Красивые губы изогнулись:
– Ага! Прямо сейчас отдал! Летяшка стоит двадцать золотых! Давай деньги, тогда отдам.
– Но у меня нет столько…
Двадцать золотых – это целое состояние! Целый год моих денег, выделенных радетелем.
– Тогда уймитесь! Ничего не случится!
Волин рассердился, его глаза стали злыми.
– Ты не можешь так поступить! – Нет, я не верила, что он подвергнет такого милого малыша опасности. – Пожалуйста, отдай его мне! Он же погибнет.
– Ничего с ним не случится, в последний раз говорю. И все! Хватит! Завелись как две старушки у церкви, которым только поныть бы причину найти.
У ворот АТМа Волин первым спрыгнул со ступеней повозки, прихватив корзину, и ушел, не попрощавшись. Бакуня выскочил следом как ошпаренный. За всю поездку он ни слова не сказал. Впечатление, будто мною воспользовались. Так и было, если подумать, и уже ничего не исправишь.
Мы с Белкой подошли к общежитию и остановились у входа. Ноги отказывались идти дальше, и молчать я тоже больше не могла.
– Я не знала.
Крайне важно, чтобы она поняла: я не знала, что зверюшка окажется в опасности. Никогда я бы не подвергла чью-то жизнь опасности специально!
– Катя, конечно, ты не знала. Это я виновата!
– Ты?!
Вот уж новости!
– Это я… Не знаю, что со мной произошло, как в тумане весь вечер. Почему я с вами поехала? Даже не сообразила, куда, зачем… Просто сказали – а я села да поехала. Почему не поняла, чего он хочет? Волин не мог обойтись без гадости, я же знала! И недосмотрела. Прости, я как… в общем, не знаю, почему я как дура себя вела. Это я тебя не остановила!
Она, может, и не знает, почему вела себя как дура, а мне зато сложить два плюс два куда проще.
– Это после Лада? После того как ты его увидела с другой?
– Нет! – дернула она головой. – Я постоянно его с кем-то вижу. Постоянно!
– Может, так же постоянно и впадаешь в ступор, откуда мне знать!
– Ладно, не о том сейчас, – Белка торопливо отвела глаза. – Прости за сегодняшнее. Как я не доглядела!
– Я сама виновата. Догляд мне не нужен, я не малый ребенок!
– Все равно, – уже тише закончила она, качая головой. – Ты нашего мира не знаешь. Я не думаю, что ты малый ребенок, просто…
– Поверить не могу, что он меня обманул.
Хотя почему нет? Это я им доверяю, считаю чуть ли не родными безо всякой причины, просто потому, что среди них затесался суженый, а они плевать хотели на мое доверие и открытое сердце.
Какое разочарование!
– Этого нельзя так оставлять! Нужно придумать, что делать. Белка, обещай, что завтра мы что-нибудь придумаем!
– Хорошо.
Судя по слову, выдавленному с трудом, Белка сомневалась в возможности придумать выход, но все равно согласилась. Нельзя было летяшку бросать без помощи, нельзя – и все тут!
Спалось отвратительно. Неизвестно, где эта ни в чем не повинная зверушка, что с ней происходит. Что Волин станет с ней делать? Раз спорил с кем-то, должен будет ее показать, как я понимаю. А потом? Что он сделает с ней потом? Может, отдаст? Для этого придется не ругаться с ним, а просить по-хорошему, но я так и сделаю, если летяшку отдаст. Проглочу все злые слова и даже поблагодарю, если зверька это спасет.
Да, придется просить, хотя хочется треснуть по лбу и сказать все матерное, что знаю.
Утром после завтрака мы с Лелькой (Белка ушла раньше) уже собирались выходить на лестницу, когда явился Жегло. К счастью, почти все уже разошлись, так что свидетельниц встречи не было. Лелька нервно сказала, что ей пора бежать, и мы с ним тотчас остались наедине: пустой коридор от тишины казался еще больше, а каждый звук – громче. Мысли об учебе, занятиях и обо всем остальном меня покинули моментально, потому что на руке Жегло висела вчерашняя корзинка.
– Это он?
Пожалуйста, ну пожалуйста, пусть это будет он!
– Да. Я тебе принес. – Он оглянулся, как будто искал, куда поставить корзинку. – Волин только что отдал, пари все равно выиграл. Я лично ставил против – никогда не думал, что он сможет у госпожи Марты выкупить летяшку, она же их колдунам не продает, и нюх на покупателей у нее что у сыскаря. И уговорить кого-нибудь постороннего шансов мало, все же знают… кроме тебя.
– Он меня обманул!
– Ну чего удивляться, это же Волин. Цель средства оправдывает. К победе любой ценой, не оглядываясь и не смотря под ноги. Такой у него девиз.
У Жегло голос такой… горячий, что ли. И говорит он с придыханием, будто что-то сексуальное.
Если бы не зверушка, я бы обязательно остановилась поболтать. Но некогда.
Как он там? Крышка с трудом открылась. Летяшка лежал в корзине на дне, свернувшись калачиком, и дышал так тихо, что вначале я испугалась. Его глазки были закрыты. Эта скотина даже ничего мягкого ему не положила в гнездо, так что тот лежал на грубом дне. В моей комнате точно найдется что-нибудь подходящее.
Жегло прошел за мной следом и, оказавшись в комнате, стал рассматривать мою кровать и вещи, которые я вытаскивала из сундука. Особенно его интересовало исподнее, судя по всему, потому что он хмыкал не к месту, но ругаться не хотелось. Вот, эта майка подойдет – из прошлого мира.
Осторожно подложив ее под летяшку, я поставила корзинку на окно, к свежему воздуху. Его хоть покормили? Сбегав на кухню, я принесла морковку и кусок свежего белого хлеба. Приоткрыла корзину и рядом на подоконнике оставила блюдце с водой.
– Нужно на занятия… его можно так оставить, одного?
Жегло хмыкнул:
– Да не суетись ты так. Видишь, я его принес, забрал у Волина.
– Спасибо тебе!
А я так и не поблагодарила. Кстати, откуда он узнал о вчерашнем?
– Откуда ты?…
Надо же… Быстро он двигается. И обнимать не стесняется. Но… зачем же сразу с поцелуями лезть? Даже если это он – мой суженый, что еще не доказано, надо вначале поговорить, разобраться, узнать, что произошло в лесу, отчего я осталась там одна. И только после разборок я готова целоваться. Вот так!
Я отвернулась и нахмурилась. Его губы настойчиво лезли дальше, не понимая намеков.
– Ну давай, – шептал Жегло. – Чего ты упираешься?
Что давай? Нет, ну как навалилось все это на мою голову, аж гудит! Летяшка, занятия, плохой сон и он со своими приставаниями. Куда вообще лезут его руки?
– Что ты делаешь, Жегло? Перестань!
– Ну давай! Неужели тебе не интересно, как это делают у нас?
– Что – это?
Черт, не нужно было спрашивать! Он, похоже, принял вопрос за разрешение и поощрение на дальнейшие действия и принялся лезть с удвоенными усилиями.
– Жегло! Хватит!
Придется толкаться, а что делать? Мне сейчас совсем неохота, чтобы меня лапали.
Так разошлась, отпихнула с такой силой, что Жегло отлетел и ударился бедром о спинку кровати. Его лицо тут же замкнулось, глаза прищурились. Он что, правда рассчитывал на компенсацию?
– Я думал, ты поумней, – словно выплюнул он.
– Я?!
К чему он клонит?
– Я – Первый сын! – Его улыбка выглядит жестоко, узкие глаза почернели. – Могла бы жить как сыр в масле кататься, если бы не упиралась.
– Ты о чем? Ты хочешь на мне жениться?
Боже, неужели я его нашла? Своего суженого?
– Жениться? – он вдруг некрасиво открыл рот и захохотал. – На тебе? Размечталась! Что ты из себя представляешь, чтобы на тебе женился Первый сын? Кто ты такая? Ни рода, ни силы. Ну, как любовницу я бы тебя и подержал, пока ты меня тешила бы. Но про «жениться» смешно, скажи кому – до смерти ухохочется.
У меня так щеки горели, будто меня по ним отхлестали. Любовницей?
А ведь раньше я Белке чуть ли не то же самое предлагала. И еще удивлялась, отчего она так резко реагирует?
– Уходи, Жегло. Я не буду твоей любовницей!
– Ну как хочешь. – Он расправил плечи, поправил рубаху, пояс и лениво пошел к выходу. – И получше найду, невелика печаль. В тебе только и хорошего, что неизвестность и интерес, что в вашем мире по-другому. Может, вы по-другому это делаете. Ну ничего, глядишь, через годик-два одумаешься, оценишь, что тебе предлагают. Может, и я тогда еще раз надумаю спросить.
Жегло развернулся и ушел, и мне с трудом удалось удержаться, чтобы не сказать ему вслед все гадости, вертевшиеся на языке.
Что за невезение? Разочаровывают один за другим, как сговорились!
Хорошо, что дел много, есть чем отвлечься. Почесав летяшку, уютно устроившегося в корзине, я ушла на занятия в полной уверенности, что все неприятности, которые могли случиться, случились с утра, так что остаток дня можно ни о чем не переживать.
А оказалось, жизнь никогда нельзя предугадать. Когда после занятий я вернулась в комнату, зверек был мертв. Совсем, безвозвратно, окончательно, бесповоротно, неисправимо мертв.
Гурьян бросал в сумку вещи, почти не глядя.
– Эй, ужинать идешь?
Бакуня приоткрыл дверь. Некоторое время наблюдал.
– Что произошло?
– Отец приказал приехать.
– Зачем?
– Не знаю. Но он зол. Я устал от его придирок. То я идеальный сын, то я дурак дураком, не могу даже учиться как следует.
– Такое впечатление, что у нас один отец, – захохотал Бакуня. – Ну ладно, Корке твоей передать что?
– Скажи, буду через два дня. Ты, кстати, помнишь наш уговор?
– Какой?
– О чем ты будешь молчать? Корка не должна узнать, что наши родители сговариваются.
– Да я помню, помню. Не скажу ничего, не боись. А ради любопытства – почему ты не хочешь, чтобы она знала?
Гурьян усмехнулся, но выглядеть при этом умудрился почти несчастным.
– Сам узнаешь, как тебя женить решат, а ты и слова против не сможешь сказать. Хорошо, если жена смирная и послушная попадется, но где ты таких видел среди Первых дочерей?!
Поняв, что повысил голос, Гурьян замолчал и вышел из комнаты, не сказав больше ни слова.
Глава четвертая,где решается важнейший вопрос: не послать ли все к черту?
У меня никогда не было домашних животных – ни кошек, ни собак, но, кажется, я поняла, каково это – их терять. Я рыдала три дня, оплакивая летяшку так горько, будто он прожил рядом много лет.