ю весело и открыто, вот так!
Мне на ум тотчас приходит несколько горячих ответов, но я вновь сдерживаюсь, сверля ее взглядом.
– И не смотри на меня так, здесь это не действует, гипнотизируй других, – продолжает она.
– Ты не понимаешь, я забочусь о ее счастье, – жалким голосом произношу я.
– Ты заботишься не о ее счастье, а о своем, – отвечает она. – Лишь бы тебя ничего не беспокоило. Тебе ни до кого нет дела, а то я не знаю.
– А кому из вас есть дело до меня?! – спрашиваю я. – До того, кто только и печется о вашем благоденствии! Кто, кто меня здесь хоть чуточку любит, скажи?! По тебе, если бы не я, мы были бы идеальной парой!
– Мы все любим тебя, и ты это прекрасно знаешь, – говорит она, и я сознаю, что это, увы, правда. Правда и то, что дети даже не знают, кто я. Жена тоже.
– С трудом верится… – произношу механически.
– Ты в постоянном озлоблении, ты срываешься на нас по поводу и без повода, ты не готов порадовать меня даже таким пустяком, как букет цветов…
И это верно. Нелегко быть добрым и радовать жену, если думаешь о смерти, убийствах, изменах и разводе.
– Вспомни, когда мы вместе, всей семьей ходили в церковь?
– Меня с души воротит от наших лощеных попов.
– Дело не в них. Им, как и нам, судья – Бог. А ты, по-моему, вообще забыл о нем. Как и твои дружки, научившиеся обходиться без него.
Точный удар. Мы правим государством, забывая, что основа любого нормального общества – религия, а этот главный компас выброшен нами за борт, и ныне мы плывем наобум. А без веры нет ни морали, ни будущего. Наука дала нам знания, как зародить жизнь, как продлить ее, как уничтожить; мы научились создавать искусственную пищу, вести войны, не используя армий, предотвращать кризисы с помощью монетарной политики, а теперь строим всеобщий мир. Мы забыли ту истину, что все цивилизации вырастали из религии. А получается, что Господь уже нам не нужен. Только когда понадобится, будем ли мы нужны ему?
– Ты сбросил со счетов не только церковь, но меня и детей, списал нас в архив, точно старые документы, которые тебя уже не касаются! – продолжается обвинительный монолог.
– От ваших разговоров, какие вы несчастные, я сам начинаю чувствовать себя несчастным! – срываюсь я в крик. – Я списал детей в архив?! Я постоянно думаю о них! Поэтому Нина будет сегодня здесь! Я настоял на этом! А Марвин… – На меня накатывает властное жестокое желание сделать ей больно. – Ты находишься с ним постоянно, а я-то куда больше знаю о нем! Он смотрит порнофильмы у тебя под носом, как тебе это?
– У тебя обострение паранойи? – В ее голосе растерянность.
По-моему, я нащупал слабину в ее обороне. И теперь надо расширять брешь. С другой стороны, подобная новость доставит ей немалое страдание. И я начинаю жалеть ее. Но отступать поздно. Конечно, я отшучусь, преуменьшу значение случившегося, чтобы сгладить ее огорчение…
– Я нашел кассету у него под матрацем.
– Кассету? Да… – Она задумчиво поджимает губы. – Действительно, я положила туда кассету, матрац постоянно перекашивается… А она точно подходила по размеру, как подставка…
– Это твоя кассета?! – Меня берет оторопь.
– Эту кассету я взяла из тумбы телевизора в твоем кабинете. Там полно разного хлама. Не знаю, что там уж записано, какая гадость. Может, твои похождения? Для наслаждения воспоминаниями? – Тон ее презрительно-холоден.
Точно! Когда-то мне перепала по случаю эта кассета, но я и забыл о ней… Какой ляп! И как выкручиваться?
– Я понял, – говорю я. – Это все Кнопп. Он принес кое-какой компромат. А я даже и не посмотрел…
– Вот это подходящее занятие для вас, – откликается она. – И пусть этот отвратительный Кнопп не появляется в моем доме. Твоя немецкая овчарка… – Барбара терпеть не может расистов, а старина Карл пару раз ляпнул ей что-то нелестное о евреях со всей присущей ему прямотой.
– Ты зря о нем так, – говорю я. – Он самый верный мне человек. Помимо тебя, разумеется, – поправляюсь торопливо. – И, кстати, очень образованный. Он даже знает, как устроена луна.
– Я еще раз прошу: назначай с ним встречи в офисе, – откликается она. – Все, иди, мне надо переодеться.
Я выхожу из комнаты, и мне словно в насмешку докладывают, что прибыл Кнопп. Вот тебе раз!
Мы запираемся с ним в кабинете. Я открываю окно и с демонстративным неудовольствием ставлю перед ним пепельницу. С праздными целями он бы сюда не заявился. Значит, случилось нечто значительное.
Он незамедлительно закуривает, изрекая через покашливание:
– Совершенно съехали с ума с этими сигаретами. Скоро дымить можно будет лишь в собственном сортире.
– Но это же действительно гадость, – говорю я. – Ознакомься с перечислением разного рода заболеваний…
– Все правильно, но полвека назад к этому относились, как сегодня к кока-коле. Кстати, не удивлюсь, если и ее запретят. Так вот. Попробуй покурить полвека и бросить в один день по распоряжению свыше. Но ладно бы табак… Выпивка теперь тоже не в чести. За бутылку пива в машине можно угодить в тюрьму. Дойдет до того, что скоро без брачного свидетельства нельзя будет переспать ни с одной бабой. И где же наша хваленая демократия?
– Демократия, дешевые курево и алкоголь нужны в других странах, – говорю я. – Вот там за наличие демократии, то есть народовластия, мы ратуем постоянно. Демократия – инструмент разрушения государственности. И этим инструментом можно распотрошить любого врага.
В этом Кнопп со мной безраздельно согласен, что и выказывает своей скупой непримиримой мимикой. Хотя, поразмыслив, подпускает критики:
– Сигарет тринадцатилетним соплякам у нас не продадут, надо беречь детскую мораль и здоровье, а вот презервативы – запросто. – Из кармана пиджака он достает прозрачную пластиковую коробочку. В ней – диск.
– Посмотрим порнушку? – говорю я безразличным тоном.
Лоб Кноппа идет удивленными морщинами.
– Ты что, всевидящий?
Я сам поражен: неужели угадал? – но держусь с загадочной невозмутимостью.
Проверив, закрыта ли дверь кабинета, включаю проигрыватель.
Действие, происходящее на экране, бросает меня в пот. Фигурантов двое: Большой Босс и сын Пратта. Оба в пиджаках, но со спущенными брюками. События развиваются в комнате, примыкающей к кабинету вожака нашей шайки. Роль его, на мой взгляд, незавидна. Согнувшись, он стоит в мало изысканной позе с напряженным лицом, облокотившись на спинку дивана, а над ним, плотно сомкнув губы и, раздувая победно нос, вовсю трудится потеющий в неправедных утехах статный плечистый нечестивец.
Отрыжки доносящихся рыков и хрипов заставляют меня поморщиться, как от вида тухлятины. Погибшие души, добыча дьявола. Сумевшие все свои добродетели обратить в пороки. Отвратительная сцена. Но я вдумчиво досматриваю ее до конца.
– Вот и все, – говорит Кнопп. – Наша затея удалась. Самым неожиданным образом. Я сделал пару дубликатов, вдруг пригодятся?
– Надеюсь, – говорю я, еще не в состоянии осознать всю силу пришедших мне в руки козырей. Пока я отстраненно понимаю лишь одно: пусти я эту запись даже внутри Совета, Большой Босс станет Большим Посмешищем, и будут по-новому сданы все карты.
Если бы я получил этот материал, будучи иностранным шпионом, все наши геополитические планы провалились бы в дряблую задницу нашего Большого Босса, сгинув там без следа. И он бы справился с такой нагрузкой! Творчески переработав ее. И, действуя по наущению и указке всезнающего врага, вывернул бы наизнанку всю мировую ситуацию. И я великолепно представляю себе его глашатая, родного придурковатого президента, живо и страстно опровергающего наши вчерашние инициативы и устремления во благо якобы нации, а на самом деле – на руку взявшему нас за горло противнику. Хотя какое там горло…
– Ну, как тебе? – вопрошает Кнопп. Он ждет восторгов и благодарности.
– Ничего нового, – отвечаю я. – Но фактура забавная. Думаю, свое применение она способна найти.
Карл разочарован моей реакцией, но я не собираюсь восторгаться достижениями своих подчиненных. Это плохо влияет на дисциплину и подталкивает к панибратству. Кстати, Кнопп следует аналогичной манере. Он все-таки умница.
– Надо выводить Бетти из игры, – говорю я. – Дело сделано.
– Проще пожертвовать… – отзывается Кнопп. – Зачем нам изменники? Предавший единожды, предаст снова.
– У меня есть моральные обязательства перед этой дурочкой, – делюсь я. – Отправь ее в Англию, в нашем тамошнем офисе свободно место референта.
– Это ее спасет? – ухмыляется Кнопп.
– Хотя бы на первых порах…
– Мне расценивать ее, как агента на перспективу?
Я киваю.
– А что делать с Ричардом?
– Примем его обратно. Вернее, сделаем вид, будто ничего не произошло. Он наврал мне о необходимости отпуска и снова отбыл в Москву. Любоваться славянскими ценностями. Контракт вот-вот будет подписан, он скоро вернется, и пусть приступает к своим обязанностям. Обеспечь ему вакуум. Афера с заводом вскроется буквально на днях, и мы посмотрим, как с него будут спускать шкуру…
– Думаю, он вовремя поймет свою роль подкидного дурака, – возражает Кнопп. – И попытается смыться.
– Возможность такой попытки – моя премия за его предыдущие труды, – говорю я. – Со временем он это оценит. Но ему, конечно, не позавидовать.
Кнопп передает мне другой диск. Бормочет смущенно:
– Встреча вашей жены с этим… Охранником. – И… покидает меня.
Собравшись с духом, я смотрю запись.
Больница, капельница, все очень знакомо, тем более мои травмы еще мучают меня. На кровати Майк. Глаза его, обращенные на Барбару, светятся любовью.
– Я так благодарен вам, миссис Уитни, – произносит он. – Вы – замечательная женщина. И так похожи на мою покойную мать… Ваша улыбка, глаза… Ваш голос… Какая-то мистика! Я рассказывал о вас моей невесте, и мы решили, что вы станете крестной наших детей. И еще я мечтаю, чтобы крестным стал и мистер Уитни. Как вы думаете, он пойдет нам навстречу?
Я выключаю проигрыватель. Я красен от стыда. У меня больное воображение. Я идиот. Я завтра же навещу этого парня, и в самом деле спасшего мне жизнь. Я – скотина! Мерзкое, злобное существо, вонючий тролль.