Собственно, к подобной мысли приходили многие фантасты, те же Стругацкие. Но они предлагали коллективно воспитывать годовалых, пока родители бороздят просторы Вселенной. Без комментариев.
К сожалению, сейчас западная (и наша) цивилизация развивается совсем по другому сценарию. Возраст совершеннолетия все отодвигается, детей все более рьяно охраняют и оберегают, работать запрещено, одним гулять запрещено, набивать шишки запрещено. Они частично находят отдушину в неформальных объединениях, идут в протестные движения и жгут Макдональдсы. Частично капитулируют и сдаются, тупо сидя перед компом с пивом. Лишние люди. Онегин нервно курит в углу. Эти – гораздо лишнее.
Оговорка.
Все это, конечно, справедливо именно для семейных, вполне благополучных детей. Если у ребенка был опыт депривации, потери, амбивалентных отношений, есть особенности, все несколько иначе. Впрочем, согласно Роулинг, и для таких детей Хогвартс был спасением.
Говорить ли с детьми о тяжелом?
10 мая 2011 г.
За последний месяц довелось n-ное количество раз отвечать на вопросы, чаще всего журналистов, считаю ли я, что детям надо рассказывать о войне тяжелое: про смерть, мучения и т. д. Или пусть только радуются параду, салюту и говорят: «спасибо деду за Победу».
Мамы знакомые пишут про принудительное «просвещение», когда маленьким детям (начальная школа) показывают страшные кадры, фильмы, рассказывают ужасы.
Я вообще-то исхожу из того, что детям можно и нужно говорить про все. В свое время, когда мы делали «Энциклопедию для детей», так и ставили перед собой задачу – рассказать понятно и экологично про все абсолютно, без запретных тем. Поэтому в нашем томе «Психология» есть и про наркотики, и про аборты, и про сексуальные девиации, и про шизофрению, и про смерть, и про геноцид и концлагеря, и про карательную психиатрию – про все, про что только мы не забыли. Конечно, все упирается в «понятно и экологично».
Первое – вопрос скорее методический, это была отдельная огромная работа: понять самим и научить авторов (научиться вместе с ними), как можно любую тему сделать понятной и интересной. Но эту работу мы сделали, и даже основные принципы описали в отдельном документе. Жаль, что оно никому особо не нужно теперь.
А вот второе – более тонкая штука. Что значит «экологично»? Это даже не просто «чтобы ребенок не испугался» или «чтобы не узнал чего-то вредного», хотя и оно тоже. Чтобы не вызвало непосильных переживаний и неподъемных когнитивных диссонансов, не исказило развитие, не опередило ответом вопрос, не помешало становлению самостоятельного мировоззрения, да мильен всего. И поди разбери, что будет «чересчур», что «недостаточно», а что «в самый раз».
Сами по себе переживания, даже тяжелые, не есть зло. Я не считаю, что нужно любой ценой беречь ребенка от страдания и внушать ему, что мир – прекрасен и добр. Слезы, пролитые над «А зори здесь тихие», или ужас, испытанный при виде кадров из Освенцима, необходимы для развития души, и нет ничего страшного в том, что какое-то время после ребенок ходит подавленный или даже плохо спит. В жизни много боли, с ней придется справляться, что же делать. Другой вопрос, что кто-то готов пережить и осознать это в 10 лет, а кто-то только в 18, и он имеет право расти так, как для него нормально. И еще другой вопрос – кто и как поможет ему справляться.
В общем, после многих лет про это думания я вот к чему пришла. Говорить можно и нужно про все. По силам ли и на благо ли это данному ребенку в данный момент его развития, мы знать не можем, будь мы хоть семи пядей во лбу и почти ясновидящие. Поэтому условие экологичности – не в самом материале, и не в конкретных характеристиках ребенка (возраст и т. п.), а, так сказать, в правилах игры.
Они, на мой взгляд, таковы:
1. Свобода знать или не знать, впускать в себя тяжелый материал или закрыться.
Поэтому одно дело книга, которую в любой момент можно просто отложить, или телевизор дома, который можно выключить, а другое – обязательный урок или просмотр фильма, с которого ребенок не может встать и уйти, сказав: я не готов, я не хочу сейчас, не надо. Только и может, бедный, что пытаться отвернуться или закрыть глаза ладошками.
2. Возможность для ребенка получить поддержку в этом переживании. Я водила дочку в Яд ва-Шем, это было тяжело, но я все время держала ее за руку. Вчера в ленте встретилась «Не стреляй!» Шевчука, я включила послушать, а дочка, оказывается, не слышала раньше и заплакала. Но я могла ее обнять и посидеть рядом, пока она плачет. Мы ничего не говорили, не обсуждали, она что-то внутри себя поняла и пережила, но не одна – я ее обнимала.
Поэтому одно дело, когда рядом человек, понимающий тебя без слов и готовый быть с тобой в тяжелом переживании, сам способный выносить это переживание. Это может быть родитель, учитель, автор фильма или книги, тут уже по ситуации. Другое – официозный формат, где твое переживание не заметят, не поддержат тебя, а то и посмеются, или начнут причитать: «что ж ты такой чувствительный?» (вариант – «бесчувственный», если ты не проявляешь чувств, а положено).
3. Право ребенка не быть средством в этом процессе.
Когда я говорю на такие темы со своим ребенком, или со своими учениками, или со своими читателями (детьми), я не имею права думать о воспитании патриотизма, о национальной идее, о подрастающем поколении и о всяком таком. Не имею права использовать чувства и страдания этого ребенка (детей) для того, чтобы добиться каких-то там великих или не великих целей. По сути, взрослый в этом процессе выступает в роли проводника в ад, а проводник должен думать прежде всего о том, кто ему доверился, а не юзать его. Дети, кстати, это дело очень чувствуют, и на манипуляции отвечают цинизмом.
4. Сам взрослый должен глубоко пережить то, о чем он говорит. Не быть малодушным, не врать, не прятаться за лозунги, не подменять и не обесценивать страдание никакими «а зато» и никакими «потому что». Он должен в той или иной форме, ПРЕЖДЕ чем говорить с ребенком, продумать, прожить внутри себя вопрос Иова (не обязательно в религиозном смысле) – вопрос о том, как такое возможно в мире, как жить после такого и в чем же искать точку опоры. Взрослый должен обладать достаточным экзистенциальным мужеством, чтобы самому встречаться с такими вопросами и сопровождать в этой встрече ребенка. А иначе будет имитация.
Хотя нет, одно универсальное соображение про возраст все же есть: речь здесь идет о детях старше 7–8 лет. До этого возраста совершенно точно не надо про концлагеря и про блокаду. Только про Победу, про парад и про салют. Это конкретными психофизиологическими причинами обусловлено, не буду здесь подробно, дети до этого возраста не способны испытывать и выдерживать такие чувства, и не надо им. Впрочем, у нас, кажется, половина населения не способна, но это уже другой вопрос…
Какие из всего этого оргвыводы? Говорите с детьми об этом сами, пусть они переживут первое столкновение с такой правдой о мире и о людях в ваших объятиях. Но сначала – говорите об этом с собой.
А любителей их патриотически повоспитывать в соответствии с календарно-тематическим планом надо бить по рукам, или просто ограждать своего ребенка от официозного «воспитания» (например, прогуливать – очень здравая мысль). Но если повезло, и учитель, который говорит с детьми, способен делать это правильно, если ребенок знает, что может потом опять-таки прийти к вам и найти у вас поддержку, – не надо бояться никаких тем и никакой правды. Что же делать, мы их вот в такой мир пригласили, другого у нас нету для них…
Еще раз про вину
22 сентября 2011 г.
Мне кажется, важно попробовать сформулировать, почему я и некоторые коллеги так взвиваются от тренда «плохие родители». При том, что сами говорим и пишем о проблемах, ошибках, патологических моделях и жут-ких масштабах насилия над детьми, но на слово «вина» (и на стоящую за ним идеологию и практику, стремящуюся обвинить родителей, контролировать родителей, поучать родителей, обесценивать родителей) делаем нервную стойку.
Попробую собрать здесь в кучку соображения, почему этот тренд в деле защиты прав детей – аццкое зло.
Почему обвинять родителей вредно для самих родителей.
1. Когда нас обвиняют, мы обороняемся. Родители, склонные к жесткому обращению, это люди с очень поврежденным стержнем. При атаке на него они теряют даже те способности заботиться и понимать, которые у них есть (а есть они не очень). Что хорошо иллюстрируют некоторые рассказы о том, как выросшие дети попробовали предъявить родителям счет. И что из этого вышло. И сотрудники опеки могут много рассказать случаев, когда после вызова только начинающей спиваться мамы на КДН и «пропесочивания» там она уходит в затяжной запой. То есть и так дохленький родительский ресурс оказывается начисто перекрыт. Все силы уходят на защиту своего «я» тем или иным способом: ответной агрессией, отрицанием, уходом в забытье и т. д. Можно, конечно, начать теперь обвинять их уже в этом: почто не могут признать ошибки? О результате, думаю, сами догадываетесь. Нет, конечно, если цель – не сделать лучше ребенку, а потренироваться на прокурора, то можно.
При этом неважно, идет ли речь о заблаговременном просвещении, или о работе в кризисе, или о терапии, если нет этого поддерживающего месседжа, уважения, презумпции «хорошести», если есть осуждение и поучение, будет только хуже.
2. Ни один (ну, почти, кроме тех, кем занимается экспертиза в Сербского) родитель не рожает ребенка, чтобы его мучить. У «плохого» родителя всегда повреждена своя собственная привязанность, и поэтому он не может хорошо заботиться о ребенке. В результате ребенок становится «тяжелым», что еще больше ухудшает дело. Иногда, впрочем, не становится, а наоборот зайка и отличник, но родителю все равно непонятно, что с ним делать и как быть, и потому «тяжело». Он срывается, лупит, давит, оскорбляет, нарушает границы, даже не чувствуя, что при этом происходит с ребенком, потому что его тоже никто никогда не чувствовал. Указать ему на это, обвинив, можно с тем же успехом, с которым можно отчитать безногого за то, что он не ходит. Или человека с умственной отсталостью за то, что не решает уравнений. К счастью, эмоциональный дефицит, дефицит привязанности – это не органическое нарушение, его можно восполнять. Для этого надо дать человеку другой опыт – опыт эмпатии, понимания, поддержки, одобрения, веры в него. Изменения требуют огромных сил, а где их взять без поддержки?