Американец, конечно, вселял немалые сомнения. Выглядел, как весьма боевой и понятливый парень, мыслил, подобно полицейскому профессионалу, и говорил по-русски куда лучше, чем он, Укрепидзе. Точно, шпион. По всем повадкам. И просто зудело сообщить о его визите и скользких предложениях куда следует, причем, не откладывая, но мешал меркантильный момент. Десять тысяч долларов и маячившая в тумане мечты новенькая машина не шли ни в какое сравнение с прочувственной благодарностью руководства за проявленную бдительность и награды в виде какого-нибудь юбилейного атрибута с мечом и щитом. Нет, тут следовало прикусить чесавшийся язык. К тому же простота и ясность поставленной задачи вероломства не обнаруживала.
Контакт с иностранцем следовало перевести в категорию личных дружеских отношений, дабы смягчить возможную нахлобучку за недоносительство и добросовестно взяться за розыски Юрия Жукова. Вероятности попасться на какую-либо хитрую вербовку Укрепидзе не исключал, но кто не рискует, тот ест манную кашу. Сосо же предпочитал острую пищу с хорошим вином, поскольку так был воспитан. И традиции преобладали над служебным уставом.
Итак, назначив себе довольно безмятежный вариант общения и действий с американцем и, главное, уверившись в таковой концепции, утром следующего дня Укрепидзе явился на работу. Пожимая очередную руку очередного соратника в коридоре ведомства под высокими казарменными потолками, услышал внезапный вопрос:
– Ты чего, в ГРУ собрался переходить, что ли?
– То есть? – Укрепидзе недоуменно воззрился на сослуживца.
– Ну, вчера, этот парень на проходной… Ты с ним разговаривал.
– И чего? – спросил Укрепидзе, испытывая неприятный холод на сердце.
– Как чего? Он же из спецназа ГРУ, я его по Чечне знаю, когда в командировках там был…
– Да он свидетель… – пролепетал Сосо. – По одному делу.
– Странно. Но если и свидетель, то из ГРУ.
– Не путаешь?
– Да ты к нашим ребятам из СОБРа сходи, они его точно знают.
«Пропал»! – стукнуло в висках Укрепидзе.
Спецназ своего департамента он знал превосходно и лично, и тут же пожаловал к его начальнику, спросив, нет ли у того фотографий сотоварищей по чеченским боевым командировкам.
– Отыскиваем одного парня, – объяснил он. – Из спецназа ГРУ. Проходит по делу.
– Не Трофимова, случайно?
– А кто такой?
– Есть у них один кудесник… Хороший малый, но только в розыске. В кого-то стрелял по пьянке, что ли…
– Его фото у тебя есть?
– Наверное. Домой подъеду, посмотрю.
– Сегодня сможешь?
– Не терпится? Ну, давай съездим в обед…
Прибыв на квартиру, спецназовец долго копался в альбомах, а затем извлек три карточки. С них, в разных компаниях товарищей по оружию, одетый в защитный камуфляж, на Укрепидзе смотрел великолепно говоривший по-русски американец. Капитан военной разведки.
– На время фото одолжишь?
– Без вопросов…
– А можешь узнать, где этот Трофимов сейчас?
– Попробуем.
Через десять минут спецназовец сообщил, что капитан находится в федеральном розыске за ряд преступлений, в том числе, за контрабанду оружия. Далее, что во время последнего боя он бесследно и подозрительно исчез, считаясь отныне пропавшим без вести.
Обескураженный Укрепидзе вернулся на работу. Кабинет, где помимо него обреталось еще трое оперов, пустовал, и ему представилась возможность для раздумий в неомраченном служебной суетой одиночестве.
Он сидел, тупо глядя на мутный аквариум, водруженный на низкий шкаф, забитый скоросшивателями и справочниками. Неделю назад в аквариуме мельтешило множество рыбок, но кто-то из доброхотов принес еще одну, какую-то диковинную: пузатую, щекастую, с округлыми, навыкате глазами, похожими на пенсне. Когда подселенец в одну ночь сожрал дружную стаю соседей, оставшись в одиночестве, кто-то подметил, что морда хищника напоминает физиономию Берии.
Сейчас, приглядываясь к белесой пасти, гложущей плесень со стенки аквариума, Укрепидзе счел сравнение сослуживца довольно-таки метким. Возникла мысль о переселении душ…
Рыба перебирала губами, словно пытаясь поведать о чем-то наболевшем взирающему на нее человеку. Бесспорно, если в ней томилась душа Лаврентия Павловича, она бы многое могла посоветовать своему младшему коллеге, пребывающему в разброде мыслей.
Первоначальный порыв бежать к начальству со срочным доносом постепенно угас, хотя американец, оказавшийся на самом деле исконно русским, виделся теперь в несомненной роли разведчика-нелегала. Сегодня Сосо был должен получить первый транш за свои будущие старания – пять тысяч долларов. Безо всяких расписок, в условиях блаженной конфиденциальности. Поди потом докажи, получал он их или нет. Далее. Розыски Жукова входят в круг его служебных обязанностей. А обязанности дисциплинированному милиционеру надлежит с рвением исполнять.
Вопрос: что именно этот Жуков похитил? Наверняка, что-то весьма и весьма значительное, ибо не станет выезжать по его душу профессионал, рискующий головой с первого своего шага на территории страны, где он числится, как опасный преступник.
Странным казался и вчерашний звонок от местного опера: псевдоамериканец проживал на квартире беглого арестанта. Интересно, каким образом он объяснит данный факт? Объяснит, конечно, врать шпионы умеют, часть профессии, что ни говори…
Все больше и больше Сосо утверждался в той мысли, что к поиску Жукова привлекать представителя неведомого заказчика не стоит.
Жукова он найдет сам. И вытряхнет из него все. Что означает «все», было покуда непонятно, но Сосо решил, что именно – «все»! Сверхзадача данной установки предполагала извлечение прибыли, значительно превышающей сумму обозначенного гонорара за его нелегкие милицейские труды.
А вот далее, по окончании игры, сомнениями относительно лукавого американца можно анонимно поделиться и с ФСБ. Все будет зависеть от того, чем располагает беглый Жуков. И каким образом произойдет дележ добычи. И нужно ли ему происходить? Единоличное присвоение представлялось подполковнику куда более привлекательным. Так или иначе со сдачей шпиона в компетентные органы следовало повременить.
– Кто понял жизнь, тот не спешит, – произнес себе под нос Укрепидзе. Это была одна из его любимых, лично выстраданных поговорок.
Следом ему подумалось о том, что добровольное оказание услуг госбезопасности – дело, как правило, безнравственное и никчемное. Другой вопрос, если речь идет о бизнесе. А о своих ведомственных достижениях пусть госбезопасность заботится самостоятельно.
Данные мысли он оставил невысказанными. И правильно сделал.
– Чего он сказал? – склонившись к оператору, спросил технического работника Василий Закатов – оперативный уполномоченный ФСБ, у кого милицейский опер находился под самым пристальным присмотром.
– Сказал, что спешка в жизни не нужна, – неотрывно глядя на монитор, ответил собеседник.
– Любопытно, к чему это относится? – произнес Закатов, рассеянно глядя на лежавшую на столе папку.
В папке находились данные по зафиксированному контакту Укрепидзе с приезжим американским гражданином и распечатка их диалога, состоявшегося вчера в ресторане. «Наружка» поработала славно. Дело пахло крупной и перспективной разработкой.
В отличие от своего милицейского коллеги оперативный уполномоченный первого, то есть американского отдела контрразведки, неведомым достоянием гражданина Жукова лично и корыстно не заинтересовался, а сразу же ринулся на доклад к начальству.
Капитан Закатов был молод, честолюбив, мечтал о звании майора, горел интересами службы, и его любимой поговоркой была: жизнь спешит, если мы медлим.
АБУ КАМИЛЬ. ДО 11.09.2001 г
Ночная смена была трудной и хлопотной, как на сбившем свой темп конвейере: на терминале вышел из строя компьютер, объявили задержку рейсов, приостановилась регистрация багажа, публика громогласно выражала возмущение, а к тому же Абу обматерил пассажир, у которого изъяли из чемодана баллончик с нитрокраской, отмеченный знаком «огнеопасно». Пассажир кричал, брызжа слюной, что власти сошли с ума, доверяя безопасность полетов всяким заезжим арабам, измывающимся над исконными гражданами. Его выпады Абу, усмехнувшись про себя, признал как пророческие.
Домой он вернулся разбитым, с воспаленными от бессонницы глазами, проклинающий каторгу уже изрядно поднадоевшей службы.
Отсутствие Мариам его не удивило, она работала в утреннюю смену, но, едва Абу вошел в квартиру, его встревожило чувство какой-то неясной опустошенности привычного жилища. Все было на своих местах, всюду царили уют и чистота, но отчего-то от всей обстановки веяло унынием и заброшенностью, словно он вернулся в давно покинутый дом.
И тут сквозь сонную тупую одурь, мохнатой черной гусеницей, полезшей из кокона, зародилось мерзкое подозрение…
Он покосился в сторону вешалки в прихожей, и не нашел на ней вещей Мариам.
Вошел в совмещенную с кухней комнату и – оцепенел, увидев то, чего инстинктивно увидеть боялся: лист бумаги на столе, прижатый к скатерти узорчатой медной вазой с осыпавшимися увядшими цветами.
«Я ухожу от тебя, Абу. Мне тяжело с тобой. Я не верю в твое будущее и в твои замыслы. Как разделять их, если они чужды мне? Я не могу вернуться на Родину, потому что стыжусь близких, пострадавших за твое малодушие, да и за мое тоже. Но если я оказалась здесь, то лучше начать новую жизнь, не опираясь на прошлое, а его для меня олицетворяешь ты. Не ищи меня, это напрасно и больно для нас обоих. Оцени произошедшее без обиды: ведь тебе тоже было тягостно со мной, а теперь твои руки развязаны. Я желаю тебе счастья».
Горечь, терпкая яростная горечь заполнила все существо Абу. Нет, Мариам не предала его. Им был необходим этот разрыв, но решилась на него она – маленькая молчаливая женщина, куда более сильная и цельная, чем он. Но осознание безвозвратности ее ухода, любви и признательности к ней, бывшей смыслом и опорой всего его существования, ввергало в растерянность и безысходность, и мир померк, утратив свои краски и саму суть.