— Хорошо.
Алена стояла и плакала, и молодой следователь, что всё время был рядом, опасаясь громких всхлипываний, осторожно прикрыл ей рот ладонью. От неё пахло табаком и чужим человеком. Девочку начало подташнивать, к счастью, допрос закончился, и она рванулась в кабинет, где разрыдалась, укрывшись за пыльную штору.
А в кабинете Игорь Жуков прочитал протокол и начал подписывать листы. Михаил Владимирович напоследок спросил:
— Собираетесь к Людмиле Александровне или сразу в Велегожск?
— Зачем к ней? — в недоумении ответил капитан, и после, посмотрев в глаза следователя, почему-то добавил — Пока не знаю.
— Странный вы какой-то человек, Жуков, вроде выросли в соседнем посёлке, а я с вами будто живу на разных планетах, и у нас нет ничего общего. Я на Земле, а вы на холодной Луне, с лунным зайцем.
— Почему я странный?
— У вас есть дочь или точнее сказать — у вас есть ребёнок, которого вы не считаете своим, но который считает вас родным отцом, как, впрочем, и весь посёлок, а вы даже не собираетесь с ним увидеться и поговорить. Я не понимаю, почему? Как вас не подозревать?
— Это не ваше дело, но я не буду хамить и возмущаться, утверждать, что вы лезете в мою жизнь, вы следователь и можете меня запросто арестовать или как там это у вас называется, засадить или поместить в камеру! Ну, а потом всё выясните и, конечно, отпустите, даже извинитесь передо мною, но моя жизнь уже будет сломана, поэтому я вам отвечу — мать этого ребёнка мне изменила, то есть предала меня. Вы можете это понять? Поэтому у меня нет уверенности, что Алёна моя дочь. Я же говорил, что мой друг одноклассник мне об этом рассказал. А ему сообщили друзья из посёлка. Всё просто и понятно! Никаких тайн и сказок!
— О, знакомый господин Дмитрий Прозоров! И вас не удивляет, почему он мне хорошо известен?
— Возможно, за годы моего отсутствия, он превратился в преступника или хулигана? Я не знаю, я ничего не понимаю, что здесь происходит. Поймите, я с ним общаюсь очень редко, ну пару раз в год созвонимся и всё, — Жуков поднял глаза и внимательно посмотрел на следователя. — Вы что ли его тоже подозреваете в убийстве, но почему, какое он имеет отношение к Миле и её родителям?
— Да все эти годы он упорно добивался руки и сердца Людмилы Александровны! Обивал пороги, использовал все возможности! Но её родители возражали против брака. Оттого мы тоже его отработали на причастность к зверскому убийству.
— Подождите… так он говорил, что она бледная мымра, зазнайка и ботаничка, а получается сам, того… любил её.
— Того-того, господин капитан. Он с ума сходит до сих пор, совсем недавно предлагал ей руку и сердце. Не знаю, что я сейчас делаю и для чего, но молчать я не собираюсь: вам бы хоть поговорить с Людмилой Александровной. Да и девочка ищет отца, ну не верите, что она ваша дочка, тогда проведите генетическую экспертизу, она не стоит великих денег, а где, я вам подскажу.
— Я подумаю, обещаю, что подумаю. А знаете, Михаил Владимирович, сейчас с моих глаз как пелена спала. Просто я не могу так сразу принять решение. Мы на Северах никуда не спешим, как-никак все малость замороженные.
— Главное, чтобы не отмороженные на всю голову.
— Разрешите идти?
— Идите, но имейте в виду, что можете нам ещё понадобиться. До свидания.
— Прощайте. Хотя я готов, как это там говорится, — оказывать помощь следствию.
Жуков встал и направился поскорее из душного кабинета. Он прошёл по коридору мимо кабинета с приоткрытой дверью и с нескрываемым облегчением оставил здание. Дверь за спиной закрылась, и он словно возвратился в настоящий мир из таинственной пучины, таящей опасность на каждом шагу.
Алёнка в щель незакрытой двери видела, как крепкий мужчина в новых джинсах и голубой футболке с дурацкой надписью «Я не пью и не курю! Я на Севере живу!» вышел из кабинета Михаила Владимировича. Через несколько секунд хлопнула входная дверь. Что-то неуловимо знакомое промелькнуло в его лице и фигуре…
Игорь Жуков вышел из здания следственного комитета и районной прокуратуры и с удовольствием продышался. День выдался ужасный — с самого утра домой нагрянули полицейские, потом добирались до следователя в соседнюю область, а после самое ужасное — бесконечный допрос с вопросами, выворачивающими душу на изнанку, протоколами. Как тут не занервничаешь, когда тебя подозревают в убийстве двух человек. Но теперь это всё позади, остался только растревоженный рой воспоминаний пятнадцатилетней давности. Да немного побаливала голова, и утомление давало о себе знать. Но вот — свежий воздух и ласковое июльское солнце. Выйдя за шлагбаум, он сразу позвонил родителям:
— Мам, привет, у вас там всё нормально? …Что у меня? Всё хорошо, да допросили свидетелем и отпустили, да-да. Нет, сегодня я никуда не поеду… Даже на такси… И переночую здесь в гостинице, а завтра приеду. Нет, к тёте Зое я ночевать не пойду, и не уговаривай. Всё-всё, привет отцу, скажи ему, пусть займётся снастями, как только вернусь, поедем на рыбалку. Пока, у меня садится аккумулятор на телефоне, целую.
Гостиница была рядом, в старинном соседнем доме, с белой лепниной и коваными фонарями, он напоминал маленький провинциальный Зимний дворец Санкт-Петербурга. Игорь прекрасно помнил о ней, поскольку уже не раз останавливался в её номерах, когда приезжал в город. Он повернулся на каблуках и быстрым шагом направился к входу, в эту минуту ему хотелось только борща и жареный кусок мяса, а после принять душ и проспать до утра на хрустящих простынях.
Алёна вышла следом и, проводив взглядом отца, пошла на стоянку, где её дожидались жёлтый скутер и его хозяин.
— Привет! Ну как прошла встреча с отцом?
— Здравствуй, совсем не как в сериале или в индийском кино.
— Почему?
— Я так и не решилась к нему подойти.
— Почему?
— Ну что ты заладил «почему» да «почему»? Не знаю. Поехали домой. Хочу почитать «Графа Монте-Кристо», роман меня успокаивает. Я вообще думаю, что романы пишут для того, чтобы можно было надолго сбежать от тошной повседневности.
— Поехали, держи шлем.
Но в этот раз побег задерживался. Из дверей здания выбежал Михаил Владимирович и, найдя взглядом друзей, закричал:
— Лена, ты куда? А мне ничего так и не сказала, — и, оглядевшись по сторонам, спросил тихо — Звонил?
— Да нет, я бы сразу сказала, — помолчав несколько секунд, добавила — Михаил Владимирович, можно я поеду, плохо мне.
— Я так и думал, что ты расклеишься. Езжай, конечно! Доедешь на этом самокате или, может, нормальную машину вызвать?
— Доеду, заодно голова моя хоть немного… проветрится.
— Я позвоню, а может, даже заеду завтра, если немного со своими делами разгребусь, — и Михаил Владимирович виновато улыбнулся.
— До свидания, поскорее приезжайте, я вас со своим ёжиком познакомлю, — сказала Лена и помахала рукой на прощанье.
— Совсем ещё ребёнок, — сам себе под нос пробурчал Михаил Владимирович, улыбнулся чему-то неведомому и вернулся в кабинет к осточертевшим за день бумагам.
Они ехали около самой обочины, попутные машины без труда обгоняли их, обдавая выхлопными газами. Водители иногда сигналили или моргали фарами, но Женя не торопился. Скутер с трудом вёз двух пассажиров, напрягая изо всех сил своё доброе китайское сердце. Алёнка держалась за водителя и думала о странной встрече, о которой мечтала с малых лет. Было не ясно — радоваться или печалиться от случившегося сегодня. Мечта идиота сбылась? А нужно ли было её исполнять? Может, так легче, просто не думать, не мечтать и, следовательно, не страдать, а просто жить, радуясь каждому дню и встречной улыбке. Как вот эти сосны и ели, тополя и березы. Злость на отца как сквозь землю провалилась, наоборот, теперь она чувствовала внутри себя щемящую пустоту, из-за которой хотелось лить слёзы. Хорошо, на тебе шлем, никто не увидит, что происходит за тёмным стеклом.
Приехав в сторожку, ребята пили чай. Женя не спешил, лето давно перевалило за экватор и безнадёжно скатывалось к осенним холодам, через месяц уже надо перебираться в общагу, в Москву. Он представлял, как зимой будет вспоминать этот вечер, как тёплое солнце скользит по верхушкам деревьев, от прогретой земли стелется чарующий аромат зрелых трав, они сидят на лавочке, а напротив Алёнка с опухшим от слёз лицом и красными глазами. Её волосы скатались в шлеме, и теперь крупные пряди сосульками свисали на лицо, как у Венеры кисти Боттичелли. Заходящее солнце подсвечивало их, искрясь в волосах:
— Ты удрала из Уффицы?
— Откуда? Женя, ты сдурел?
— Ничего не поняла, Маугли ты и есть Маугли, хотя нет, вернее, лесная нимфа или по-славянски берегиня, которая ничего не ведает кроме своего дерева или ручья.
— Жень, у тебя всё нормально с головой? Не пугай меня.
— Да всё у меня в ажуре, не дрейфь. Я сравнил тебя с одной прекрасной дамой, изображённой на картине, на которую можно посмотреть лишь в галерее Уффицы, во Флоренции, а Флоренция, как известно, в Италии.
— Да, в доме, в котором пшеница хранится, в доме, который построил Джек. Давай разъезжаться. Я пойду отдыхать, скоро приедет мама. Она тебе нужна?
— Да собственно нет. Отнесу посуду на терраску и поеду, — Женя повернулся к солнцу и запел — Лето прошло-о-о! Ты где тепло-о-о?
— Давай, будем на созвоне.
— Хорошо, только скажи, а по отцу-то колокол не позвонил?
— Нет, только по мне.
Женя уехал, но, через десять минут вернулся, — встретил Милу и довёз её с остановки до сторожки.
— Ещё раз до свидания!
— Пока!
Мила опустилась на лавочку рядом с дочерью, положив сумки на траву.
— Как прошёл день? Огурцы полила?
— Нет.
— Почему?
— Я сегодня видела своего отца. Может, ты скажешь, что это не повод?
— Он что приезжал сюда?
— Нет, он был у дяди Миши, и тот попросил меня проверить, зазвонит или не зазвонит.
— Ну и как?
— Конечно, нет, ты что, ещё сомневалась? Получается, ты любила человека способного убить?