заранее попросить, чтобы энергия (Рэй-Ки) заранее прорабатывала эту ситуацию. Допустим, ему назначено на завтрашнее утро. Вот он и делает накануне вечером Рэй-Ки на ситуацию, которая произойдет утром следующего дня.
Рэй-Ки было выбрано просто как пример. На самом деле в любом высшем Ци-Гун принято весьма вольно обращаться со временем и считается, что на определенном уровне мастерства человек может предугадывать грядущие события. Так это или не так, говорить трудно (сказка все-таки), но практики (очень серьезные), специально предназначенные для вырабатывания подобных способностей, есть точно.
Ци-Гун – это часть азиатской культуры и отсчет времени в ней происходит согласно восточной традиции, где со времен правления династии Хань (206 до н. э. – 220 н. э.) сутки делятся на 12 двухчасовых промежутков, каждый из которых «отведен» одному из астрологических животных. Иначе говоря, каждый такой отрезок времени традиционно носит имя соответствующего зверя (циклического знака). Отсчет суток начинается с 23.00, с часа крысы.
Ночные «двухчасовки» называются «стражами». Такое название связано с тем, что именно с такой частотой менялась стража в императорском дворце. Кстати, в современной армии часовые в карауле тоже обычно сменяются каждые два часа.
Вообще говоря, деление ночного времени на стражи это не только китайский обычай. Во все времена все всегда со всеми воевали, все всех боялись и все, кто мог себе это позволить, обеспечивали себя стражей. Так, в Библии упоминаются 3 «стражи»: первая («начало страж») от захода солнца приблизительно до 22 часов; вторая с 22 часов до 2 часов ночи («средняя стража») и третья с 2 часов ночи до восхода солнца. Вавилоняне и греки также делили ночь на три стражи, а древние римляне – на четыре (по две трехчасовые стражи до и после полуночи). (См. табл. ниже)
Дотошные китайцы (у которых ничего не бывает просто так, которые во всем видят систему и у которых все со всем должно быть связано) поставили в соответствие каждому «циклическому животному» множество различных признаков и вещей. Некоторые из этих соответствий показаны в таблице ниже.
Такой календарь вполне можно назвать, например, «свинско-собачьим». С одной стороны, вполне в духе бравого солдата Швейка («На ученье Дауэрлинг всегда сохраняет непринужденный казарменный тон; он начинает со слова “свинья” и кончает загадочным зоологическим термином “свинская собака”»), а с другой – вполне функционально, так как позволяет сразу запомнить двух последних животных.
Сказка о цигунском времени от мастера Миня
«Прошлое и будущее существуют в зависимости от настоящего; они тоже были или будут настоящим. Поэтому [из трех времен] существует только настоящее…»
«Те, кто отказался от концепции [времени], узнав, что время есть не что иное, как Истинное Я, – великие, достигшие бессмертия. Все остальные умрут, сраженные мечом времени». (747)
Если понимающие люди скажут вам, что в Ци-Гун время идет не как в обычной жизни, – поверьте, они говорят правду. Если бы это было не так, никто бы не выстоял в низком «столбе» два часа или не высидел бы восьмичасовой рабочий день в медитации Ци-Гун. Или бросил бы эти занятия на следующий день, или сошел бы с ума.
Это изменение ощущения времени связано с тем, что и дед и мастер Ван, несмотря на совершенно разные подходы в обучении, называли одинаково и, я бы сказал, торжественно: «Состояние Ци-Гун». Дед мне почти не объяснял, что это такое, – слишком я был мал для таких вещей, поэтому я расскажу о том, что мне по этому поводу говорил мой Учитель Ван.
– Как ты думаешь, чем глупый человек отличается от умного, чем мудрый отличается от мудрого и чем молодой отличается от старого? – однажды спросил меня Ван.
– Никогда об этом не думал, а если бы и думал, то, наверное, не понял, – честно ответил я. – Ну, может, молодой глупее, сильнее, быстрее старого. Еще старого больше уважают.
– Все так, – кивнул Ван. – Хотя и не всегда. Я, например, вчетверо старше тебя, но намного быстрее и сильнее. Так что это не главное.
– А что главное?
– Тут трудно ответить, что самое главное, этого, пожалуй, даже я не знаю, могу тебе только сказать, что я по этому поводу думаю. А кажется мне, что самое главное – это количество иллюзий. Чем старше человек и чем умнее, тем иллюзий у него меньше.
– Это значит, что у меня много иллюзий? И как они могут у меня быть, если я даже не знаю, что это такое? – спросил я Вана.
– Например, ты не знаешь, как пища переваривается в желудке, но ешь так, что иногда мне кажется, что для того, чтобы прокормить тебя, мне придется нанимать женщину, которая бы приходила специально для того, чтобы тебе готовить. Есть у тебя иллюзии и много. Например, очень большая иллюзия твой дед.
– Для иллюзии он слишком больно дерется, – съязвил я.
– Ладно, объясню, – вздохнул Ван. – Тебе дед кто?
– Дед мне дед, кто же еще!
– А в то время, когда он, как ты говоришь, «слишком больно дерется»?
– Ну, тогда, наверное, учитель – никогда над этим не задумывался.
– Теперь смотри дальше: даже ты не знаешь, дед он тебе или учитель. У твоего отца есть иллюзия, что это его отец, у меня – что это мой ровесник и старый знакомый. У его пациентов есть иллюзия, что он безобидный старикашка-лекарь, который умеет ставить иглы настолько безболезненно, что его даже дети не боятся. И так далее, у каждого своя иллюзия по поводу одного и того же.
Тут до меня стало доходить и я продолжил:
– А у его немногочисленных учеников есть иллюзия, что он суровый наставник, перед которым они испытывают совершенно мистический ужас.
– Быстро понял, молодец, – похвалил меня Ван. – Так кто же такой твой дед, как не иллюзия? Так и со всем прочим. У тебя сейчас есть иллюзия, что Гун-Фу, которому я сейчас обучаю тебя, – это важно, что это боевое искусство, которое позволяет защитить себя при необходимости. Но когда ты пойдешь в армию и возьмешь в руки автомат, то поймешь, что то, на что ты тратишь лучшие годы жизни, проводя их в обществе такого въедливого и придирчивого старика, как я, – это иллюзия.
– Тогда зачем все это?! – пораженный, воскликнул я.
– Можешь не волноваться, у любого человека, даже у императора, нет ничего, кроме иллюзий. Но есть иллюзии плохие и хорошие. Я тебе передаю хорошие, полезные, традиционные иллюзии, так что ты все делаешь правильно. Чтобы ты раз и навсегда понял, что все – это не более чем иллюзия, вспомни, как твой деде попал во Вьетнам. Наверняка он тебе рассказывал.
– Рассказывать он, конечно, рассказывал, но очень коротко и нехотя.
– Ладно, я тебе расскажу больше. В Китае он был очень важный человек, один из лучших столичных врачей. Может, даже самый лучший. Он мне говорил, что с детства у него все получалось намного лучше, чем у всех. Он происходил из очень знатной и богатой семьи, поэтому его растили и воспитывали, как маленького принца. Его отец, твой прадед, был очень умным и образованным человеком и не жалел денег на обучение сына. К нему приходили самые лучшие учителя: музыки, рисования, каллиграфии, китайского языка. Отдельно его учили традиционным искусствам: медицине, Ци-Гун и рукопашному бою.
Тут до меня стало неожиданно доходить, что умение деда играть на флейте, его изумительные картины, написанные в изысканной традиционной манере, его каллиграфия, которой любовались все, кто попадал к нам в дом, его величавая осанка, которую он обретал, когда снимал дома свою маску старикашки-лекаря, – все это было, по меньшей мере, нетипично для простого сельского знахаря, пусть даже и очень искусного. Раньше я никогда об этом не задумывался, воспринимая деда таким, как он есть, а теперь до меня вдруг дошло, что получается так, что я тоже знатного рода.
– Ты спросишь, почему дед тебе всего этого не говорил, – не дожидаясь моего вопроса, продолжил Ван. – А это чтобы не ляпнул, каких ты кровей, время сейчас не то. Да, думаю, ему и не слишком приятно рассказывать об этом. Ведь все оказалось иллюзией: и счастливое детство, и знатное происхождение, и богатые пациенты, и связи, и уважение – все. Даже огромный фамильный дом, который казался таким прочным. Все рассеялось, как дым, когда твой дед покинул Китай. А знаешь, что оказалось самой прочной и самой драгоценной иллюзией?
– Мастерство? – вырвалось у меня. – Но разве мастерство тоже иллюзия?
– Угадал. Мастерство – самая прочная из иллюзий, потому что ее труднее всего отнять у человека. Но это все равно иллюзия, потому что стоит человеку заболеть, состариться или просто бросить практиковать, как сразу все может измениться. Вот ты, например, можешь сесть в шпагат и сидеть так сколь угодно долго. Но достаточно тебе не посидеть в этом положении достаточно долго, как ты уже не сможешь сесть в него никогда. И так со всем. Почему я так много говорил тебе про иллюзии? Во-первых, потому что понять, что все в этом мире – иллюзии, уже означает наполовину избавиться от них. Чем меньше же у человека иллюзий, тем он свободнее. А во-вторых, я тебе собирался рассказать о времени в Ци-Гун. А время – одна из самых больших иллюзий.
Прекрасно помню, насколько тогда меня поразил рассказ мастера Вана о времени, которое до того дня казалось мне совершенно незыблемой категорией. Рассказ этот я привожу ниже.
Все думают, что время – это что-то такое, что пронизывает все и является основой всего. Ведь время идет, человек рождается, стареет и умирает. И так для всех, и никому не удается повернуть время вспять или хотя бы затормозить его. Множество людей пытались, императоры нанимали лучших алхимиков, которые из самых разных (подчас очень ядовитых) ингредиентов выплавляли разного рода «пилюли бессмертия» и не один человек умер, испытывая действие этих пилюль. Так что время вроде бы не просто существует, оно незыблемо.