Но если не считать сестры Роуз, никто никогда не был так добр и так бескорыстно щедр ко мне, как Оливия.
И я начала беспокоиться о ней. Большая ошибка. Мне нужно было вернуться назад к стратегии выживания, на тропу войны. Я должна была выяснить все об Оливии, поскольку Марк наверняка это уже знал. Это была его игра. Я инстинктивно чувствовала, что он знал всю подноготную и играл соответственно. Да, его козырной картой должна была быть информация. К этому моменту он наверняка уже добрался до Крюгер. До нее и до Дрейпер, и все нужные папки стали его добычей. Марк наверняка знал все, что можно, обо мне, о моем отце, обо всем. Он просто ждал своего часа. Но как он собирался использовать это? Боже. Желудок крутило. Я почувствовала, что мне нужно в ванную.
Я отвернула оба крана, но меня вырвало до того, как я ступила в ванну. Погружаясь в воду, я поняла, что нужно начинать с него. Марк. Кто он? Где он был раньше? Он сказал, что видел много школ. Что конкретно это значит?
Я больше не могла сидеть в сторонке и просто наблюдать за игрой. Мне нужно было вооружиться. У меня уже раньше бывало подобное ощущение чистого ужаса, но тогда я не знала, что делать. Как действовать. Я была ребенком. Но не в этот раз. Нет, сэр.
Когда я вышла из ванны, меня снова вырвало.
7 февраля, воскресеньеОливия
Его будто нарисовали. Так он был красив, обнаженный. Оливия смотрела, как Марк плавно выскользнул из постели и надел брюки цвета хаки и черную футболку.
Он повернулся к ней и приложил к ее губам палец.
– Не говори ничего.
Оливия приподнялась на локте, безукоризненно белые шелковые простыни обмотались вокруг ее ног.
Марк застонал.
– Просто кивни. Я иду за кофе и бейглами, чтобы накормить мою королеву.
Она кивнула.
Марк улыбнулся, но не стронулся с места. Он стоял неподвижно в кипящей тишине и пожирал Оливию глазами. Потянулся и тыльной стороной пальцев пробежался от ключицы к лодыжке прикосновением таким легким, что она даже не была уверена, а касался ли он ее? Наверное, да, потому что тело отозвалось. Снова.
– Не шевелись, замри. Ты великолепна. Хочу видеть тебя такой же, когда вернусь.
Оливия кивнула.
Она даже не вздохнула, когда услышала, как хлопнула входная дверь.
Она хотела гарцевать по комнате, смеяться, кричать и визжать. Она хотела любоваться собой в зеркале, обнимать себя. Что за ночь! Она упивалась удовольствием. Казалось, Марк знает о ней все. Кто она и что она чувствует. Он понимал ее, как никто другой, и, несмотря на все это, он любил ее. Он сказал ей это, некоторым образом.
– В тебе столько всего, что я люблю, Оливия.
Но она не должна была шевелиться. Марк серьезно относился к своим командам. Нет, не командам, как таковым, к желаниям. Именно так: он хотел, чтобы она делала для него некоторые вещи.
Но ей нужно было в туалет.
И она должна была выпить таблетки. Она не пила их вчера, и если не выпьет сейчас, это будет уже два дня пропуска. Где ее рюкзак?
Но Марк запретил ей даже шевелиться.
Она улыбалась своему отражению в ближайшем зеркале. Да. Это было больше, чем все то, что она могла себе вообразить. Она была безумно жива, каждый нерв звенел. Марк разбудил все.
Он любил ее.
Но ей действительно нужно было в уборную. Оливия осторожно встала. Она прошла в ванную, потом на цыпочках прокралась в безукоризненно чистую гостиную, где нашла свой рюкзак и бутылочку с таблетками. Не сводя глаз с двери, она, не запивая, проглотила таблетку. Затем на цыпочках вернулась в спальню, хихикая, потому что не могла бы сказать, почему ходит на цыпочках, даже если бы от этого зависела ее жизнь.
Спальня Марка Редкина была роскошной, но сдержанной. Все, чего касалась рука, было чувственно и прекрасно: шелковые простыни, замшевая спинка кровати, точеные тумбочки эбенового дерева и комод из нержавеющей стали.
Как она хотела открыть хоть один ящик.
Но лучше не надо.
Она аккуратно улеглась в ту же позу, тщательно проследив, чтобы простыни завивались вокруг нее точно так же, как раньше.
«Ты самое красивое создание из всех, кого я видел. Никогда не устану любоваться тобой, прикасаться к тебе. Знать, что ты моя».
Он любил ее.
И конечно, она любила его. Любила почти с самой первой их встречи. Уже тогда она поняла, что он может полностью вернуть ее к жизни. Вот почему Оливия готова была сделать все, быть всем для Марка Редкина. Всем, чем угодно.
Она услышала, как открывается дверь.
– Дорогая, я дома!
Марк хохотнул, и это заставило ее улыбнуться.
Да, она с радостью, охотно сделает все, что угодно, чтобы он был счастлив.
Уже сделала.
14 февраля, воскресеньеКейт
Что-то изменилось, и сильно. Большую часть времени Оливия была со мной телом, но не мыслями. О, в школе она, как и всегда, была такой же очаровательно отстраненной, но теперь она точно так же отстранилась и от меня. Мы всё еще делали вместе домашнюю работу. Все так же сплетничали о других девчонках и учителях. Она все еще донимала меня Джонни, даже настаивала на том, чтобы я пригласила его на вечеринку в Хай-Лайн. Да ни за что. И по большей части с Брюсом мы тоже гуляли вместе. Но «нас» больше не было, после того как я высказалась о Марке, «нас» больше не было.
Невысказанное оглушало.
Всю неделю я пыталась по ложечке скармливать ей темы для выпускного эссе. Мы должны были выбрать что-то, что относилось бы к нам лично, но имело бы широкое применение, вроде «успокаивающий эффект домашнего животного на четвертом году обучения», или «эмоциональный анализ целесообразности школьной формы по сравнению с повседневной одеждой», или «сравнительный анализ обучения в частных школах Нью-Йорка, Сан-Паулу и Сингапура». Я полагала, что по последней теме ее папа мог бы собрать много информации. Но Оливия взяла и выбрала: «Скрытая ценность финансовых сборов в системе частных школ».
Хороший мальчик, Марк Редкин. Пристрелите меня.
Хуже того, кажется, я сама собиралась писать об этом.
Утром в День святого Валентина мы чокнулись чашечками с кофе.
– По крайней мере, мы есть друг у друга, – сказала она.
Лгунья.
Примерно за полчаса до того, как я должна была отправляться на рынок, Оливия решила принять ванну. Из девочки-принимающей-душ-несколько-раз-на-день она превратилась в девочку, предпочитающую ванны, по крайней мере в те дни, когда она встречалась с ним. Всегда перед встречей с ним.
Я напрягалась, едва только слышала звук набирающейся воды. Оливия соскальзывала в какую-то странную кроличью нору, и если я не придумаю что-нибудь в ближайшее время, она утащит меня за собой, я просто знала это. Но что? Я не могла рисковать, снова покатив бочку на Марка. Я тут же окажусь на улице.
Мы с Брюсом сидели в гостиной, изнывая от беспокойства, пока Оливия купалась. Мне самой уже нужен был ативан. Постойте. Я знала о пузырьках с лекарствами в ванной, но она, конечно же, носила лекарства с собой. Рюкзак! Так и так я собиралась просмотреть его содержимое.
Я на цыпочках прокралась в ее комнату. Рюкзак лежал на полу у кровати. Я залезла в один из боковых карманов: тюбики губной помады, тампоны, ключи. Проклятье. Другой боковой карман: удостоверение и кредитные карты. У нее их было миллионы. Почему бы не хранить их в кошельке, как делают все нормальные люди? Дальше, центральный карман. Шум воды прекратился. Я услышала, как она вздохнула, и сама перестала дышать. Брюс вошел, чтобы помочь мне, лизнув в ухо. Я не могла рисковать, отпихивая его, она бы услышала. Есть, два пузырька. Я открыла ативан, вытряхнула таблетку и вернула бутылочку на место, прежде чем аккуратно вынуть вторую. Эту я раньше не видела. В шкафчике с лекарствами такой не было.
Бинго.
Это было уже нечто серьезное, нечто под названием рисперидон, 2 миллиграмма. Что это было? Для чего? Я вернула бутылочку на место и застегнула рюкзак, а потом мы с Брюсом прокрались до двери в ее спальню.
Я рисковала опоздать на смену.
– Оливия, – позвала я, – мне пора идти.
– Ладно. – Я услышала плеск. – Не перетруждайся. Увидимся вечером.
Конечно.
Я улыбалась всем в магазине. Я улыбалась овощам, ананасам и миссис Чень без остановки. От улыбки у меня болело лицо. Я отработала половину смены, прежде чем до меня дошло, что меня торкнуло. Я чувствовала себя крайне расслабленно. Вау, на какой же дозе она сидела? Я и раньше принимала странные вещества, которые давали мне другие ученицы в прежних школах: бензедрин, амфетамины, экстази – просто чтобы влиться в компанию. Но это было что-то небывалое. Нечто отличное.
Миссис Чень смотрела нервно. А может, я просто придумала это.
Когда Джонни пришел забрать меня на чашку кофе, я всю дорогу хихикала над булочной его семьи.
– Приятно видеть тебя такой веселой, Мичелоб.
– Мне нравится это имя. – Я что, ухмылялась ему?
– Я думал, ты его ненавидишь. Называл тебя так, лишь бы добиться какой-то реакции.
Он был симпатичный парень, этот Джонни. В полицейской форме он будет очень соблазнителен. Я должна была о чем-то его спросить. Я планировала спросить его о чем-то, о чем-то важном. Вместо этого я снова захихикала.
– Не-а, у меня никогда раньше не было прозвища. – «Таракан». – По крайней мере такого, которое не было бы обидным. – И я снова захихикала. Это было так на меня не похоже.
Мы прошли к нашему столику в булочной, и Джонни кивнул своему дяде, как делал всегда. Доминик принес нам обоим эспрессо, но вместо обычной выпечки я получила большое миндальное печенье в форме сердца. На нем было небрежно выведено красной глазурью «Будешь моей?». Я заметила лишь, что печенье красивое и что я проголодалась. Что я собиралась спросить у Джонни?
До меня дошло вдруг, что и Доминик, и Джонни пристально на меня смотрят.
– О! Печенье. – Я начала ломать его на маленькие кусочки и жадно заталкивать их в рот. – Отличное печенье.