А потому еще раз заставляю себя успокоиться. Разбитые клоуны и стеллаж – не худшее из бед. Это вообще мелочь по сравнению с той угрозой, что нависла над моей головой.
В кабинет входит молодой человек, ему едва за тридцать. Хорошо сложен, походка его легка, как у балетного танцора, в покатых плечах – уверенная сила; черноволос, слегка смугл и чертами лица напоминает итальянца. Он хмур от осознания своей вины, но держится с достоинством. Невольно вспоминается потеющий пришибленный Ричард. Этот – иной.
– У нас плохо начинается знакомство, мистер Уитни, – говорит он. – Но я готов отработать за все, что разбил. Пожалуйста, назовите сумму.
У него сильный акцент. И корявое построение фраз. Но свои мысли он доносит довольно складно.
Внезапно вся моя злость испаряется. Я чувствую, что парень и в самом деле немало удручен. И готов отплатить за свою неуклюжую выходку всем, чем располагает. Только чем он располагает?
– Меня просили приютить вас, – холодно говорю я. – Рассчитываю, что вы расскажете мне о тех обстоятельствах, благодаря которым здесь очутились. И вообще о дальнейших планах.
– Я думаю, об этом вам надо говорить с теми, благодаря кому я здесь оказался, – парирует он.
Вот, хам! И, главное, цедит слова таким тоном, будто я ему чем-то обязан!
Мною овладевает буквально бешенство. Я сжимаю зубы. Предложить ему переехать в отель? Но Большой Босс, как понимаю, против этого. Вернее, те, кто ходатайствовали перед ним за этого барбоса.
– Если в моем доме из-за вас произойдет еще хоть какой-нибудь инцидент, – говорю я, – вы будете лететь отсюда дальше, чем видеть открывающиеся пейзажи. Вон.
– Я прошу поселить меня в отеле и предоставить мне счет с указанием вашего адреса, – произносит он. – А в таком тоне говорите с прислугой.
Я выдерживаю весьма трудную для меня паузу.
– Хорошо, я погорячился, идите, – роняю сквозь зубы. – К сожалению, речи об отеле вестись не может. За остальное, надеюсь, сочтемся.
Он уходит, а я набираю телефонный номер Большого Босса. Не стесняясь в выражениях, выкладываю ему свои впечатления о навязанном мне поселенце.
– Генри, если помните, никто не настаивал на том, чтобы вы его приютили у себя, – говорит Большой Босс. – Ну, потерпите его день, два, пускай ребята определятся, что с ним делать…
«Ребята» – наверняка наши бодрые злодеи из разведки.
– Так вот пусть они поторопятся! – заявляю я с ехидцей. – У меня здесь не притон для отребья. И если он настолько ценен…
– Сомневаюсь, – перебивает Большой Босс. – Полагаю, это отработанный материал. Я, правда, не вникал, какие на него имеются виды… Но после нашего разговора вообще не усматриваю целесообразности его присутствия… Где-либо. Ты меня понял?
– Эта проблема возникла помимо меня, и пусть она будет решена также помимо меня, – равнодушно заявляю я. И прерываю связь.
Теперь на душе моей пакостно и меня гложет досада. Моя горячность может стоить этому парню головы. По сути, я объявил, что он для меня – никто, лишив его всякой защиты. И его ближайшее будущее, скорее всего, плачевно. По заслугам, вероятно. Но мне неприятно, что в моем доме – потенциальный смертник. И что моя жена воспринимает его и в самом деле как родного племянника, я это почувствовал.
Она добрая, Барбара. Помню, капотом машины я зацепил взлетающего с асфальта голубя. И сломал ему крыло.
Она заставила меня отвезти птицу к ветеринару. Но голубь по дороге сдох. И весь вечер она рыдала, не в силах простить нам случившееся. Она очень набожна, и каждую неделю ходит с Марвином в церковь. Нина и я – люди верующие, но, увы, не религиозные. Молиться за нашу семью мы предоставляем усердной в таком занятии мамочке. Кроме того, я с недоверием отношусь к нашим американским церквям, превратившимся в откровенные коммерческие предприятия, где принцип наживы получает свою лицемерную индульгенцию. Моя женушка-идеалистка предпочитает закрывать на это глаза. Думаю, ее европейские корни питает христианский идеал, к которому она бессознательно и постоянно устремлена. А наша страна уже давно не христианская. И те, кто называет события одиннадцатого сентября началом войны ислама против христиан, уж в данной-то формулировке заблуждаются наверняка. Так или иначе, но церковь, какой бы ущербной она ни была, для Барбары – оплот. К тому же материальные основы бытия для нее глубоко вторичны. Уверен, окажись она в нищете, в ее сознании мало бы что переменилось. По крайней мере унижаться за кусок хлеба насущного она бы не стала. Это вызывает во мне бесконечное уважение к ней, и порой я даже сознаю собственную ущербность, выраженную в моих приспособленческих способностях, отдающих ловкачеством плебея. Я откровенно презираю тех, в ком обнаруживаю подобного рода качества, хотя таких – большинство.
Я должен пойти к Барбаре. И проявить великодушие, сказав, что я прощаю этого залетного племянничка. Хотя – враки, пусть бы проваливал…
Но надо набирать очки.
Редкий момент, но сегодня я хочу оказаться в постели с женой. Именно с ней. Кстати, я не люблю ни с кем, кроме жены, проводить всю ночь. Даже с Алисой не люблю.
Моя снисходительность положительно скажется на ее отзывчивости. Главное – не переусердствовать в роли покладистого малого. И весомо обозначить свой тяжкий внутренний путь к обретению прощения. Иначе – прошло безболезненно это, пройдет и другое!
Плохие руководители всегда лебезят с подчиненными, стараясь быть добрыми ребятами для всех. За это их презирают. И чем больше их презирают, тем обходительнее они с публикой, и чем более они с ней обходительны, тем больше их презирают.
Не так-то было! Через часок-другой после незабвенных минут любви, я покажу ей зубы! Повод найдется. Коллектив всегда нужно держать в здоровом напряжении.
Смотрю на часы. Время еще раннее, в доме суетится прислуга, по коридорам носится Марвин. С любовными планами придется потерпеть. А к вечеру, увы, они могут существенно перемениться.
ЖУКОВ
В Москве Юра Жуков освоился достаточно быстро. Здешняя жизнь, посвященная погоне за деньгами, мало чем отличалась от американской, за исключением неслыханной дороговизны и ужасающей экологии: в столичном воздухе витал длинный список летальных заболеваний. Здесь люди наглядно видели, чем именно они дышат.
У Квасова он прижился. В своей спальне установил на подоконнике подзорную трубу, из которой некогда наблюдал подлетающие к аэропорту Кеннеди самолеты и океанские яхты, а теперь обозревал из нее окна квартиры родителей, уверенных, что сыночек пребывает в загадочной Америке. Труба была установлена не баловства ради. Случись визит подозрительных людей в квартиру мамы, и, отследи он его, значит, нашлись подтверждения худшим страхам.
С нейтрального телефона он отзвонил на номер, оставленный ему Марком. Сказал, что круто законспирировался, и за жизнь свою теперь опасается умеренно. Марк, в свою очередь, поведал, что дела на американской территории разворачиваются подобно пушке танка, отыскивающего свою цель, и вообще обстановка крайне нервозна.
Жуков, ранее ни дня не сидевший без работы и забав, поневоле начал дергаться, ища советов у приютчика Квасова: дескать, кем быть?
На первых порах тот предложил ему взять в рент свой вездеход «Ниву» для работы в качестве нелегального таксиста. Предложение Жуков воспринял с восторгом, но, едва оказался в зловонных московских пробках, понял, что это занятие куда дороже тех денег, что приносит. Аналогичным виделась и стезя паркетчика на московских стройках.
Профессии обслуги нижнего социального ряда, обеспеченные комфортом и достойной оплатой в самой развитой стране мира, были в России уделом рабов и категорических неудачников.
Снисходительно понаблюдав за метаниями репатрианта Жукова, Квасов предложил ему поработать у себя. На вопрос, в каком качестве, долго тянул с ответом.
Они сидели на кухне, выпивали под дежурную закуску из шпрот, сыра и резаных помидоров, и вдруг Квасов сообщил:
– Присмотрелся я к тебе, Юрок, и решил открыться: я – черный копатель. Можно сказать, занимаюсь военной археологией. Специализация: Великая Отечественная война.
– Оружие? – догадался Жуков.
– Естественно. Еще всякие значки, награды, бинокли, противогазы, но это – мелочь.
Из дальнейшего пояснения Юра понял, что выкопанное оружие Квасов тщательно реставрирует, превращая его в идеальный боевой механизм, а затем, соответственно, продает. Ныне в его бизнесе возникла существенная пауза, ибо милиция арестовала его партнера-посредника, лысого Леню, осуществлявшего финальные контакты с покупателями.
– И что теперь? – вырвался у Юры невольный вопрос.
– Затор в делах, – грустно ответил Квасов. – Ленька же и материал для запчастей подтаскивал. Концов мне не оставил. А оружейная сталь – дефицит. Так что реставрационная мастерская простаивает.
– И где же она расположена? – Жуков обвел глазами углы кухни.
– Идем, покажу.
Прошли в гостиную, где обычно смотрели телевизор. Из секретера Геннадий достал стальную штангу, напоминавшую монтировку. Конец ее был изогнут, расплющен и остро заточен.
Уместив кромку металла в паркетную щель, он привычным движением поддел кусок настила, сдвинув его в сторону. Под настилом обнаружился люк, сколоченный из плотно сбитых досок.
Открыв крышку люка, Квасов указал Жукову на черную дыру провала, куда вела металлическая лестница.
– Прошу в гости, – произнес он и – полез во тьму подвала.
Жуков последовал за товарищем. Вспыхнул свет, и Юра обнаружил, что находится внутри достаточно уютного помещения, превращенного в слесарную мастерскую.
– Я прикинул, что эта часть подвала бесхозная, ну и углубился… – поведал Квасов. – Провел электричество, трубу отопительную, даже телефон… Кафель, гидроизоляция… Станочки поставил. А там, – указал на стеллажи, собранные из старой мебели, – товарчик…
Юра, поражаясь, взирал на груды ржавых винтовок, пулеметов, автоматов, связки гранат…