Примерно через год после смерти Милы на одной из вечеринок я переспал с девчонкой, которую едва знал.
И мне понравилось. Я тогда понял, что если любовь мне больше не доступна, то это совсем не повод отказываться от праздника плоти.
Вот так шуруп и сорвался с резьбы.
Но почему я оказывался прав на протяжении стольких лет? Почему за эти годы я так и не смог никого полюбить? Или это было самосбывающееся пророчество?
Мы с Милой были такими молодыми. Вся жизнь была впереди. Но, как оказалось, только у меня. Иногда я ловил себя на чувстве вины, что мне больше повезло, чем ей.
А может, именно из-за этого я и не позволял себе полюбить кого-то ещё? Может, поэтому я всегда выбирал женщин, с которыми отношения точно не могли перерасти во что-то более серьёзное? А в те разы, когда я начинал ощущать зарождающуюся привязанность у себя или у партнёрши, я тут же всё обрубал?
Но что же сейчас изменилось? Почему я не бегу восвояси? Почему стремлюсь к женщине, с которой весь мой привычный образ жизни рухнет раз и навсегда? Да что там говорить, он уже трещит по швам, если вспомнить нашествие моих буйных подруг на ёжик-пати, будь они неладны…
Не знаю, что изменилось. Разрешил ли я себе эти чувства, или просто они оказались сильнее меня, и я не смог им сопротивляться. Знаю только то, что…
— Привет, я Катя, — сказала девушка, не пойми откуда взявшаяся рядом со мной, и села на диванчик напротив.
— Привет, — неуверенно ответил я, как человек, которого разбудили на конечной остановке.
— Хочешь вместе выпить? — с вызовом поинтересовалась красотка — та самая, от которой я специально сел подальше.
— Э-э-э, ну… — замямлил я, подбирая нужные слова.
— А то я заработалась, — заключила девушка, махнув рукой на ноутбук, ожидающий её возвращения. — А теперь пора отдохнуть.
Она сверкнула ослепительно белыми зубами. Её губы сочно мерцали бликами от люстры, висевшей над моим столиком. На девушке была стильная белая майка с одним открытым плечом, и под ней вызывающе торчали соски, не обременённые нижним бельём. Коротенькие шортики почти не прикрывали красивые стройные загорелые ноги.
Я только собрался дать ей ответ, как в горле не вовремя пересохло. Я сделал ещё один глоток виски и, посмотрев девушке прямо в глаза, сказал то, на что можно было бы и обидеться. К моему удивлению, белозубая отнеслась с пониманием и как будто даже умилилась на мои слова.
— Я бы с радостью, но не могу. Сам не знал, что уже влюблён.
46
Виктор
Следующую неделю, в течение которой мне нужно было не попадаться семье Збруевых на глаза, я считал дни, коротал время за работой и за чтением Асиных книг.
Из-за нехватки общения с ней я стал читать даже те книги, которые у любого другого автора мне были бы совершенно неинтересны. Но, учитывая моё положение, такой суррогат взаимодействия с Асей был скорее спасением, чем наказанием. Я общался с ней через книги и через её комментарии читателям, узнавал много нового про её картину мира, отчего влюблялся всё сильнее и сильнее.
В эти же дни случилась первая с момента появления Аси в моей жизни Третья пятница. Легендарное событие в очень узких кругах — для меня и трёх моих давних друзей. Каждый месяц в этот день мы встречаемся, чтобы провести время в суровой, строго мужской компании, обсудить всё на свете, выпить что-нибудь экзотическое или не очень, покурить сигары и поиграть в покер.
В этот раз мне досталось от друзей по полной программе. Они распознали отпечаток влюблённости на моём лице сразу же, как только увидели меня. Причём каждый по отдельности. Я вроде ничем себя не выдавал, а они сразу с порога заявили: «Да ладно, Витя? Ты что, влюбился?»
Четыре часа дружелюбных издевательств, выпытываний подробностей и подстреканий к дальнейшим действиям.
Вадим, который архитектор-дизайнер, сказал, что семья — единственное, что может спасти убожество моего кладбищенского склепа. Странно, но я сам на днях тоже склепом обозвал свой дом, правда, с большей любовью, чем мой дорогой друг-эстет.
Артур, наш богоугодный консерватор, с недавних пор многодетный, сказал, что с радостью на венчании подержит надо мной корону и что посвятить свою жизнь семье или Богу, а лучше и тому и другому, — единственное, что спасёт меня от окончательного падения в бездну. Короче говоря, типичный Артур.
А Сашка, не так давно переживший суровый кризис в отношениях с женой, сказал: «Скоро наш Витя станет совсем взрослым и наконец жизнь понюхает. Правда, без дерьма в подгузниках, но кто знает, кто знает…»
В общем, я не понял, почему они вели себя так, будто я готовлюсь к свадьбе, а не нахожусь на недельных исправительных работах без права посещения с неизвестными перспективами на будущее. Но друзей было не остановить. Настолько сильно они впечатлились самим фактом, что я способен влюбиться, ещё и в многодетную мать.
Давно я так много не смеялся, как в ту пятницу.
Спасибо. Не знаю кому, или чему, но спасибо за друзей.
В последний день моего наказания часы длились бесконечно долго. Что я только ни делал, чтобы занять себя, но чем ближе таймер обратного отсчёта приближался к нулям, тем больше я становился ребёнком, ожидающим боя курантов тридцать первого декабря.
Сообщение я написал ещё за час до отправки. Переписывал его много раз и вообще вёл себя как влюблённый школьник, а не зрелый муж.
И когда таймер показал сплошные нули, я наконец отправил своё послание Асе.
«Ровно неделя прошла. Я уже могу тебе написать или мне подождать ещё пару дней?»
47
Ася
Когда я говорила Виктору, что ему лучше не попадаться нам на глаза ближайшую неделю, честно говоря, я не думала, что он воспримет всё настолько буквально. Но выдержка у этого мужика оказалась — будь здоров! Действительно перестал подавать признаки жизни, и я на четвёртые сутки даже грешным делом предположила, что он передумал.
Тут же загрустила, из-за чего пришла в ужас.
Ася, это что такое? Почему тебя печалит перспектива, что Виктор откажется от своих намерений? Вроде бы ты, наоборот, должна этого хотеть, мечтать, так сказать, чтобы он оставил тебя в покое. Будешь продолжать жить как жила — писать книжки, воспитывать детей, гулять с собакой и таскать домой больных животных, чтобы лечить их и оставлять себе. Думаю, на старости лет, когда близнецы и Лика вырастут и выпорхнут из гнезда, заведут собственные семьи, кошек у меня будет уже не четыре, а двадцать четыре. Ну что ж, вполне возможно. Зато не скучно.
В общем, да — неладное что-то со мной творилось. И вместо того, чтобы желать избавиться от Виктора, я отчего-то хотела его увидеть. Ну интересный же персонаж, разве нет? Про такого вполне можно книгу написать.
Ася, кого ты обманываешь? Понравился он тебе. Невзирая на многочисленные половые связи, факт которых по идее должен был меня оттолкнуть. Но вот не оттолкнул. Видимо, я уже не в том возрасте, чтобы ужасаться такому поведению. Я бы больше впечатлилась, если бы Виктор своих партнёрш убивал или ел — такое и правда сложно переварить, прошу прощения за каламбур. А обыкновенный секс… Уверена, даже без БДСМ-мотивов, исключительно добровольный и классический. Почему-то было у меня убеждение, что Виктор не любитель извращений (если не считать извращением его послужной список). Нет, первый шок, возникший после того, как я услышала цифру двести, ушёл, и теперь я уже не удивлялась.
Интересно, до тысячи Виктор дотянет или раньше подхватит какую-нибудь болячку?
А может, он вообще остановится? Ну вещал же он мне про то, что хочет большего. Вдруг решил остепениться?
Ага, тогда чего не звонит и не пишет столько дней? Мало ли, что я попросила неделю на глаза не показываться! Можно же осторожно так буркнуть в мессенджер: «Я на глаза не показываюсь, просто пишу!» И задать какой-нибудь вопрос в стиле «как дела?».
Да-а-а, Ася… Тебе не кажется, что ты начала влюбляться? Столько лет жила без лишних чувств, и тут вдруг — нате вам! И человека выбрала… хм… своеобразного.
Хотя я не уверена, что здесь уместно слово «выбрала».
Почему-то вспомнилась мама. Я не склонна к постоянным влюблённостям — глубоких и сильных чувств в моей жизни было немного, — а она и вовсе была однолюбом. Как втюрилась в молодости в моего отца, так и всё. И пронесла это чувство сквозь всю свою жизнь — в итоге оно её и погубило.
Папа у меня пил нещадно. Начал он не сразу, поэтому мои воспоминания о нём не окрашены исключительно в чёрный цвет. Мне было двенадцать, когда папа начал периодически уходить в запои. Случилось это после того, как он потерял работу — девяностые, тогда все теряли заработок, — а потом из-за недостатка лекарств умерла его мама, моя бабушка. Папа вырос безотцовщиной, маму очень любил, и её смерть стала для него большим ударом, шоком, который он отныне стал стремиться утопить в бутылке.
Мы поначалу думали, что всё это временно. Однако, увы — нет на свете ничего более постоянного, чем временное, и папа так и не оправился. Нет, он пил не триста шестьдесят пять дней в году, но постоянно. И лечиться пытался, но любого лечения хватало ненадолго — пара-тройка месяцев, а потом опять.
Мне к совершеннолетию всё это ужасно надоело. Я в то время, как и многие молодые люди, была больше эгоисткой, чем альтруисткой, — мне хотелось спокойно учиться и жить, а не вытирать с пола рвоту и не пытаться разбудить пьяного отца, чтобы переложить его с коврика перед дверью на диван.
Мама и не думала бросать папу, она его поддерживала изо всех сил. Поддерживала и лечила. И верила, что вот-вот, ещё немножко и он перестанет пить. Увы, но она этого так и не дождалась.
Мама умерла, когда мне исполнился двадцать один год, я закончила институт и устроилась на работу. Она не болела, не лежала годами, а просто уснула и не проснулась — тромб. И казалось бы: после этого отец должен был начать пить ещё