– Не вздумай даже отказываться! – твердил Грамадий, ведя меня по коридору, и язык почему-то не поворачивался объяснить, что я уже не собираюсь отказываться. Нужно думать о том, как жить дальше, потому что моя жизнь продолжится, я не позволю ему ее сломать, как бы там ни было, поэтому колдовская сила мне пригодится.
Нас встретил какой-то мужчина в одеянии, похожем на монашескую рясу, даже веревкой был подпоясан, и голова лысая.
– Ну как, – напевно поинтересовался он, – силу сейчас будем брать? Готовы?
– Да-да, мы готовы, – торопливо вылез вперед Грамадий.
– Тогда ждите.
Мужчина ускользнул и закрыл за собой дверь, а мы остались вдвоем в коридоре, где у стены, к счастью, имелась длинная лавка.
Было очень тихо. Что там сейчас происходит, в комнате, куда нас не пустили? Что бы там ни было, обошлось без звукового сопровождения. Это больно? Что ты чувствуешь, когда из тебя вытягивают самое дорогое? И я не о любви к суженой, а об единственно важном для Волина – власти. Он уже стал никем, а из комнаты выйдет даже не колдуном.
Время как-то изменило свой бег, перестало вести отчет. Раньше бы я изнывала со скуки, не зная, куда себя деть, потому что терпеть не могла ждать, а теперь… какая разница, где сидеть? Тут ли, в комнате в общежитии, на улице или на лекциях?
Дверь открылась, когда радетель широко зевал и пытался удобней прислониться к стенке, видимо, времени прошло порядочно.
– Заходите, – донеслось оттуда.
Грамадий подскочил и засуетился, уступая мне дорогу и заодно поторапливая. Может, ждал сопротивления, но упираться я не собиралась.
В длинной комнате было светло и пусто, в дальней стене – две закрытые двери. Беленые стены, деревянная мебель, два больших стола, явно не обеденных. И никого. Его увели так, чтобы мы не столкнулись. Коротко кольнуло в сердце. Почему? Не надеялась же я, в самом деле, увидеть Волина? Еще раз, напоследок, пусть даже мельком, пусть вскользь. В любом случае, в комнате только лысый монах. Впрочем, «монах» – не точное определение. На руках и на шее у него завитые спиралями сухие травы, а креста нет.
Я отвела глаза. Я так устала! Ничего не хотелось, но нужно закончить начатое.
Процедура передачи силы была короткой и невзрачной. Псевдомонах повесил мне на шею белый кристалл на грубой веревке, из которой во все стороны лезли нитки, а потом, мыча себе под нос, качал как маятником каким-то деревянным шаром, натертым до блеска, как будто гипнотизировал.
Никакого прибавления сил я не чувствовала, разве что сердце стучало медленнее от его усыпляющего бормотания.
Бац! В конце меня изнутри взорвало свежим ощущением чего-то радостного, сладкого, вкусного. Псевдомонах отдернул руку с медальоном и устало вытер рукавом пот со лба. В крови бурлила, остывая, сладкая свежесть – колдовская мощь. Вот она, оказывается, какая… Очень приятная. Да что там приятная! Ощущения просто крышесносные! Как будто энергетик выпила!
– Сейчас пройдет, всего несколько секунд, – тяжело дыша, произнес псевдомонах. А я и не заметила, что он устал. Казалось, что тут такого – стой себе да шаром качай, – а он вон как вымотался. – Это ощущение взрыва, будто тебя искупали в солнечных лучах, пахнущих свежими фруктами, получилось оттого, что мощь вошла в тебя сразу, одним куском. Потом она усмирится, рассредоточится по телу. Обычно ты будешь чувствовать лишь легкий аромат и еле заметное тепло в груди. Распишись в получении.
Он поднес к моей руке грамоту на дощечке и самописный карандаш. Текст гласил, что я подтверждаю передачу колдовской силы, изъятой у Волина безродного и переданной Екатерине иномирянке в качестве компенсации за все неприятности, которые ей причинили во владениях князя Илиаса Седьмого.
Надеюсь, ему не было больно, когда силу отнимали…
Я тряхнула головой и размашисто подписала.
– Ах, как я рад! – щебетал Грамадий, провожая меня в общежитие. – Несмотря на неприятности и способ получения, я ужасно рад, что ты теперь колдунья. Словесник, конечно, почетная профессия, но не очень доходная. А теперь ты сможешь устроиться гораздо лучше. Научишься пользоваться силой, подрастешь, привыкнешь… Замуж выйдешь, детей… – он прервался, с ужасом вытаращившись на меня. Сболтнул лишнего, согласна, но зря он так боится меня обидеть или задеть. Внутри пусто. Мне не жалко себя, не жалко Волина, просто тень какой-то досады на то, что все сложилось так глупо. И больше ничего.
– Жду в субботу на ужин, – напомнил Грамадий, высаживая меня у ворот АТМа. – Но если нужно, приходи раньше.
В общежитии все было по-прежнему. Я шла по коридору, и стоило девчонкам меня заметить, как они сразу замолкали, провожая долгими взглядами, как мученицу, которая тащит в гору крест. Правда, сегодня многие косились с интересом – новости о передаче силы расходятся быстро. Но я не готова ни с кем говорить. Лучше опустить глаза, пройти в комнату и упасть на кровать. Правда, плаща больше нет… его плаща больше нет, я попросила Белку его выбросить, потому что сама не смогла.
Надо же… на глаза навернулись слезы. Не может быть. Из-за плаща?!
Я прикусила губу, чтобы не разрыдаться, и добралась наконец до своей комнаты. Быстро зашла и заперла за собой дверь. Но расслабиться не успела, как в дверь уже колотили.
– Катя, открой, это Белка!
– Оставь меня.
– Катя, тебе нужно поесть. Открой, все равно не отстану.
Открывать ей я не собиралась. Еще чего. Хочу покоя, просто лечь, отвернуться к стенке и закрыть глаза. Жаль, что нет плаща: я к нему так привыкла. Он воплощал мою мечту, сказку, в которую хотелось верить, и мне было хорошо там, в начале пути, когда впереди расстилались просторы, когда нужно было всего-то найти свое счастье и наступит утопия.
А теперь я его нашла. «Счастье», в смысле. И что там дальше? Что дальше-то?
Легко уйти в мир своих ужасных страданий, затеряться в одиночестве, когда тебя не трогают. Но как это сделать, если в дверь барабанят с сумасшедшей силой и не вынесли ее до сих пор только из-за наличия крепкого колдовского замка?
Нет, сил нет терпеть, отвлекает.
– Оставь меня в покое! – заорала я, подскакивая с кровати.
– Нет! Открывай!
И очередной удар. Бедная моя дверь, несчастная. Придется открывать.
Белка вошла с видом завоевателя, покорившего всех недругов, в руке у нее была глубокая миска, от которой шел пар. Еду принесла. Отодвинув стул, она поставила миску на стол, вынула из кармана салфетку, в которой лежали ложка и кусок черного хлеба.
– Садись, – кивнула на еду.
Дверь нужно закрыть, пока еще кто-то не пролез. Перед Лелькой я вообще не смогу ее захлопнуть, рука не поднимется. Но успела, повезло. И вот мы вдвоем, я настороженно смотрю на Белку, которая устроилась на кровати с тем самым видом, подразумевающим, что уходить она никуда не намерена.
– Будешь меня жалеть?
Она медленно кивнула, но хоть не сказала ничего. Будет меня жалеть по-любому, сколько ни проси об обратном. Даже если ни слова не скажет, промолчит, жалеть все равно будет. Как и все остальные. Кроме Наяды, которая теперь мой первейший враг, и, вероятно, оставшихся Первых сыновей, лишившихся друга. Но если подумать – какие они друзья? Просто все родились в рубашке и общаются с себе подобными. С кем еще им общаться?
– Не уйду, пока не поешь.
– А потом уйдешь?
Я понюхала – пахло очень вкусно.
– Да. У меня и своих дел предостаточно. Караулить тебя неохота, но если нужно, я могу с тобой посидеть, пока не уснешь.
– Посиди, пожалуйста.
Вот этого я от себя и сама не ожидала. Вдруг стало понятно, что за окном темно, что уже ночь и вскоре общежитие затихнет, а я буду одна, совсем. И одиночество вовсе не так привлекает, как до прихода Белки. Там ведь ничего нет.
Там пустота.
Но я-то живая!
Рагу, видимо, готовила Лелька – я уже по вкусу узнаю, из нас только она одна умудряется так потушить овощи, чтобы те таяли во рту.
– А где Лелька?
– Она на дежурстве в госпитале АТМа, к нам должны перевести часть больных из-за ремонта главной городской больницы. Завтра только будет. Ты ешь и ложись спать, Катя, утром проснешься и начнешь жить дальше.
– Да.
Рагу закончилось очень быстро, а потом глаза сами собой слиплись, так что я и не помню, как заснула и когда Белка ушла.
Утром жутко не хотелось вставать. Ведь у меня есть оправдание, чтобы не идти на занятия, верно? В моем положении можно и прогулять денек-другой, и все поймут. Пожалеют и скажут, покачивая головами: «Да, столько пережить… Бедная девочка, неудивительно, что она не может выйти из дому».
Именно эта мысль и заставила вскочить и начать собираться. Я не буду себя жалеть. Я не стану прятаться. Ни от людей, ни от себя самой, ни от произошедшего. Не стану уподобляться хрупкой веточке, которую любой сапог раздавит.
Правда, на кухне мое появление вызвало такой ажиотаж, что пришлось напрячься, чтобы не сбежать. Буду принимать происходящее как испытание силы воли. Не отступлю, не сбегу. Утром я должна завтракать, каждый день хорошо питаться, чтобы было достаточно сил.
Белка кивнула на соседний стул. Мы молча выпили чай и съели хлеб с сыром, потом договорились встретиться на обед и разошлись по своим занятиям.
На лекции при моем появлении все тоже замерли. Пришлось сделать каменное лицо и только повторять, что это скоро пройдет, что завтра будет легче, уже завтра никто не будет пялиться.
– Катя, ты? – удивилась наставница.
Я села на свое место.
Сегодняшняя лекция была о способах увлечь учеников своим предметом. О различных играх, интересных мелочах и поощрениях. Конечно, для этого предмет нужно было любить самим, а я вдруг прикинула и поняла, что не испытываю особой любви к обучению. Раньше мысль как-то воодушевляла, а теперь при мысли, что придется всю жизнь учить детей, почти пугала.
Чему я могу научить? Да еще детей, изначально счастливых существ, которых нельзя лишать детства. Какой учительницей я стану? Злобной, вечно недовольной всем мегерой с поджатыми губами, которая думает не о детях, а только о собственных пустых вечерах? Которая боится идти домой, потому что там ее никто никогда не ждет?