась, как у Кощея в яйце, и промелькнул этот кейс мимо полусонных ранних таможенников, как вороватая мышь под носом кемарящего кота.
На призывные крики таксистов Жуков внимания не обратил, мрачно и целеустремленно катя тележку с вещевым баулом к рейсовому автобусу. Вспомнил невольно, как катал такие же телеги на промысле с подельниками, и – слезно обмерла душа в понимании безысходном, что вот и все, закончилась для него Америка.
Уместившись на автобусном сиденье и положив на колени кейс, невидяще смотрел Жуков на крыши легковушек, катящих по просторной трассе к его родному городу. Городу, где он был никому не нужен.
Марк, провожавший его в аэропорт, долго и нудно, как гвозди в мозг забивал, напутствовал его на прощание: спасение твое – в ежеминутной, тщательной конспирации.
Он дал много толковых советов, оставил номер телефона для аварийной связи и, припоминая советы, все более трезвел Жуков, и нутро его тяжелело от страха.
По расчетам Марка, у Жукова после прилета были в распоряжении вполне безопасные, не омраченные никакими передрягами сутки. С натяжкой – двое.
– Запомни, – говорил Марк. – Искать тебя будут по банковским вкладам, снятию ячеек, номеру мобильного телефона, регистрации машины. Долго Жуковым тебе не пробыть. Так что делай себе другой паспорт. И еще: все твои знакомые – это капканы. Захочешь навестить маму? Это можно, но – исключительно по приезде.
Жуков вытер со лба липкую, как кровь, испарину. Даже невольно посмотрел на руку – нет, ничего, пот как пот…
Далее были рыдания матери, ее поцелуи, восторженность узнавания знакомых вещей, – примет далеко отлетевшей юности; семейный стол, его байки о том, что трудится, дескать, в американской компании и в Москве всего день проездом…
Проснулся он ранним утром, в первый момент подумав, что видит сон, а потом осознал, что это явь, что он дома, среди родных людей и милой сердцу обстановки…
А потом, словно крысы из щелей подпола, полезли мысли о реальности сегодняшней, наполненной тревогами и опасностями. И, главное, не было уже в этой реальности полета и устремления, ожидания любви, чуда и волшебства, а была безрадостная нужда выживания в мире, похожем на шулера, только и сдающего тебе карты на отбой, причем козырной пиковой масти; и решающий туз явно в руках противника…
Поколобродив по квартире, он все-таки заставил себя улечься в постель и, как ни удивительно, проспал до полудня; затем позавтракал и вышел на улицу. Обменял американскую сотню на непривычные здешние рублишки и пошел в магазин за продуктами, решив порадовать стариков какими-нибудь деликатесами.
Страх и ощущение опасности, доселе жившие в нем отстраненно и умозрительно, с каждой минутой обретали силу и ясность; он физически ощущал, как отпущенное ему время свободы и безопасности истаивает и пропадает в никуда.
Он подошел к прилавку магазина, возле которого толклись два типа. Один – лысенький, явно нетрезвый, а потому неловко суетливый, горячо убеждал другого – мрачно-сосредоточенного:
– Гена, умоляю, бери две, Гена!
– Чекушку, – не обращая внимания на подпрыгивающего лысого, цедил тот.
– Две бери, две, Гена!
– Сдача семь рублей, – подытожила продавщица, ссыпав в блюдце мелочь.
– А на сдачу «Дирол», – проронил мрачный. – Ну, жвачку то есть…
– Гена, умоляю… Какой «Дирол»? Пусть его школьники жуют! Если бы он был хотя бы со вкусом пива…
– Генка, ты, что ли? – невольно вырвалось у Жукова.