– Я не знаю, что ее интересует и интересует ли ее что-либо, – откликаясь на мои мысли, произносит Карл.
– Замуж не собирается выходить?
– Она выходит.
– Да?!
– Да, понемногу, – усмехается он. – Я отдал ей половину дома, так что… Встречаемся на кухне. Не понимаю… – Горько качает головой. – К ней ходят волосатые дохляки в пиджаках из змеиной кожи, в ковбойских сапогах и в каких-то железных цепях до пупа. Я тут говорил с одним. Он не знает, чем вольт отличается от ампера. В их головах – мрак. Мне кажется, поменялось качество не только вещей, но и людей. Германскому и английскому всюду предпочли китайское. У меня коллекция уникального инструмента. Бесценного. Изобретенного лично мной. Я с ужасом думаю: что с ним будет, когда я помру?
Я тоже задаюсь вопросом, что будет после моей смерти с моими деньгами, заработанными с таким трудом. Барбара, возьмись она за дело, тут же себя обанкротит, такие, как Пратт, съедят ее за месяц; Нина не интересуется деньгами в принципе, они для нее – данность; малолетний Марвин готов купить за миллион новый велосипед, лишь бы было на нем побольше сияющих катафотов. Да, собственно, и мои ли теперь это деньги? Они попросту часть финансовой системы государства. Нового, чуждого мне. Старое я уже потерял, оно осталось лишь в моей памяти. И теперь, неизвестно зачем, я пытаюсь спасти эту новую страну, приноравливаясь к ее обитателям, не знающим ни прежних наших президентов, ни писателей, ни философов, знакомым лишь с культурой блокбастеров и Интернета, и более того – стараюсь управлять ими, то и дело погрязая в компромиссах. Но скоро они одержат верх и покажут свои зубы. Законы антропогенеза безжалостны. На смену нам, людям, исчезающему виду, придет поколение с совершенно иным мышлением, я это чувствую. Наши дети – лишь предтеча его. И как те, кто придет, обойдутся с остатками человечества, – не знаю.
Я с сочувствием сжимаю плечо Карла, а затем подхожу к окну. Пора менять тему.
– Прелестная погода, – рассеянно произношу я, глядя на подернутые золотой поволокой листья платанов в садике за окном.
– Погода скоро изменится, – с многозначительной нотой заявляет Кнопп.
– Да, не успеем оглянуться, а уже зима…
– При чем здесь зима? – морщится он презрительно и закуривает новую сигарету. – Скоро нас всех затопит к чертовой матери, вот что.
– Ты о глобальном потеплении? – спрашиваю я.
– Кому потепление, кому похолодание, – отвечает он. – Северный полюс превращается в снежную кашу. Как и Антарктида. А значит, надвинется холод. И вода. Как бы от Штатов не остались отдельные острова, вот о чем я думаю.
– Да, исчезает Гольфстрим, – вставляю я. – Чем закончится дело – неясно.
– Гольфстрим – не причина, – высказывается Кнопп.
– Ну еще всякие выхлопы, парниковый эффект… – проявляю я осведомленность.
– Под землей!.. – восклицает он и тычет пальцем в пол.
Я растерянно следую глазами в направлении его жеста.
– Да-да, главные процессы идут под землей. Океан теплеет от беспокойства магмы, и это основная причина. Мы ошибались в оценке массы Земли на порядки. А на самом деле мы живем на скорлупе, вот так. Причем растресканной. – Он глубокомысленно поджимает губы. Рта у него теперь нет. Подбородок, переходящий в нос.
– И что же? – с беспокойством спрашиваю я.
– А то, что, если прибавить больше газа на плите, яйца вскипятятся быстрее, – отвечает он, руководимый, возможно, ассоциацией с дверью и пыткой. – Процесс может пойти лавинообразно. Так что насчет прелестной погоды, Генри, не надо…
– Это вероятность не большая, чем та, что на нас сверзится астероид, – возражаю я.
– Когда-нибудь он обязательно сверзится, – парирует Кнопп. – Вопрос времени. И массы! – Поднимает палец. – Возможно, возникнет вторая луна…
– То есть?
– А что есть наша луна? – устремляет он на меня снисходительный взгляд. – А? Это осколки Земли после того, как в нее угодил громадный булыжник, который в свое время был частью разлетевшейся в глубинах галактики планеты. Луна – спрессованные гравитацией обломки и пыль. Она же пустая, как консервная банка. Когда наши ребята, высадившись, попрыгали на ней, сейсмодатчики зашкалили!
Я принимаю заинтересованный вид, хотя подтопление суши мировым океаном и падение на планету небесных тел заботит меня куда меньше, нежели случившееся ограбление. И вообще надо отправляться в Вашингтон. И думать, кого посылать в Россию на поиски этого проклятого паркетчика.
– В общем, – подвожу я итог, передавая Кноппу диски, – планета, чувствуется, обречена.
– По крайней мере – человечество, – подтверждает Кнопп.
Я согласен с ним. Наш мир никуда не годится. Совершенно отжившая идея.
– И все-таки жаль… – невпопад говорю я.
– Таких планет во Вселенной, как песка на пляже… – успокаивает он. – Или ты думаешь, что мы единственные и неповторимые? – Зацепив своими крючковатыми пальцами пакет, он, прихрамывая, идет по ковру через весь кабинет к двери.
– И за таким множеством явлений и персонажей может уследить Бог? – спрашиваю я его согбенную спину.
– На то он и Бог, – отвечает Кнопп угрюмо.
У выхода останавливается, вновь оборачиваясь ко мне.
– Земля – экая невидаль! – заявляет он. Затем по привычке язвительно ухмыляется и затворяет за собой дверь.
Звонит Ричард. Говорит через одышку, словно милю бежал наперегонки. Ему сейчас здорово достается!
Оказывается, нашли жену русского. Ее зовут миссис Лоренция Холлубетс. Полагаю, это английская версия ее наименования.
Дамочку уже хорошенько допросили, пригрозив иммиграционной тюрьмой. Она выдала все, что знала, и теперь лихорадочно вспоминает все детали здешних и московских контактов супруга.
Закончив разговор, я принимаюсь ходить по кабинету, раздумывая.
Итак. Если информация осталась в США, надо направить все усилия на поиск дружков вора.
Я еду на аэродром, и через полчаса вертолет вспархивает над серыми крышами небоскребов Манхэттена, несется к синей глади океана с вытканным из тросов мостом Веррезано, минует Стэйтен-Айленд и парит над долинами Нью-Джерси, тронутыми первым багрянцем подступающей осени.
Земные красоты лишь на миг отрывают меня от тягостных мыслей.
Когда вертолет, осторожно покачиваясь, умещается на бетонный пятачок возле моего дома, я сразу же вижу Барбару, сбегающую навстречу ко мне по ступеням.
Это что-то новое. Обычно она предпочитает встречать меня в доме. С постной миной и с подчеркнутым недовольством. Суть недовольства в том, что я не уделяю ей должного времени, ей скучно, она нездорова и вообще глубоко несчастна. Естественно, несчастна из-за меня. И что мне с ней делать? Развестись и сделать ее еще несчастнее?
Пытаюсь вспомнить, в каких отношениях с женой мы расстались. Отсюда – что и каким тоном следует говорить. Надо быть начеку. Она боится меня, а я ее. Однако, подозреваю, она знает обо мне больше, чем показывает, и меньше, чем я знаю о ней.
Но откуда же такой порыв? Или что-то случилось с Патриком?
Я холодею от этой мысли.
Она сердечно целует меня, и это только прибавляет сомнений.
– У вас все нормально? – спрашиваю хрипло. Я ожидаю всего, чего угодно. Кроме хорошего.
– Все отлично! – Она берет меня под руку и ведет к двери. – Патрик начал вставать. И даже пытается ходить. Представляешь, какой он хитрый? Чтобы не упасть, ходит, боком прижимаясь к стене! Кстати, приехал наш племянник, славный паренек. Он до сих пор, кстати, спит… Представляешь, он, оказывается, был ранен…
– Какой еще племянник?.. – раздраженно говорю я. – Так, черт знает что…
– Ну, пусть будет племянником, – увещевающе произносит Барбара, ласково заглядывая мне в глаза. – Он очень хороший мальчик. – Обычно таким тоном она говорит о детях, когда те натворят каких-нибудь дел.
– Что все-таки случилось? – спрашиваю я нейтральным голосом.
– Генри, дорогой… – Она театрально вздыхает. – Роланд вчера шел в свою спальню, и вдруг в коридоре перегорела лампа. Он врезался прямиком в стеллаж.
Вот он – тот самый кинжал в букете!
– Клоуны?! – восклицаю я, высвобождая руку. – Он разбил клоунов?!
– Представь, всех до одного, – виновато говорит она, а затем, взглянув на мою ошарашенную физиономию, невольно хихикает. Но тут же, впрочем, принимает серьезный вид. Добавляет: – Извини, у тебя такое лицо…
Я не знаю, какие чувства владеют мной. Сумма их – ледяная ненависть ко всем. И ко всему. Я на грани истерики. Какой-то пришлый варвар поселился в моем доме и сразу же начал его разрушать! Я собирал эту коллекцию два десятка лет! Я поставил ее в самом укромном месте! Я строго-настрого предупредил прислугу, что, если, протирая пыль, хотя бы одну статуэтку разобьют, увольнение последует незамедлительно!
– Всех до единого? – спрашиваю равнодушно.
Она молча кивает. На сей раз в ее глазах – непритворные слезы. И на миг мне становится ее жалко.
– Я жду его в кабинете, – говорю скучным голосом. – Пусть поторопится.
Сначала я навещаю Патрика. Он по-прежнему лежит на боку, но глазенки его явно оживляются, когда появляюсь я. Я глажу его по мордочке, и он, как собака, лижет благодарно мои пальцы. Я растроган до слез. Целую его кожаный влажный носик, провожу ладонью по лобастой головке и иду к себе в кабинет. Сев за стол, несколько остываю. И тоскливо сознаю, что у меня просто черная полоса. Надо посмотреть гороскоп. Я верю в астрологию. Но вовсе не как в науку. Или в нечто сакральное. Я руководствуюсь разъяснениями Кноппа, родившегося, кстати, под знаком Рака. И точно данному знаку соответствующему. Кнопп объяснил, что каждая планета обладает собственной энергией и определенной суммой излучений. В свою очередь – Вселенная – довольно-таки упорядоченный организм, где все между собою теснейшим образом связано. Таким образом, младенец, формирующийся в чреве матери, естественно подвержен влиянию планет в том или ином их расположении относительно Земли. Отсюда – весьма ярко выраженные типы характеров, склонностей и судеб. То есть рожденный раком не станет рыбой, хе-хе. Христианская религия, отвергающая астрологию, как лженауку, абсолютно права. Если Богу угодно, он перевернет не только характер и судьбу, но и сами планеты. Поэтому уповать надо на него, а не на космические энергии. Однако они – своего рода шаблоны, вычисленные из примет и наблюдений. Шелуха того же Божьего промысла. Не оставшаяся, конечно, без внимания мошенников, наводящих тень на плетень и рассматривающих всех людей, как консервы, исходя из даты их изготовления. Я – Стрелец. Знак огненный, легко воспламеняющийся. Однако я давно уразумел, что с огнем шутки плохи и он способен спалить поджигателя.