— Грустно, мне почему-то кажется, что и мне ответят так же, как и вам, — предположила Мила.
— Тогда надо жаловаться прокурору! Вы должны знать основные версии следствия!
— Согласна. Но по версиям у меня есть своя специалистка — дочка!
Алёнка рассмеялась и сказала:
— Да ладно, какая я специалистка, я просто читала вашу статью, уголовный кодекс, уголовно-процессуальный кодекс, учебник по криминалистике, а ещё думала, но пока вам, как это сказать, не готова рассказать, что ли…
Девочка умолкла и опустила глаза, потому что не решалась произнести вслух до конца свою мысль.
— То есть вы не совсем доверяете мне?
Алёнка кивнула:
— Да, точно, а может, вас кто-то подослал, и вы тут вынюхиваете, вышли мы на след убийц или нет.
— Лена, что за «вынюхиваете», следи за своими словами!
— Извините, пожалуйста, что-то я завелась, день был тяжёлый.
Помолчав с минуту, журналист всё же продолжил:
— Я прекрасно понимаю ваши чувства и не обижаюсь на подозрения в мой адрес, но хочу вас заверить, что все мои действия направлены только на установление истины. Могу со всей ответственностью сообщить — меня к вам никто не направлял, я, так сказать, сам решил приехать.
Евгений умолк, и в лучах заходящего солнца его волосы светились бронзовым цветом, а веснушки стали совсем незаметны.
— Если хотите, можете попить с нами чая, — предложила Мила, желая хоть как-то разрядить обстановку.
— Нет, уже темнеет, пожалуй, поеду, тут тяжёлая дорога по лесу. Может, в следующий раз! Если не против, я, могу оставить свой номер телефона или взять ваш, если у меня будут новости о расследовании, я вам обязательно сообщу.
— Мама, можно я дам Жене свой номер телефона, мне ведь интересно все, что связано с убийством.
— Да, пожалуй, тем более я на память не помню свой номер.
Темнело. Длинные тени от деревьев устремились в лес, и свежий ветерок напоминал о грядущей ночи. Где-то рядом, за спиной, соловей уже начинал свою дивную трель.
— До свидания! Я позвоню, — на прощанье сказал журналист.
— Пока! — крикнула Алёнка и пошла в дом.
Вскоре, под звуки мотора, узкий луч света стал испуганно шарить по заросшей дороге, шарахаясь от черноты, мечтая поскорее выбраться на шоссе. Лес казался полон страхов и ужасов, готовых в любую секунду обрушиться на узкие плечи журналиста.
Зайдя в дом, Алёнка закрыла дверь на крючок и занавесила все окна. На плите булькал чайник, мама достала чашки.
— Иди пить чай!
— Наливай поскорее, я замёрзла.
— Достань малиновое варенье.
— Жалко, осталась последняя банка.
— Да ладно, скоро наварим свежее. Я уже накупила сахара.
Потом они пили чай с вареньем и слушали писк одинокого комара. Говорить не хотелось. За окном стемнело. Ночь прогуливалась по лесу, не давая сомкнуть глаз птицам и зверям.
— Лена, ты знаешь, о чём я сейчас думаю? — вдруг спросила Людмила и отодвинула на край стола полупустую чашку.
— Конечно нет, но могу предположить.
— Да, и о чём же я, по-твоему, думаю.
— Может о том, что тебе уже четвёртый десяток и пора что-то делать с личной жизнью. А возможно о дяде Диме?
Мила помолчала несколько минут, не сводя глаз с дочери. Ей казалось, что она то краснеет, то наоборот, мёрзнет. Хотелось ругаться из-за обиды.
— Я даже не представляла себе, какая ты глупая и жестокая, и продолжаешь ревновать меня к каждому встречному мужчине. Может быть, хватит или ты очень хочешь, чтобы я опять плакала?
— Нет, а что я такого сказала, мама?
— Ну, во-первых, обидела этого парня, он к нам сам приехал, может, хотел как-то помочь или согласовать действия, предлагал что-то, а ты ему в лицо: «Я вам не доверяю». Так нельзя, ты всё же девочка, ну как-то надо обходительнее с людьми. Не спеши говорить всё, что приходит на ум, перед тем как сказать — подумай десять раз. А во-вторых, зачем мне давить на больную мозоль, а? Проехали.
Мила поднялась и подошла к окну, глядя на чёрные чернила, обильно разлитые летучими мышами на оконное стекло. Рядышком закричал сыч, и обе женщины вздрогнули, представив кричащего от ужаса ребёнка, заблудившегося в дикой пуще, обложенного роем диких бестий, и своей кожей ощутили страшное одиночество и страх, грязными мухами закрывающий глаза.
Девочка по-прежнему сидела, склонив голову. Она сжалась, приподняв острые плечи, и попыталась хоть как-то исправить своё беспросветное положение.
— Прости, мама.
— Нет, не извиняю, ты уже достаточно взрослая, — не поворачиваясь, сухо ответила Людмила. — Я искала и ждала твоего отца несколько лет и не обязана разыскивать его вечно. Да, моя бабушка ожидала всю свою жизнь деда с фронта. А что у нас сейчас война? Пойми, он бросил нас и ни разу не приехал в посёлок, в котором вырос, не позвонил, не написал.
— Наверно, есть веская причина, почему он так сторонится нас и нашего посёлка, — предположила Алёнка, — надо попробовать выяснить, чтобы понять в чём дело и тогда принять решение.
— Я не знаю этой причины. Возможно, какие-то слухи или разговоры, но я была верна ему, видит Бог. Нормальный мужчина должен вначале решать проблему мирно, ну потом, если совсем нет мозгов, с кулаками, но не прятаться на краю света. Так, по крайней мере, меня учил твой дедушка.
— Прости, я может быть неправа, но не могу иначе.
Мила промолчала, она продолжала смотреть в ночь, разговор её тяготил, и она прекрасно знала, чем заканчиваются подобные выяснения отношений — рёвом обеих. Девочка встала и налила себе немного кипятка. Плеснув из банки варенья, она долго мешала розовую жидкость, не зная впрочем, что с ней делать. Пить не хотелось.
В стекло ударился большой мотылёк и упал в траву, оставив после себя на стекле только серое пятно. Дочь вздрогнула, отложила в сторону мельхиоровую ложку и просто улыбнулась, желая развеселить маму. Людмила моргнула и отвернулась от темноты, подумалось: надо сменить тему разговора.
— Я всегда полагала, что добро порождает добро. Вот приехал этот журналист, как там его, а — Женька, его учила мама и, может, что-то хорошее в него заложила, если он тратит своё время, бензин, чтобы хоть как-то приблизить час, когда схватят убийцу, — сказала Мила, глядя в глаза дочери, отчего с последней сползла идиотская улыбка. — Или убийц, почему ты не думаешь, что их могло быть несколько человек?
— Возможно. Надо подумать.
— Вот и размышляй, но только под одеялом. Марш спать!
— Я только помою посуду и лягу, спокойной ночи, мама.
— Хорошо, до завтра. А я пошла ложиться. Мне вставать рано.
За окном по-прежнему тявкал сыч. Несколько комаров надсадно звенели на кухне в ожидании позднего ужина. Тарелки и чашки быстро закончились. Девочка, не снимая футболки, немедля рухнула на кровать, и, как только голова коснулась подушки, её ресницы слиплись до утра.
На следующий день, к обеду, Алёнка кралась по коридору замка Иф следом за бедным Дантесом. Вскоре их отвели в камеру с тяжёлыми засовами и решётками на окнах. И она осталась с ним, среди тишины и мрака подземелья, и вместе с арестантом почувствовала мертвящий холод и отчаянье.
Пребывание во французской тюрьме прервал знакомый звук скутера, доносящийся с улицы. Отложив книгу, девочка подбежала к окну на террасе — за стенами замка не плескалась неведомая морская вода, у калитки суетился вчерашний журналист, стараясь поставить на подножку своё жёлтое чудо. Сердечко Алёнки радостно забилось, и обычный скучный день расцвёл неожиданными красками. Тут же футболка отправилась за комод, а из ящика на белый свет явилась голубенькая, под цвет глаз, и ещё новая белая толстовка и шорты цвета хаки.
— Да, получилось не очень, — оглядев себя в тёмное зеркало, девочка сделала неутешительный вывод. Но по новой переодеваться некогда, в дверь уже робко постучали.
— Кто там? — как ни в чём не бывало спросила Алёнка.
— Журналист Хронов, — раздалось из-за двери, и, откашлявшись, Женя добавил — Не мог вам дозвониться, Людмила Александровна, вот и приехал.
— Хорошо, что приехали, но Людмила Александровна на работе, а телефон давала вам её дочь — Елена Александровна.
— Ах, вчера переволновался и всё напутал!
— Заходить будете или продолжим любезничать через дверь, господин журналист?
Дверь задрожала.
— Если впустите, то, конечно, зайду.
— Ой, блин…
Алена сняла крючок и распахнула дверь.
— Алёна, во-первых, давайте перейдём на «ты» и, во-вторых, обсудим интересующие нас вопросы.
— Да, конечно, как будет вам угодно, сударь. Вот стул, присаживайтесь.
Женя прошёл по поскрипывающим половицам, окинул взором скромную терраску: белые занавески, белая скатерть, побеленные стены, и сел за стол.
— Ну, у меня бабушка была училка, и я тоже могу по-книжному лепить. Ну, так на «ты» или на «вы»?
— Да на «ты», на «ты»! Кстати, у меня один раз приключилось на втором курсе: иду после универа, а в подворотне, около общаги, меня один перец, быдлячей наружности, прижал к стенке, а я ему говорю: «Что случилось, сударь?». На него прямо напал столбняк, прикинь, молча отпустил меня и пошёл дальше. Я скорее оттуда делать ноги.
— Ну, у нас тут всё по-простому, мы ведь беднота.
— Ну, я тоже совсем не из графьёв, и с голубой кровью у меня проблемы, но буду искренне рад чашке чая. У меня самого батя работает на строительстве комбината, а до этого вообще несколько лет перебивался случайными заработками, у нас тут вообще проблема с устройством на работу. Хорошо мама трудится в детском саду, помнишь «Солнышко» на улице Строителей, на её деньги и жили, да на пенсии дедушки и бабушки.
— Помню этот садик, я там в прятки играла с друзьями, года три назад.
Девочка поставила чайник на плиту и достала две чашки.
— Сахар, варенье, карамельки?
— Сахар.
— А чё звонил-то, я ведь вчера объясняла, что здесь не берёт.
— Да забыл! Подумал с утра, что стоит попросить Людмилу Александровну, чтобы она поговорила со следователем, чтобы он дал мне эксклюзивное интервью по делу ваших родных.