Приставка «безродный» означает, что этот источник не вызывает доверия. Вернее, что к его словам нужно относиться с сомнением. Поделить надвое и снова надвое. В общем, безродные, которых я встречала за годы службы, похожи на тощих и диких волков, которые таращатся из голодного леса на опушку деревни, где пухлые окорока и жирные куры, а пойти и взять не могут.
Итак, почерк уверенный, без помарок, и слог четкий. Заявитель пишет, что в Северном лесу на окраине нашей страны, там, где начинается холодный океан, неожиданно начали болеть деревья. Зараза распространяется медленно, но уверенно, и местные умельцы не смогли установить, что происходит. Следуя какой-то инструкции, о которой я ни слухом ни духом, уважаемый заявитель, исполняя свои прямые обязанности, докладывает о данном факте князю Гораславля. Подпись, число.
И все? Лес заражен непонятно чем? Когда это болезни были делом сыска?
Ладно, что дальше? В рапорте указано, что это заявление присоединено к другому, полученному отделом внешних связей от некоего Грача. Грач угрожает гораславскому князю тем, что сгноит весь лес в родном княжестве, если ему не выплатят огромную сумму отступных и не выдадут новые, чистые документы, которые позволяют жить, где в голову взбредет, а также ездить в разные страны.
Это уже интереснее. То есть Макарский связал в одно два случая – гибель деревьев и безумное послание бывшего каторжника, а судя по стилю и требованиям о документах, речь именно о каторжнике с порченой историей, которая не позволяет ему жить на широкую ногу.
На первый взгляд дело – пустышка. Ладно, а со вторым что?
Во второй папке тоже две бумажки, ну прямо как сговорились. Заявление госпожи Мельбух о неких подозрительных шумах, которые доносятся к ней еженощно. И о каких-то подозрительных личностях, которые ее везде преследуют, стоит только выглянуть в окно. Поэтому госпожа Мельбух выходит на улицу только при свете дня – и то постоянно сталкивается с разными мошеннического вида молодчиками с наглыми и злыми глазами. Налево по улице пойдет – стоят у ворот. Направо пойдет – у трактира стоят и ржут над чем-то, наверняка ее персону обсуждают. На рынок пойдет – там их вообще видимо-невидимо. В общем, окружили гражданку Мельбух, наверняка хотят отнять ее имущество.
Ну Макарский, ну шутник! А еще дело завел, хотя ясно, что данную гражданку следует отправить к душевному лекарю, а не в сыск.
Ладно, вторая бумажка – снова рапорт, где некий душеприказчик перечисляет имущество госпожи Мельбух, коего, оказывается, весьма немало: два дома в Гораславле и личное хозяйство по производству сыров в деревне неподалеку, плюс немалый счет в хранилище.
Так-так. Может, не так все и просто. Госпожа наверняка не в себе, но какая-то доля правды в ее подозрениях может быть.
И что дальше?
Два дела, выбрать можно одно. Ладно, дома решу.
Смахнув обе легонькие папки в ящик, я поправила жакет, который благодаря крою постоянно топорщился сзади, и пошла домой.
На улице очень хорошо. Поздняя весна наполнила воздух ароматом цветущих деревьев. Это такой пронзительный запах, особенно на рассвете! Выходишь – и надышаться не можешь.
По вечерам он более терпкий, густой. И сверчки расплодились, и птицы не умолкают сутки напролет, кроме нескольких особо темных часов ночи. В общем, то время года, когда начинаешь думать, что жизнь все-таки прекрасна.
Квартиру удалось найти недалеко от работы, в двухэтажном здании, черный ход вел по узкому проулку к парку, за которым расположен сыскной отдел. Платила я только за бытовое обслуживание – стирку вещей и чистоту помещения. А вот с едой не задалось. На ужин в столовой при доме я не успевала, потому питалась как придется. Когда вспомню, что нужно поесть, тогда и ем.
Не помню только, есть ли дома еда. И если нет, это будет весьма печально, готовить совершенно не хочется. Я давно не вижу смысла тратить время на готовку. Зачем, если его можно потратить на работу, а еду попросту купить? Хотя если еды много, часть тогда пропадает, а я не люблю, когда пропадает еда.
Нет, не буду рисковать. Куплю по пути пирог. Еще не так темно, и пекарня открыта. Буду надеяться, не все раскупили.
Мне повезло: остался большой кусок пирога с курицей и сыром, да еще и простокваши кувшин дали – у них бывает иногда, торговка из молочной лавки оставляет остатки, которые не успела распродать, так что ужин вышел шикарный.
А после плотного ужина меня сразу вырубает. Организм расслабляется. Впрочем, и без еды я бы долго не продержалась.
Только нужно раздеться и умыться. Не хочется, конечно, но придется себя заставить. Если подумать, я постоянно себя заставляю. Последние годы моей жизни – полоса самопринуждения. Учиться заставляла, работать. Поесть, привести себя в порядок, следить за чистотой и обходиться без мата, чем многие сыскари грешат. Каждый день заставляла и продолжаю заставлять. Вставать утром, делать зарядку и следить за одеждой. Особенно заставляю, когда не понимаю, зачем это все нужно? К чему это все? Тогда заставляю себя еще упорней.
И эта привычка позволяла мне жить вполне терпимо.
Значит, нужно соглашаться на брак с Федором. Просто заставить себя, как обычно, пережить сам процесс, а потом заставить родить ребенка. И все, дальше пойдет как по маслу. Детей я буду любить, ведь они мои.
Только не прямо сейчас. Не могу представить, чтобы прямо сейчас я пошла к Федору и согласилась. Откладывать новость он не станет, значит, утром уже оповестит родню. А сплетни, как известно, по воздуху носятся, так что не успею и глазом моргнуть, как о свадьбе будут знать все, уж сослуживцы точно. Начальник каждый раз при встрече будет тыкать тем, что оказался прав – именно на такой результат он и рассчитывал, переводя меня на мелочовку.
Ну вот, опять на работу мысли съехали.
Наконец я улеглась и закуталась в одеяло. Всегда мерзну по ночам, даже если тепло оденусь. Не знаю уж почему, но закутываться приходится, как гусенице в кокон.
На потолке след от фонаря, что светит за окном. Размытый и серый круг света, который то и дело перечеркивают крошечные точки – ночные насекомые.
Что же мне делать, что делать?
Спать, конечно. В моем родном мире говорили: «Утро вечера мудренее». И еще там вроде учили, что народная мудрость на то и мудрость, чтобы отображать реальное положение дел. Что ж, прислушаемся к мудрости предков, подождем до утра.
Ресницы сомкнулись, и только тишина осталась. Спать, спать.
Ну, разве что еще чуть-чуть плотней закутаться в одеяло.
Утро у меня, когда я в городе, начинается с криков дворника, который обязательно с кем-нибудь ругается. Это такой невзрачный старичок с жутко длинной бородой и магией бытовика. Однако ходит он с метлой, используя ее больше в качестве палки, чем в качестве орудия для уборки.
И вот, сколько я ни намекала, и не одна я, а и остальные жильцы, чтобы орал меньше, он пропускает мимо ушей. Нет, бывают, конечно, и счастливые дни, когда жильцы нашего дома просыпаются по другим причинам, но чаще всего причина все-таки ор.
– А чего такого? На улице уже рассвет, – простодушно отвечал дворник, когда его просили замолчать. И ответить нечего – действительно рассвет. Прямого указа хранить тишину в ночное время он не нарушает, а чисто по-человечески призывать к совести его бесполезно.
Так и живем.
– И какого лешего под твоим окном луковая шелуха? Куда ты мусор выбрасываешь, из окна, что ли? А на что главный по дому? Управед то есть? Сейчас пойду и потребую тебя выселить! В загон к свиньям! Там все такие.
И так до бесконечности. Даже голову под подушку совать бесполезно, потому что орать наш дворник может часами.
Ладно, все равно вставать. Надо же на работу.
Вот что меня, помню, поражало в этом мире – тут не было четко фиксированного трудового дня, разве что у лекарей да у учителей. В остальном приходи когда угодно – главное, что работа должна быть сделана. Если ты пекарь – приходи хоть после обеда, но булки покупатели ждут на завтрак. Прозеваешь – они уйдут к другому пекарю, который с первыми петухами голову от подушки отрывает, а ты останешься без дохода. Такая саморегуляция, я бы сказала.
Мне тоже можно приходить когда угодно, но я привыкла выходить из дому с рассветом.
Мини-колпаки бытовой магии – одна из тех штук, которым я не нарадуюсь! Сунул одежду в шкаф, закрыл дверцу – и одежда вычищена и выглажена. Кайф.
Словно в противовес приятным моментам тут имеются и противоположные. Например, передвижение. Передвигаются все… пешком. Или на извозчике, в повозке, запряженной лошадьми. Лошади – это утрированно я их называю. Животные похожи, конечно, на лошадей, но на них нельзя ездить верхом, строение тела не позволяет. Порталов, хотя мир и колдовской, не придумано. Получается, что с бытовыми моментами проблем нет, зато добираться из одного населенного пункта в другой приходится ножками. Не важно, обычный ты житель или крутой колдун. Вот так.
Приведя себя в порядок, я вышла через черный ход, закрыла глаза и вдохнула полной грудью. В такие моменты, когда ночная свежесть еще не ушла, цветущие деревья пахнут просто невероятно. Правда, наслаждаться мешали вопли, пусть и слегка приглушенные за счет стен дома.
Ладно, нечего себе настроение портить из-за вредных старикашек.
А пока иду, можно и подумать, ведь Макарский уже наверняка ждет. Не успею войти в отдел, как он выскочит и потребует ответа.
– Ну что ты решила? Какое дело берешь?
Слегка ошиблась – добралась почти до кабинета. Дверь плотно прикрыта, видимо, Юлика еще нет. Ага, повод вздуть за опоздание.
– Я жду, Катя! Соображай быстрей!
– Я беру случай болезни леса!
– Да? – он, кажется, удивился. – Хочешь с выездом? Не наездилась еще?
– Не наездилась. Земля Великих Лесов так прекрасна… Можно любоваться до смерти.
Он пожевал губами, ища подтекст. Думал, я издеваюсь. Вообще-то есть такое, но не докажет – голосок-то идеально дебильный, но одновременно вежливый, не подкопаешься. Таким я разговариваю с посетителями, которые жаждут от сыскаря исполнения всех своих мелочных и несуразных требований. А научилась как? Простая история.