В общем, бить меня начали сразу. Правда, не покалечили, свой человек сказал, что так гуманно со мной обошлись, как с Героем Вьетнама. По этой же причине вскоре меня отпустили. Вещи, конечно, не отдали, так что домой я приехал без подарков. Мне весь этот хлам было совершенно не нужен, только подарки родственникам и, разумеется, Вану хотелось бы привезти. Но черт с ними, с подарками, увидев своих родных, я забыл обо всем, а об этом барахле тем более. День встречи с семьей был прекрасен: все родные, радостные и счастливые. Наверное, этого не было (потому что в принципе быть не могло), но мне показалось, что даже у деда в глазах заблестели слезы. Теперь я думаю, что показалось – старик был кремень.
Но больше всех удивил меня Ван – этот совсем не изменился. Обняв (такие объятия мои советские ученики называли медвежьими) и обхлопав меня со всех сторон, он критически посмотрел на меня и сказал, что я размяк и растолстел до безобразия (весил я в это время максимум килограммов пятьдесят). Но это он, Ван, быстро поправит.
Так и случилось. Дав мне пробыть дома неделю (если бы не личная просьба деда, он вообще бы забрал меня назавтра, чтобы, как он выразился, я не разжирался и не размякал еще больше), Ван увел меня к себе. Видимо, он точно знал, что надо делать с таким, как я, чтобы меня не повело «вразнос», чтобы я не начал пить, шляться по девкам и водить компанию с бандитами.
Меня это только радовало: все, как в молодости (можно подумать, что тогда я был стариком, мне еще и тридцати не было!) – джунгли, чистая река, никаких забот, кроме как сварить учителю суп и помыть после обеда пару мисок и ложек. Ну и, разумеется, главное – сам учитель Ван.
Честно говоря, я боялся разочароваться, встретившись с ним после стольких лет разлуки. Лет, обогативших меня таким опытом и переживаниями. Но старик оказался на высоте: он был не только хитер, он был еще умен и опытен. Я бы даже рискнул сказать, что он был потрясающе мудр. И только тогда я смог по-настоящему оценить его.
Со мной он повел себя совсем по-другому. Я стал взрослым (думаю, что душой я стал старым, очень старым), и он признал это безоговорочно и сразу. Отношения как-то сами собой установились совсем другие: он мне учитель, я его люблю, уважаю и признаю его авторитет. Он же относится ко мне как к много повидавшему, серьезному человеку, который (так уж сложилось) одновременно является его учеником.
Работало это примерно так. Когда в первый вечер после ужина я, не скрываясь, закурил, Ван не промолвил не слова. Он только покосился на меня и сам закурил трубку (заводских сигарет, даже самых лучших и дорогих, он не признавал). Когда я представил, что Ван бы сказал мне в прежние годы, увидев у меня в зубах сигарету, то не смог удержаться от смеха. Ван только понимающе покачал головой и предложил мне вместо моей «фабричной гадости» покурить его трубку.
«Неужели он мне это спустит, – мелькнула у меня мысль. – Не может такого быть».
Но никакого подвоха не было, я покурил трубку, набитую крепчайшим табаком, и мы отправились спать в его хижину. Утром Ван меня не торопил, он даже позволил мне снова покурить свою трубку (его табак оказался несомненно намного крепче и лучше сигаретного), прежде чем мы приступили к утренней тренировке. Но сама тренировка оказалась необычной. Конечно, занимаясь с ним, я и раньше бегал, но не помногу – Ван не был сторонником значительных физических нагрузок. Он говорил по этому поводу так: «Мастер должен быть крепким и жилистым, как кожаный ремень. Он не должен бегать, как олень, и не должен таскать тяжести, как портовый грузчик. Ему достаточно делать свою технику, чтобы его тело получило полноценную физическую нагрузку».
Однако на этот раз перед тем как начать занятие, Ван отправил меня, как он выразился, «немного побегать», причем длина (разумеется, точно никто ее не знал, потому что никто и никогда ее не измерял) маршрута, по которому он меня отправил, была как минимум пять километров. Тут надо сказать, это был не городской асфальт, а пять километров настоящих джунглей, бегать по которым еще нужно было уметь.
Когда я, запыхавшись, прибежал (точнее будет сказать, приплелся) обратно, Ван мирно сидел скрестив ноги на травке и снова курил трубку. Увидев, как я устал, он меня «пожалел» (жалости в нем было не больше, чем в скорпионе) и сладким голосом предложил мне отдохнуть, прежде чем переходить к следующей части занятия. Он даже предложил мне покурить свою трубку. Само собой, курить мне не хотелось. Я и так еле дышал. Если коротко, то своего старик добился: курить я бросил уже на следующий день. Причем сам, без всякого давления с его стороны. Мало того, он сумел построить наши занятия так, что мне вообще перехотелось курить. С одной стороны – свежий воздух и тяжкие физические нагрузки, выдержать которые без хорошо поставленного дыхания было просто невозможно, с другой – он отвлек мое внимание от курения, полностью загрузив мой ум своей новой, неожиданной системой преподавания.
Похоже, именно сейчас старик решил, что я готов, и давал мне настоящий мастер-класс. Никакой новой техники, никаких нагрузок, кроме утреннего кросса, который стал обязательным и даже начинал мне нравиться, постепенно превращаясь в прогулку по утренним джунглям. Ван оставил только две вещи – поединки с ним днем и беседы с ним по вечерам.
Когда мы приступали к занятиям, у меня была мысль, в которой я боялся признаться даже себе самому: «А не окажусь ли я на этот раз сильнее мастера Вана? А что, годы идут, он стареет, я вхожу в силу, а тот опыт, который у меня накопился за годы войны…» Но все оказалось в порядке. Просто в этот раз я увидел другого Вана. Если раньше его мастерство казалось мне грозным, то теперь оно стало выглядеть изысканным. Оно стало настолько утонченным, что Ван даже перестал бить меня. Нужды не было – легкого прикосновения хватало, чтобы отбросить меня на несколько метров. Я бы понял, если бы он толкал меня с силой. Но силы я никакой не ощущал, меня просто относило в сторону, как будто сдувало струей воздуха. Я так себя и чувствовал: листком, подхваченным легким осенним ветром. Но к этой технике Ван прибегал редко. Наоборот, он подпускал меня так близко, как только я мог подойти, он играл со мной, как кот с мышью, он ухитрялся ни разу не ударить меня за все то время, что я пробыл у него в этот раз.
Во время одной из вечерних бесед он мне объяснил, почему теперь учит меня совсем иначе: «Пробежки твои – это просто так. Они нужны тебе сейчас потому, что в теле и уме накопилось за эти годы много гадости. Считай, что это простейший (на более сложный у нас, как всегда, нет времени) очистительный Кхи-Гонг. За счет интенсивного дыхания на свежем воздухе, глядишь, вся дрянь из организма и выйдет. Можно сказать, что ты ее постепенно «выдыхаешь». Сам видишь, про курево ты уже и не вспоминаешь.
Что касается боевого искусства, то здесь тоже все просто. Такой техники, которой бы ты не знал или не смог бы при необходимости сам придумать, уже не существует. Поэтому единственное, что я могу для тебя сделать, – это улучшить твое понимание. Иначе говоря, наполнить твою технику, сделать ее более одухотворенной. Ты наверняка удивляешься, почему я больше не бью тебя. Ответ тоже прост – это бесполезно. Ты привык к боли, чтобы ты ее почувствовал, тебя нужно бить очень сильно. Но это может принести вред здоровью и, кроме того, просто бесполезно: ты ничего не боишься, ты давно готов умереть (более того, я думаю, что в душе ты уже когда-то умер и только теперь потихоньку оживаешь), так что от побоев пользы уже не будет, побоями тебя уже больше ничему не научишь. Ты только станешь злее, а куда же еще?! Поэтому наши поединки – это скорее игра ума, чем настоящая схватка. Ты должен стать спокойнее и, не пугайся этого слова, добрее.
Если короче (время позднее и пора спать, а то тебе завтра с утра снова бегать), то учить тебя, как раньше, я не могу. Ты зрелый, прошедший сквозь очень многое мастер, а не тринадцатилетний сопляк, которым ты пришел ко мне в первый раз. Поэтому я не пытаюсь изменить тебя – это невозможно, я скорее взялся бы обтесывать камень. Просто я показываю тебе новые грани нашего искусства. И я дам тебе рецепт, которым ты наверняка воспользуешься. Думаю, не сразу, но со временем обязательно: «Меньше воинского искусства и больше Кхи-Гонг. Меньше злобы и больше любви».
В хижине Вана я прожил примерно месяц. Мне было так хорошо, что я начал забывать о своем желании выехать из страны. Но оказалось, Ван не забыл. Однажды к нам пришел человек и спросил мастера Вана. Я не удивился, потому что теперь мне было известно, что учитель знает очень разных людей из очень разных слоев общества. И иногда (не слишком часто – Ван не любил, когда его беспокоили по пустякам) к нему приходили люди. Но этот визит оказался особенным – для меня.
– Собирайся, времени немного, – сказал Ван. – Ты хотел покинуть страну, как только представится возможность. Вот этот человек и есть твоя возможность – он тебе поможет. Вот тебе деньги на дорогу. – Ван сунул мне в руки увесистый пакет, замотанный в какую-то тряпку (видимо, только что достал из своей знаменитой тумбочки, всегда набитой деньгами). – Домой не заходи, дед и отец тебя встретят по пути, они знают, что ты уходишь, и согласны с твоим решением. Так что с ними ты сумеешь попрощаться. С остальной семьей – нет, домой тебе сейчас лучше не ходить. Все – в путь.
Таким оказалось мое прощание не только с учителем, но и с семьей, потому что с дедом и отцом мне встретиться не удалось, ибо пришлось идти другим путем, не тем, на котором они меня поджидали. Как оказалось, дорога моя лежала в Ирландию. Почему именно туда? Да лишь потому, что мне было все равно куда, лишь бы уехать, а Ирландия просто оказалась самым легким вариантом.
Пачка денег, которую мне дал Ван, состояла только из стодолларовых банкнот (неужели старик ради меня поменял полную тумбочку вьетнамских денег на пачку американских?!), так что в Ирландию, совершенно неожиданно для себя, я приехал уже как весьма состоятельный человек. Кроме того, грамоты Вана произвели на мастеров вьетнамской диаспоры такое впечатление, что они, несмотря на мою молодость, признали меня без всяких разговоров как квалифицированного иглотерапевта и сильного мастера Кхи-Гонг. Здесь никто до сих так и не узнал (надеюсь, что не узнает никогда) о том, что я к тому же еще и мастер воинских искусств.