Они обнялись и снова легли в постель.
нас мало, избранных, счастливцев праздныхТеатр одного драматурга
Это было самое начало 1980-х.
Я сидел в кабинете завлита одного московского театра.
Он говорил мне:
– Напишите нам пьесу! Мы задыхаемся без новых пьес! Нам нечего ставить! Сплошная классика по пятому кругу. И какие-нибудь «Сталевары» или «Забойщики». Напишите! Кто, если не вы?
– А как же Арбузов, Розов, Володин? – польщенно отбивался я.
– Старичье, – вздохнул завлит. – Старые проблемы, старые взгляды, нафталинная драматургия! Режиссеры ставят и зевают, актеры играют и зевают, зрители смотрят и зевают! Ну, голубчик, ну, пожалуйста. Напишите!
Казалось, он сейчас расплачется.
Зазвонил телефон.
– Да, – сказал он. – Что? Вы с проходной звоните? Так, так… – он помолчал, слушая голос в трубке, и резко ответил: – Нет, нет, нет. У меня нет ни секунды времени! Что? Нет, оставлять не надо! Не надо оставлять на проходной, повторяю. Никто вашу пьесу читать все равно не будет, говорю вам откровенно. Видите ли, мы обеспечены пьесами по две тысячи пятый год включительно. Наш портфель не просто полон, он переполнен прекрасными современными пьесами!
Мне вдруг стало жалко человека, который написал пьесу, принес ее в театр, а с ним не только говорить не хотят – ему даже не разрешают оставить пьесу на проходной.
Тем более что завлит только что, минуту назад, говорил мне, что они задыхаются без новых пьес.
Я вскочил с дивана, выскочил в коридор, сбежал по лестнице.
Этот человек еще не ушел. Он стоял и рассматривал афишу с репертуаром.
– Это вы сейчас звонили в литчасть? – спросил я.
Он обернулся.
– А в чем дело? – он посмотрел на меня поверх очков.
– Видите ли, я завлит одного небольшого театра, – соврал я.
– Какого? – тут же спросил он.
– Читинского областного, – как можно убедительнее ответил я. – Вот приехал в Москву за пьесами. Ищем что-то новое, интересное.
Он надменно усмехнулся.
– Может быть, дадите почитать? – я потянулся к голубой папке с тесемками, которую он держал под мышкой.
– Исключено! – сказал он и спрятал папку за спину.
Я вернулся в кабинет завлита.
– Зачем вы с ним так сурово? – спросил я.
– Потому что он сказал: «Я тут накарябал пьеску». Такое не прощается.
– А вдруг пьеса хорошая?
– Исключено, – покачал головой завлит.
к предыдущемуФизиология творчества
Я имел счастье знать Марию Владимировну Миронову и ее мужа и эстрадного партнера Александра Семеновича Менакера. Это были не только великолепные артисты. Но и милые, веселые, приятные люди.
Мария Владимировна была очень умная, образованная и, в общем-то, добрая женщина. Но ее не надо было злить.
Вот какая однажды случилась история.
Некий молодой человек – тоже из эстрадных кругов – как-то написал несколько сатирических сценок. И решил показать их Мироновой и Менакеру. Ему, конечно, хотелось, чтоб они сыграли эти сценки.
Нет бы ему сказать просто и вежливо:
«Дорогая Мария Владимировна! Я написал несколько скетчей. Мне кажется, это в вашем вкусе. Пожалуйста, почитайте. Если же вам не понравится, я буду очень рад услышать ваши замечания».
И все было бы прекрасно.
Но нет!
Ему такой подход почему-то претил.
Ему хотелось быть очень лихим и независимым.
Поэтому он, встретив Миронову в каком-то театральном фойе, подошел к ней, достал листки бумаги (со своими скетчами) и этак небрежно сказал:
– Марь Владимна, я тут в последнее время немного пописываю…
Она посмотрела на него и громко сказала:
– Наверное, не только пописываете, но и покакиваете?
И поглядела на бумажки, которые он держал в руке.
Конечно, жестоко и отчасти грубовато.
Но поделом.
этнография и антропологияСчастье
– Говорят, нет в жизни счастья, – сказал Иван Иванович. – Или, говорят, есть, но редко и мало. Ерунда. В жизни счастья довольно много. Не так, конечно, чтобы все время без перерыва, но есть.
Вот, к примеру, вечером ложишься спать, кладешь голову на подушку, на ухо натаскиваешь кончик одеяла и начинаешь постепенно засыпать… Что-то мелькает, уносит, понимаете ли, в сон, мягко так, а главное – ничего нет, что было днем. Ни шума-гама, ни разговоров пустых и тяжелых, ни этих мерзких рож… Все исчезло. Тихо так, спокойно… Это ли не счастье?
А еще бывает утром – я вообще-то встаю в семь часов, но бывает, проснешься под утро: в боку заколет или по малому делу надо. Прошлепаешь босиком в туалет, по дороге на кухню заглянешь, там часы стенные – свет зажжешь на минутку – батюшки, а времени-то всего без чего-то пять! Значит, еще можно два часа спать, какое счастье!
В выходные мне жена говорит: «Я встаю, а ты, Ванечка, поваляйся еще, поспи!» Как хорошо! В субботу, например, хожу гулять. В магазин зайду, куплю чего-нибудь вкусненького. Маша обед сготовила. Она суп варить мастерица! Хоть щи, хоть борщ. Вот говорю, а у самого слюнки текут. Ну, пообедали. Маша говорит: «Кофейку?» – а я: «Нет, я, пожалуй, подремлю на диванчике». Она мне: «Поспи, Ванечка, поспи», – и еще плед принесет. Накроешься пледом, глаза прикроешь, солнце из-за занавесок на стене узоры рисует, ветки, тень от люстры на потолке… и сразу теряешь нить, улетаешь куда-то. Блаженство. Счастье, я же говорю.
А в отпуске? На свежем воздухе, особенно если у моря отдыхать, как прекрасно спится! Или вот днем, на пляже, наплаваешься, приляжешь на топчан, полотенце под голову, панамку на глаза – и только слышно, как море шумит, и засыпаешь. Какое счастье!
– Так что счастье в жизни есть! В моей жизни, по крайней мере, – завершил разговор Иван Иванович N, член-корреспондент Академии наук СССР, Герой Социалистического Труда, директор научно-производственного объединения «Экратрон», депутат Верховного Совета РСФСР, кандидат в члены Центрального Комитета КПСС.
И пошел на заседание межведомственной комиссии.
послесловие к битвеОктябрь уж наступил
Наступил октябрь 2012 года, и некий знаменитый режиссер – не будем называть его имя – пришел в Администрацию президента. К некоему высокому чиновнику.
Чиновник принял режиссера приветливо. Заулыбался, встал, пожал руку, усадил на диван, сел рядом, велел помощнику принести чай. «Счастлив видеть легенду нашего искусства!» – так он сказал.
И еще он сказал, что сегодня вечером расскажет детям, кто у него был. Потому что они с женой и детьми обожают ходить в его театр.
– Да, вот как раз насчет театра, – вздохнул режиссер. – Здание у нас старенькое, крыша течет. Нужен ремонт. А еще лучше – новое построить. Современное оборудование закупить.
– Верно, – сказал чиновник. – Мой дед был строитель. Он говорил: новое строить дешевле, чем старьё латать.
– Ну, и… – обрадовался режиссер.
– Что? – не понял чиновник.
– Ну и помогите мне, в смысле – моему театру…
– Хм, – сказал чиновник. – А… а как?
– Ну, вам виднее!
– Мне? – удивился чиновник. – Это скорее вопрос Министерства культуры, а тут у нас управление политики.
– Тогда позвоните кому-нибудь!
– Кому?
– Министру культуры, например… Или мэру.
– Это как-то неэтично. Мой звонок министру культуры – это, как бы вам сказать, полнейший административный нонсенс. Пойдите к министру сами! Мне кажется, вы сами себя недооцениваете. Ведь вы, без лести говоря, великий артист современности!
– Уже был, – сказал режиссер. – И в мэрии был. Кругом отказ.
– Ай-ай-ай, – сказал чиновник. – Что ж это они так?
– Говорят, нет средств, – сказал режиссер. – Врут, наверное.
– Почему ж непременно врут? – чуть обиделся чиновник. – А может, на самом деле нет?
– Что же делать? – возмутился режиссер.
– Не знаю, – сказал чиновник. – Но мне очень жаль. Просто ужасно жаль.
– Но, – нахмурился режиссер, – я же снимался в предвыборном ролике!
– И что? – поднял брови чиновник.
– Я, можно сказать, поставил на кон свою гражданскую репутацию!
– Что-что? – изумился чиновник.
– А теперь вы отказываетесь помочь моему театру!
Чиновник снял очки, протер их, снова надел.
– Просто в голове не умещается, – сказал он. – Значит, вы были неискренни? А кто вас заставлял? Значит, вы продавали свой талант и авторитет в расчете на какие-то блага? Значит, легендарный актер и великий режиссер на самом деле просто… просто… просто слов нет! – он расстегнул пиджак и потер сердце. Надавил кнопку. – Что я скажу о вас своим детям?
Вошел секретарь.
– Накапай мне валокордину сорок капель, – томно сказал чиновник.
Режиссер вышел из кабинета. Отметил пропуск.
На улице лил дождь.
«Октябрь уж наступил, уж крыша протекает…» – грустно прошептал он.
bed and breakfastПоследний раз
– Дирк фон Зандов, – сказал старик. – Я заказал номер.
Девушка посмотрела на него очень внимательно. Узнала? Нет, это невозможно. Ей лет двадцать пять, а он последний раз снимался тридцать лет назад. Вот здесь. В отеле «Зоммерберг». Для съемок закупили весь отель, на три недели.
Фильм назывался «Последний раз». О том, как умирающий старик-миллиардер снял целый отель и пригласил туда своих родных, знакомых, деловых партнеров, бывших жен и друзей детства. Врачей, слуг, тренера по теннису, а также любимых актеров и музыкантов.
Созвездие было потрясающее. В роли Лиз Тейлор – Лиз Тейлор. В роли Иегуди Менухина – Иегуди Менухин.
Он играл главную роль, ему было сорок восемь, его гримировали под глубокого старика. Восемь «Оскаров» и Золотая пальмовая ветвь. Сейчас этот фильм – для гурманов-киноманов. Сейчас ему самому почти восемьдесят.
Девушка на него так пристально смотрела, потому что на нем был слишком старый костюм. Дорогой, да. Дорогой костюм всегда остается дорогим. Но уж очень старый. А «Зоммерберг» – очень дорогой отель. Хотя тоже старинный. Конца XIX века. Бережно сохраняемый в прежнем виде – с резными панелями и мраморными каминами.