Добрая баба, как тут говорят.
У телеги уже горел огонь, дым от которого не дал мне заблудиться. Лесник жарил на нем хлеб и грел мясо. Положил мою порцию на большой лист съедобного салата, налил в кружку кваса.
Я ела и вот что подумала – так здорово, будто я в походе. Причем в детстве с кем-то взрослым. Ничего не делаешь, только свежим воздухом дышишь да красотами любуешься, а за тобой ухаживают, еду подают, ночлег обеспечивают… эх, так и привыкнуть можно!
Но про легкость пришлось забыть, как только мы отправились дальше и объехали холм. Деревья поредели и пропали, дорога вилась змеей и упиралась в нагромождение приземистых домиков, за которым в высоком холме чернели огромные норы – входы в шахту.
Теперь пора вспомнить, кто я и зачем. Не думала, что сама дорога к приискам мне так понравится. Спасибо не скажу, но и не забуду.
Лесник за долгое время впервые открыл рот:
– Они нас уже видят. Скажи, что тебе нужно на приисках. Где нужно быть?
– Достаточно оказаться в любом доме или просто в комнате, без свидетелей, дальше по обстоятельствам.
Он кивнул и снова сосредоточился на лошадях.
Эта его бородища начинала меня раздражать. Не могу сказать почему, но хотелось заставить его от нее избавиться. Да, Катя, что-то несет тебя – и опять в сторону. Борода и борода. Не нравится – не смотри.
У домов, или, скорее, землянок, валялись груды мусора. Грунт из шахт, старые телеги, мотыги какие-то… В общем, остатки, свидетельствующие, что тут когда-то велись крупные работы. Сейчас от них остались хлам и полтора десятка полуразвалившихся хижин, которые когда-то построили в качестве временного жилья работникам.
Две тощие собаки да мужчина в грязной, просто черной одежде – вот и все, кто нас встретил. Прячутся или отсутствуют?
– Сколько здесь человек живет?
– Постоянно три дюжины, еще дюжина кочует от наших приисков в города и обратно.
Где же эти три дюжины? По норам сидят? В лесу прячутся? Надеюсь, не зря ехала. И силы еще потрачу немерено. Надеюсь, тоже не зря.
Когда я стала сыскарем, была уверена, что он с легкостью способен узнать все, что угодно. Оказалось, действительно все. Но только цена слишком большая, потому что за все это удовольствие нужно платить. Не существует колдовского резерва, ничего не нужно накапливать… кроме физических сил. Короче, колдовство изматывает тело как физическая нагрузка. Ты устаешь. Так устаешь, что при переутомлении можешь свалиться в обморок – и тогда делай с тобой что угодно. И нет более или менее выносливых колдунов – отдача у всех одинаковая.
Когда вся эта история с моим перемещением случилась и я прочла отчет сыскаря, я, помнится, думала: раз так просто установить произошедшее, как тут может преступность остаться? Сыскари же все знают, все могут? Оказалось, могут, но далеко не все, и мне такая честь была оказана только по воле князя. Сыскарь, который мое дело расследовал, потом седмицу отдыхал от отдачи. Вот так-то. Поэтому используют сыскарей только в очень громких случаях, когда отдача того стоит. В остальных случаях по косвенным признакам, как у нас, устанавливают.
Сейчас мне особо рисковать и выкладываться в поиске нельзя, так что придется силу придерживать. Не хотелось бы оказаться без сознания в таком месте и в такой компании.
Лесник остановил телегу только у хижины, где стоял мужчина. Оказывается, это он не в грязном, а в рабочем – уголь добывал. Даже лицо покрыто черной пылью.
– Здорово, Волин.
Юркие темные глаза быстро пробежали по мне. Я смущенно потупилась.
– И тебе не хворать, Лапотник.
– Ты за углем?
– В том числе. В дом позовешь?
– Заходи, чайник поставлю. А что за гостья такая?
В глазах чумазого полыхнул жар. Хм, похоже, тут кого угодно подвези – у них слюна закапает. Главное, чтобы женского роду была.
– Девка моя. Взял проветриться.
– Не знал, что ты себе кого-то завел.
– А чего трепаться?
Они оба замолчали. Лапотник вытер вынутой из кармана тряпкой руки и отпер дверь хижины.
– Пусть заходит и внутри посидит.
– Иди, – коротко кивнул мне лесник. Я послушно бросилась в дом. Понятное дело, мужчинам нужно поговорить о своем, о важном, а мне положено сидеть, заниматься хозяйством, обустраивать уют и ждать, пока они снизойдут воспользоваться моим обществом.
Так, что у нас в доме? Как и ожидалось, обстановка жалкая. И не потому, что всего одна комната. Я видела семьи, живущие очень тесно – но это были счастливые семьи. И не из-за отсутствия женской руки. Просто как нора, которую вырыли, чтобы не мокнуть под дождем. Хоть какое-то укрытие, когда нет дома. Лежанка, сколоченная из дерева, покрыта слоем сена и мешковиной, стол такой же неуклюжий, очаг прямо в полу, над ним – дыра в потолке. Хорошо хоть не воняет ничем. Пылью разве что да дымом.
Ладно, мне только узнать, кто шантажист, а с утра – обратно в Хвощи. Жаль, не получится обратно в телеге проехаться, лесник углем ее загрузит. На нем, как на сене, не поспишь.
Так… Ну, сидеть можно на лавке, на кровать пока не очень-то охота. А вот съесть чего-нибудь… Даже странно, недавно вроде ели, а я бы и от ужина не отказалась, хотя обычно о еде вспоминаю, только когда живот от голода сводит. Зато проблем с лишним весом у меня никогда не было, в отличие от Лельки, которая с момента знакомства все с ним боролась, да безрезультатно.
Мужчины тем временем говорили на улице. О чем – не слышно. Потом к ним приблизились и прибавились другие голоса. Ага, остальные жители потихоньку выползают. Они долго бубнили монотонно, потом вдруг раздался громкий голос:
– А, лесник!
Голос резкий, видимо, подтянулись кто понаглей и теперь делают вид, будто не прятались.
– Говорят, ты бабу какую-то привез?
– А тебе чего?
Лесник тоже повысил голос, а я поежилась. Всегда неприятно, когда не можешь контролировать поведение людей, не можешь заставить их вести себя хорошо. А я не боевой колдун, против физического воздействия мало что смогу. Остается надеяться, что Волин свое слово сдержит.
– Может, познакомиться хочу.
– Вали отсюда.
Потом все стихло. Я ждала, может, воплей, может, даже драки, но вскоре снова тихо заговорили. Похоже, обошлось.
Может, пора начинать поиск? Но где гарантия, что в самый неподходящий момент кто-нибудь не вломится, не увидит меня за делом, чего допускать нельзя?
К счастью, лесник тоже про меня вспомнил. Вошел, плотно закрывая за собой дверь. В руках – одеяла и сумка.
– Что тебе нужно для работы? – спросил, осматриваясь.
– Чтобы меня никто не беспокоил и в ближайшие час-два сюда не вломился.
– Хорошо, мы сейчас будем уголь грузить. Дверь я закрою и прослежу, чтобы никто не вошел. Только Лапотник вначале зайдет, вещи заберет. Он отдал нам дом для ночлега, сам переночует под навесом. Как только выйдет – можешь начинать.
Все это он говорил, одновременно стягивая с кровати мешковину – сено с хрустом посыпалось на пол. Поворошил остатки, видимо, остался доволен, потому что застелил поверх сена сложенное вдвое одеяло.
– Спать будешь здесь, я на полу переночую. В сумке еда, все тебе, я с Лапотником поем. Выйти не нужно?
Видимо, туалет имеется в виду. Я тут даже в уборную буду ходить в сопровождении своего мужика?
– Нет.
– Тогда я пошел.
После него в хижину заявился Лапотник, тощий и настороженный, похватал какую-то посуду, принес кувшин сладкого чайного настоя, еще разок маслено покосился и пропал. Дверь стукнула, закрываясь.
Похоже, можно работать.
В выборе между полом и лежанкой однозначно победила лежанка. На полу, покрытом спрессованным слоем грязи, сидеть я не буду, а одеяло подстилать жалко. Вон как лесник за ними следит, в чистоте содержит. Не могу же я взять и испортить? Тем более спать на нем предстоит.
Кстати, а окно?… Ага, окно такое закопченное, что, если кто вздумает заглядывать, все равно ни черта не разглядит.
Ну, начнем.
Где ты, Ветерок? Возвращайся…
Когда я отпустила силу, пришлось лечь на одеяло, уже не думая, насколько тут чисто. Прииски оказались черной ямой, вытягивали силу будь здоров! Что-то страшное тут однажды произошло, много людей под землей погибло. Тот самый пресловутый остаточный фон смертей, который сыскари отказались признать, настолько плотен, что не получается сквозь него пробиться. Как толстый слой черной пленки, которую корябаешь слой за слоем, а конца-края не видно. Нужно много времени. И сил. Нужно договориться с лесником еще кое о чем. Пойду посмотрю, где он и что делает. Надеюсь, далеко от хижины не ушел, бегать искать как-то страшновато.
От входа была видна телега под навесом, уже доверху груженная углем. Лапотник и Волин сидели рядом с ней и курили. Меня они не видели. Теперь оба были в угольной пыли, кое у кого даже борода черная. Вот бы сбрить ее вместе с пылью!
Далась же мне эта борода!
Черт, а как же мне его звать? В смысле при Лапотнике?
– Хороша девка-то!
Двое типчиков разбойничьего вида вышли из-за навеса, а может, еще откуда – тут хибарки так плотно друг к другу пристроены, не разберешь.
Волин оглянулся на меня и нахмурился. Встал.
Ух ты… А он, оказывается, разделся, чтобы одежду не испачкать. Только штаны на нем и какой-то ободранный рабочий фартук. Не помню, у него такие плечи были широкие или в последнее время наросли? Шея что твое бревно, ручищи как кувалды. Под одеждой было не видно, но его тело сильно изменилось.
Что-то мне нехорошо.
Эта растерянность при виде полуголого лесника оказалась весьма кстати. К счастью, у меня нет привычки открывать рот и ляпать глупости, наоборот, я всегда молчу, как воды в рот набрала.
Лесник подошел и положил мне на пояс руку. Он стоял очень близко, загораживая меня от остальных, и никак нельзя было отодвинуться или попросить отодвинуться его. Легенда обязывала делать вид, будто так и нужно.
– Что-то случилось? – еле слышно спросил он, по-свойски прижимая меня к себе. Типчики подошли к Лапотнику и заговорили о чем-то, поглядывая на нас.