оме напротив, то обостренным чутьем ощутил необходимость продолжения неотступного наблюдения и срочного выяснения его личности. Срочного, но деликатного, дабы не разрушить призрачные таинства складывающейся ситуации.
Время шло к вечеру, руководство давно разъехалось, а без согласования с ним предпринимать лихие демарши он остерегся. Очевидным представлялась невозможность использования засвеченной «Волги», и, пораздумав, Закатов послал ей на подмену микроавтобус, оборудованный внушительной техникой и ведомый опытным экипажем. Автобус, выцарапанный громадными административными усилиями у шефов «наружников», уже сегодня должен был «вести» установленного американца, но внезапно возникший на горизонте объект отчего-то представился Закатову более приоритетным и, главное, непредсказуемым в своих маневрах. Он чувствовал, что возможно любое развитие событий. И события, причем весьма странного свойства, случились. Сначала ему сообщили, что из квартиры вышли две девушки по вызову, мирно ее покинувшие. Затем туда нагрянули трое персонажей явно криминального вида. После чего дом содрогнулся от взрыва непонятной природы.
Соединившись с местной милицией, выяснили, что в жилище на первом этаже случился самоподрыв телевизора китайской вероломной технологии. Документы хозяина проверены, личность и прописка установлены, посторонние лица отсутствуют. Далее последовали перипетии вовсе несуразные и явно противоречащие объективности милицейского отчета.
Из квартиры вышел еще один неизвестный, сел в «Хонду», на которой приехали уголовные типажи, машина подрулила к торцу дома, к окнам искомой квартиры, и в ее багажник погрузили какие-то тюки. После чего столь же непонятный груз устроился в задний отсек «Нивы», совершившей краткий маршрут с места своего пристанища у подъезда к тому же окну и тут же вернувшейся на прежнее место.
Пока Закатов раздумывал о правомочности и целесообразности активных действий, «Хонда» убыла в неизвестные дали.
Уже стояла глубокая ночь, Закатов хотел спать, но все-таки нашел в себе силы скомандовать, чтобы машину перехватила с целью проверки патрульно-постовая служба.
Известие о перехвате поступило ему лишь ранним утром, растревожив и без того взволнованный сон: в брошенной на обочине в соседнем районе «Хонде» обнаружены трупы двух неизвестных мужчин. По предварительной оценке трупы стали трупами благодаря многочисленным осколочным ранениям и тяжелым контузиям. Происхождение травм категорически не вязалось с бытовой версией взорвавшегося телевизора. По поводу же запроса на машину из ФСБ, милиция теперь настойчиво требовала объяснений.
Как истинный карьерист, Закатов давно усвоил для себя основное правило освобождения от ответственности: на каждый шаг нужна подстеленная бумажка с визой начальства. И чем больше бумажек, тем чище, пардон, задница.
Между тем начальник на телефонные звонки не откликался, и Закатов припомнил, что прошедший вечер тот провел на каком-то банкете, отчего дееспособность босса наверняка сильно пострадала, и сейчас ему не до служебного рвения и принятия взвешенных решений. Пришлось ограничиться советом старших коллег, ибо идти с докладом к начальнику отдела означало бросить тень на его заместителя, кому Закатов был непосредственно подчинен. Эта тень в итоге могла покрыть своим мраком многие достижения и вожделения. Коллективным разумом решили, не привлекая милиции, обитателей странной квартиры задержать, проверить «Ниву», а далее действовать по обстановке. Отдохнувшему экипажу «Волги» вменялось наблюдение за бойким американцем и установка на его машине радиомаяка.
С раздачей окончательных и радикальных команд Закатов спешить все-таки не стал: в квартире стояло затишье, «Нива» никуда не трогалось, оперативный состав не дремал, а вскоре должен был подоспеть вызванный на Лубянку Укрепидзе, которого следовало предварительно прокачать по возникшим вопросам, обнаружив в его реакциях ответ на главное: кто следил за ним с помощью смехотворно подловленной в качестве «левака» «наружки»?
Прибывший Укрепидзе был, как всегда, подчеркнуто корректен и невозмутим. Аккуратно подстриженные усики, крахмальный воротничок рубашки, костюм без единой складочки, глянцевый блеск штиблет. Внешне − менеджер средней руки.
Приветствовав Закатова степенным наклоном головы, остался стоять в дверях, ожидая приглашения присесть. Отношения двух оперов из разных карательных ведомств, погрязших в исторической неприязни, не отличали задушевность и доверительность, чему вдобавок способствовала специфика их личного вынужденного содружества.
После общих слов Закатов предъявил поднадзорному несколько снимков. На одних были запечатлены входившие в подъезд бандиты, на других − неустановленный следопыт.
Милиционер при взгляде на фотографии не проявил ни тени узнавания тех или иных персонажей.
− Внимательно смотрите! − настаивал Закатов.
− Может, чего-то и вспомнится… − равнодушно недоумевал Укрепидзе. − Хотя бы скажите, по какому поводу проводится опознание?..
− Пока не могу.
− А вот я пока не могу вспомнить.
− Хорошо, давайте пропуск…
В этот момент отзвонила «наружка».
− Они в «Ниве» и отъезжают!
− Задержать! − воскликнул Закатов заполошно.
− По-моему, клиенты серьезно вооружены…
− Тогда − за ними!
Укрепидзе, как показалось, смотрел на него с легкой издевкой.
«Сейчас же в этот притон! − промелькнуло в голове Закатова. − Все обыскать, все проверить… Немедленно!»
Он с ненавистью посмотрел в ироничные глаза учтивого кавказца.
− У меня для вас вскоре будет много новостей! − пообещал значительно.
− Из них состоит вся жизнь, − тонко заметил тот.
Выйдя из серого неуютного здания на Лубянке, Укрепидзе последовал к себе на работу. Он с трудом подавлял в себе раздражение после общения с гладким румяным выскочкой, из которого перла, как переквашенное тесто, значимость своей сопричастности к всеведущему и кровавому ведомству, подчиняться которому, увы, приходилось, играя в уважительную лояльность. Настроение было удрученным. Гэбэшники, похоже, принялись за его разработку. Впрочем, он из нее и не выходил, усилилось лишь напряжение незримого пресса. Вопрос: какой здесь мотив и повод? На фотографиях, предъявленных надсмотрщиком, он узнал двух человек: Жукова и Антифриза. Первый отпечатался в его памяти, как основной фигурант розыска, последнего он знал еще по временам службы в региональном отделе по организованной преступности: бандюга из кодлы Питона, патологический убийца. В группировке присутствовал агент, переданный по наследству пришедшему на место Укрепидзе оперу, и с агентом теперь следовало незамедлительно связаться.
Но Жуков?!. Откуда и каким образом возник данный экспонат в поле зрения госбезопасности? Да еще многозначительная фраза с оттенком угрозы, произнесенная на прощание этим сопляком… Неужели отмечена его, Укрепидзе, связь с Трофимовым? Тогда − жди любых неприятностей. Причем − в самой их неприятной последовательности.
Он прикинул, что находится в эпицентре непонятных, но острых событий. Сами собой взвесились вероятные опасности, проистекающие из его отступлений по службе. Обнаружилось три греха: взятка от псевдо-американца, недонесение об его истинном лице беглого спецназовца, ложь Закатову при опознании фотографий. Взятку, впрочем, следовало доказать, что являло собой дело невозможное, недонесение также отличалось сомнительностью своего факта, а узнавание или же неузнавание посторонних лиц вообще причислялись к туманным процессам загадочного человеческого сознания. Ни малейшей ответственностью перед уголовным законом тут не пахло. Разве − служебным недоверием, способным привести к увольнению со службы, однако, как и любой битый опер, Укрепидзе к бесславному окончанию своей карьеры был постоянно и обреченно готов. На благодарность системы, с аппетитом сжирающей своих преданных адептов, он не рассчитывал, убедившись в ее бессердечном изуверстве давно и категорично. Как и привык к постоянной угрозе возмездия за любой пустяковый промах. С другой стороны, трусливо замыкаться в кругу служебного нищего благонравия, означало всего лишь влачение существования и пресмыкания перед грядущей никчемной пенсией, и не более. В прошлых условиях тоталитарного государства подобная точка зрения была бы единственно верной, ибо винт, допустивший в резьбе люфт, отправлялся на невозвратную свалку, как, впрочем, и в сегодняшней демократической Америке, постепенно превращающейся в СССР. Но пенсия и льготы полицейского в Америке представляли существенную и несомненную ценность, а в России являли собой жалкую подачку. Посему, будь он с позором изгнан со службы, всегда мог найти в вакханалии российского разброда многоликие альтернативы, пристроившись на теплое место. И сейчас Укрепидзе в первую очередь интересовала сиюминутная живая выгода, складывающаяся в капитал, нежели лизание подметок начальственному сброду, то и дело менявшемуся в калейдоскопе коррупционных карьер. Таким образом, нынешнюю собственную игру, чья возможность выпала случайно и счастливо, следовало с оглядкой, но продолжать.
Из вестибюля метро, заполненного шумами электричек и рекламными объявлениями по радио, он отзвонил бывшему агенту. Разговор, состоящий из туманных фраз и полунамеков, обнадежил: агент сообщил, что тусуется в прежней колоде, чувствуя себя в ней довольно вольготно. Встречу назначили на вечер, в проверенном месте.
Всерьез огорчало одно: коли Жуков попал под наблюдение, добыча могла в любую секунду оказаться в чужих цепких когтях. Отбивать ее из этих когтей было делом бессмысленным, но помочь добыче бежать, дабы та прямиком угодила в его, Укрепидзе, силки, представлялось вероятным. Хотя и крайне рискованным. С другой стороны, он действовал в рамках закона, выполнял возложенные на него обязанности, а потому − какие претензии, господа?
Вернувшись на службу, он первым делом ответил на запрос из американского посольства, пытающегося выяснить криминальное прошлое двух эмигрантов: сведений нет. Какого черта ему надрываться, выясняя хитросплетения судеб каких-то мазуриков? По учетам не проходят, значит, гуд бай! Криминальные наклонности, в чем Укрепидзе был бесповоротно уверен, выявляет сам факт эмиграции, основанный на мотивах, лежащих вне политических разногласий. Ибо в основе криминала