Когда мы приступили к изучению сказки про избушку на курьих ножках, в которой жила Баба-Яга, и наша училка перевела фразу доброго молодца «Избушка, избушка, повернись ко мне передом, к лесу – задом», я сразу вспомнил свое стояние лицом к забору и спиной к центру школьного двора. Помнится, тогда я подумал, что в те времена я одновременно, наверное, был и добрым молодцем (малолетним, правда), и избушкой на курьих ножках, и Бабой-Ягой, которая эту избушку охраняла. Но такие ассоциации возникли у меня много лет спустя, а пока я стоял в столбе и ждал, когда же я что-то почувствую. Разумеется, ничего не произошло. Я все слышал (еще бы не слышать этот ор, тут не оглохнуть бы), но ничего не чувствовал.
Придя домой, я хотел немедленно сообщить деду, что ничего не почувствовал, но решил не делать этого, потому что знал, что за этим последует наставление на тему о том, что не следует торопиться, что ничего не приходит без длительного труда, что «все стоящее достигается тяжело и медленно, а что достигается легко и быстро, не стоит достижения». Все это я слышал уже тысячу раз и хотя ни разу ничего не понял, все это мне уже надоело. Теперь я понимаю, что тогда делал дед и какое терпение было у него. Он говорил мне вещи, которых маленький мальчик в принципе не мог понять, но повторял их столько раз, чтобы я никогда не смог их забыть, а когда придет время – был бы готов их вспомнить, понять и реализовать. Такая вот мина замедленного действия.
Так что я удержался от вопросов и продолжал день за днем стоять спиной к играющим в мяч одноклассникам. Они ко мне так привыкли, что обращали внимания не больше, чем на столбы школьного забора. Мало того, меня даже бродячие собаки, которым иногда перепадали остатки от школьных завтраков и которых поэтому в школьном дворе было довольно много, перестали замечать. Хорошо, хоть не мочились на меня.
Не помню точно, сколько лет прошло, думаю, не меньше двух. Я по-прежнему ничего «не чувствовал спиной». Наконец я не выдержал и пошел объясняться к деду. Кстати, за эти пару лет старый хитрец меня ни разу ни о чем не спросил. То ли и так знал, то ли просто выдерживал паузу.
Но уж когда я пришел к нему, он закатил мне такую лекцию… Чего он только не говорил. Память у меня была хорошая, так что я все прекрасно помню до сих пор. Правда, понимать, о чем тогда шла речь, я начал десятки лет спустя, а до тех пор это знание просто «хранилось» у меня в голове.
Кстати, о памяти. Сравнительно недавно мне попалась статья, где какие-то (не помню точно, кажется, японские, а может, американские) ученые писали, что они выяснили, почему у человека в старости становится плохо с памятью. Вообще-то я читать не люблю – нет ничего полезного в книжном знании – знавал я многих людей, которые прочитали множество книг и остались такими же слабыми, тупыми и бесполезными, не могущими ни защитить, ни прокормить даже собственную семью. О вещах вроде духовного роста, которые дает (заметьте, без всяких книжек) любой Ци-Гун высшего уровня, я и не говорю.
С самого детства мне повезло, потому что моя вьетнамская родня со стороны матери рассказывала мне вьетнамские сказки, а дед-китаец – китайские. Его сказки было слушать намного интереснее, потому что он был суров, немногословен и использовал сказки не в качестве колыбельной перед сном, а только в «наставительно-поучительных» целях. Был он исключительно практичен и не склонен тратить время на всякую бесполезную чепуху. Наверное, поэтому у него была сказка (вообще-то у него была поучительная история или поговорка на любой случай) по поводу «стоящего» знания.
Была она о том, как у старика-крестьянина было три зятя. Двое из них были образованными людьми, чиновниками-сюцаями. Правда, ранг сюцая был самым низшим, экзамен на него можно было пройти в столице провинции каждый год, не то что экзамен на высшие ранги, который проводился только в столице империи и только раз в три года, но все равно старый крестьянин очень гордился своими образованными зятьями. Третий же зять был простой крестьянин, так что на него старик внимания вообще не обращал.
Однажды у старика был день рождения и три зятя пришли поздравить своего тестя. Похваляясь друг перед другом своей образованностью, два ученых зятя решили, что каждый перед тем, как что-то съесть и выпить, должен сочинить стих. А кто не сможет, тот обойдется без мяса и без вина. В общем, ни выпить, ни закусить.
Начал старший, сочинивший такой стих.
Четырнадцать – это дважды семь,
Сразу два самых жирных куска съем.
Как сказал, так и сделал: взял палочками два самых жирных куска и бросил их в рот.
Средний зять был еще глупее старшего, ничего сам придумать не смог и переиначил стихи «предыдущего оратора» таким образом:
Двадцать один – это трижды семь,
Сразу три самых жирных куска съем.
Он торжествующе поглядел на старшего зятя, которого смог «переговорить» впервые в жизни, и съел целых три куска мяса, тщательно отобрав самые жирные.
Третий зять встал и смиренно сказал, что он простой крестьянин, который никак не может тягаться с высокоучеными господами чиновниками. Поэтому, не умея сочинять стихов, он тоже возьмет и несколько переиначит первое стихотворение. Звучало оно так:
Хотя четырнадцать – это дважды семь,
А я один все мясо съем.
Сказка мне очень понравилась, но, как оказалось, у деда была еще собственная «мораль» к ней. В его трактовке конец сказки выглядел так. Крестьянин был такой умный, потому что занимался Ци-Гун и не забивал себе голову ненужными знаниями. А никто его не остановил, когда он один сожрал все мясо, потому что он был мастером У-Шу и все его побаивались.
Само собой, эта концовка отличалась от общепринятой, но дед явно считал (и правильно считал) себя не глупее тех, кто эту сказку придумал, и позволял себе «вариации на тему».
Разумеется, после таких сказок любовь к чтению у меня была очень относительная. Но статью о причинах потери памяти в старости я все-таки прочитал до конца. Дело в том, что она была короткая, а я до сих пор люблю, когда все происходит быстро, как в рукопашной схватке. С женщинами та же история – уговаривать долго не люблю. Впрочем, обычно долго и не приходится, даже сейчас. К чему это я, рассказывая о Ци-Гун, вдруг задумался о женщинах? Наверное, потому что, во-первых, я их люблю и потому часто о них думаю, а во-вторых, если бы не Ци-Гун, я бы сейчас мог о них только думать. В свое время, обучая меня принципам китайской медицины, Учитель Ван заставил меня запомнить пять признаков старого человека, которые он формулировал примерно так: прекрасно помнит то, что было давным-давно, во времена его молодости, забывая то, что произошло минуту назад; ложась вечером в постель, не может заснуть из-за бессонницы и засыпает, стоит ему присесть; плачет без слез, но когда он смеется, слезы текут без остановки; туг на ухо, совершенно ничего не слышит, но услышит каждое плохое слово, сказанное о нем даже тихим голосом; интересуется женщинами, хочет их даже больше, чем в молодости, но если ему предоставляется случай, оказывается, что он ничего не может.
Конечно, для меня все эти принципы не очень-то работают. Я и сплю, и слышу, и помню хорошо. Да и женщины на меня пока не жалуются. Разумеется, все это когда-то заканчивается – тело не вечно, даже у такого мастера Ци-Гун, как я. Но шанс, что оно дольше продержится в хорошем состоянии, гораздо выше, чем у человека, который про Ци-Гун читал только в книжках.
Однако вернусь к статье о памяти. Оказалось, что она полностью объясняет первый из пяти признаков старости. Причина плохой памяти в том, что клетки мозга, предназначенные для запоминания, к старости заполняются информацией прежних лет, а на новую не остается места. Поэтому человек прекрасно помнит то, что было в далеком прошлом, но забывает, куда он положил ключи минуту назад, или ищет очки, которые находятся у него на носу. Мне лично это напомнило старый шкаф, забитый барахлом, которое давно можно было бы выбросить, чтобы освободить место для новых вещей.
Разумеется, нормальный, не занимающийся Ци-Гун человек использует очень малую часть возможностей мозга (это я как мастер Ци-Гун говорю), но факт остается фактом: человек забывает потому, что у него слишком хорошая память. Кстати, чисто азиатский принцип: когда Ян (в данном случае хорошая память) достигает максимума, он переходит в Инь (в данном случае – забывчивость). Как до этого смогли додуматься западные люди, я до сих пор не понимаю. Понятное дело, они далеко не дураки, но ум их направлен вовне и они иногда напоминают мне маленьких детей, которые делают и делают новые игрушки – машинки, самолетики, телефончики, забывая о главном – о самих себе. О своем теле, уме, духе.
Когда я писал эти строки, то неожиданно понял (или мне просто показалось, что понял), почему на Западе люди так неохотно занимаются Ци-Гун. Да потому что его «не видно», он «не блестит», дети же любят блестящие новенькие игрушки, которые можно менять каждый день, а настоящие (хотя, может, и потертые, прошедшие через руки многих поколений предков) старые (я бы даже сказал, постоянные) фамильные драгоценности их не интересуют.
Ладно, все это не более чем отступления перед тем, как привести речь деда по поводу Ци-Гун. А речь его была примерно следующей.
Сначала он говорил о теле воина и уме Будды, предельной гармонии, спонтанном использовании природной силы.
Потом перешел к объединению духа (что это такое, я могу объяснить только сейчас), без которого использование силы не может быть полным и правильным и без которого невозможно чувствовать взаимосвязь с окружающей средой, со всей Вселенной.
Затем он говорил, что, стоя в столбе, я должен двигаться (помню, мне было интересно, как это можно двигаться, оставаясь на месте, разве что неподвижно сидя на телеге, которую везет лошадь) во всех направлениях, «слушая» чувством, реагируя в соответствии с ситуацией, используя силу сообразно с ощущениями, а дух мой должен быть сфокусирован и подвижен. Чувствовать себя я должен был, как будто был огромным, дивной красоты деревом, достигающим облаков, стоящим не на земле, а на облаке, плывущем в воздухе. Я должен был будто плыть по воздуху, двигаясь «от пустоты к проявлению», ища «в проявлении пустоту».