«Ладно, капитан, будет тебе мастер-класс, – подумал я. – Заодно еще одну проверку устроим, что победит в тебе и твоих подчиненных: желание учиться или полицейское нутро». Шансы я оценивал примерно 50 на 50.
Я согнул в колене правую ногу, так что голень оказалась на уровне ладони свободно опущенной правой руки. Медленно, так, чтобы все видели, задрал штанину вверх. Когда господа полицейские увидели закрепленные двумя ремнями на голени ножны, они напряглись, но никто не проронил ни звука. Так же медленно я извлек из ножен бритвенно-острый нож и сказал, очаровательно улыбаясь:
– Это сегодня у нас будет вместо помады. Кто желает принять участие? – И, увидев выражение лица капитана (еще бы, такой непорядок: скрытое оружие), добавил: – Не надо беспокоиться, это совершенно безопасно.
Один из полицейских, видимо, самый бесшабашный и любопытный, вышел из строя. Я молча протянул ему нож рукоятью вперед. Он машинально сомкнул на ней пальцы.
Я ткнул пальцем себя в грудь и сказал:
– Бей.
Парень заколебался, я поощрительно кивнул. Он медленно повел руку вперед. Я, зная наверняка, что он не достанет меня, даже не шелохнулся. Он попробовал еще раз, на этот раз чуть смелее, и коснулся пуговицы на моей рубашке.
– А теперь быстро и сильно, – приказал я.
На этот раз парень послушался и ударил. Просто, без изысков, не в полную силу, но если бы я не ушел, он бы порезал меня. Внутри меня, как всегда в таких случаях, что-то «включилось». Все стало более живым, ярким и выпуклым. Я лучше видел и лучше слышал. Я начал совсем иначе чувствовать. Можно сказать, я начал жить. Я жил за мгновение до «здесь и сейчас», иначе говоря, я знал заранее, что сейчас произойдет. И я точно знал, что достать меня невозможно. Во всяком случае, не сегодня. Возможно, это и было состояние мудрости. Моей мудрости.
Я только уходил, специально никак не защищаясь, для того чтобы парень забыл, что в его руке настоящий нож, и наконец завелся. Ждать пришлось недолго, молодые люди заводятся быстро. Вскоре нож так и заплясал в его руке. Заплясал и я. «Игра тигра, – подумал я, – игра жизни и смерти». Когда мне это надоело, я нырнул ему под руку, захватил за голову и положил на землю. Очень аккуратно, чтобы не свернуть ему шею.
Когда я отпустил парня, ко мне подошел капитан и тихо сказал на ухо:
– Ты идиот и сволочь! И зачем я только с тобой связался?! Он же мог тебя порезать или ты мог свернуть ему шею. И как можно таскать с собой такой нож? Это же цивилизованная страна. И это полиция. Я же должен немедленно арестовать тебя!
– Связался ты со мной, потому что сам такой, – очаровательно улыбаясь, так же тихо сказал я ему. – И порезать он меня никак не мог. А чтобы я свернул кому-то шею, случайно, не имея такого намерения, об этом даже и говорить смешно. Но я на твоем месте точно бы подумал, нужен ли тебе инструктор, который прячет под штаниной нож. Но иначе я учить не умею. Иначе просто не научить. И это моя мудрость.
– Нужен, нужен, именно такой и нужен. А вот лишние травмы личного состава мне точно не нужны.
– Лишних не будет, обещаю, – твердо сказал я. – Это так, показуха. А если точнее, я так кайф ловлю. Когда все войдет в колею, тогда останется одна рутинная работа и травм, думаю, будет даже меньше, чем раньше. Меня тоже не дураки учили. Система построена так, чтобы ученик понял, что такое боль, оставшись при этом целым и почти невредимым. Хотя, – добавил я, внимательно оглядывая могучую фигуру капитана, – будет трудно удержаться, чтобы не бить тебя в полную силу. Уж больно ты велик и грозен. Но, увы, придется, зачем доставлять радость подчиненным, избивая начальство прямо у них на глазах.
Несмотря на свой суровый вид, шутки О’Коннор понимал и это занятие мы закончили под его громовой хохот.
Примерно неделю я утрясал формальности, связанные с моим устройством на работу полицейским инструктором рукопашного боя. Хотя О’Коннор и помогал мне, бумаг все равно было много. Без него я бы не управился и за месяц. Когда все наконец было улажено и суета постепенно утихла, мне снова захотелось увидеть босса Каня, беседуя с которым мне никогда не приходилось скучать. Поэтому я снова отправился на встречу с ним в «Побег бамбука». Во-первых, мне было просто любопытно поговорить с ним, а во-вторых, я хотел спросить, для чего Кань мне рассказывает (и показывает) все свои фокусы. Но эта хитрая скотина (как обычно, неожиданно) завершила прошлый разговор на эту тему как раз в тот момент, когда я собирался задать вопрос. Ничего, сегодня ответит. Это не учитель Ван, от которого ответа на вопрос можно было ждать несколько лет. Да и отношения другие. Не захочет отвечать – пошел вон. Тоже мне, учитель нашелся.
Усевшись за стол и заказав, как всегда, плотный ужин, Кань взглянул на меня и сказал:
– Вопросы.
– Всего один, – так же лаконично ответил я. – Зачем ты мне все это рассказывал? О том, как дед переходил границу, о том, чем зарабатывал Ван до того, как стать охотником на тигров и лекарем. Зачем все эти россказни о бандитах, воинах и о том, что они ничем друг от друга не отличаются. Зачем все это?
– Короткий вопрос – короткий ответ, – усмехнулся Кань. – Чтобы ты не оценивал, не судил и не был привязан к результатам своих действий. Вот тебе большая часть мудрости, которую я должен был тебе передать. Если ты все понял, то еще один такой же краткий, буквально двухминутный урок – и все.
– Не морочь мне голову, Кань. Судя по выражению твоего лица, ты и сам прекрасно знаешь, что я ничего я не понял. В принципе не мог понять. Если бы все было так просто, то Ван давно рассказал бы все это мне или написал бы в письме, например, в том, которое передал через тебя. Если человек не будет оценивать, он просто «потеряет берега» и не будет знать, куда идти. Это все равно что утратить компас и не быть в состоянии хотя бы приблизительно прикинуть, куда ты идешь. Человек, не имеющий компаса на руке (лучше, конечно, в голове), попав в джунгли, обязательно заблудится. И все, конец. Что такое «не судить», я вообще не понимаю. Я не судья, а «не привязываться к результатам своих действий» – полный абсурд. Если меня не интересуют результаты моих действий, то я никогда ничего не буду делать. Например, мне очень нравится Ирландия и я хочу иметь здесь свой дом. То есть дом – это результат и как я могу к нему не стремиться, если я этого хочу?! Так, как ты говоришь, человек не может жить в нашем мире. Ни во Вьетнаме, ни здесь, ни где-то еще. Такой мафиози, как ты, тем более не может. И кстати, по тебе не скажешь, чтобы ты плохо жил.
– Никогда не думал, что ты можешь так долго говорить, – удивился Кань. – Это обнадеживает, возможно, с тобой когда-нибудь станет интересно беседовать. Не сейчас, конечно… Но несколько лет спустя наверняка. Ты остыл, я могу отвечать или ты будешь продолжать сверкать своими злющими глазами?
Я, с твоего позволения, буду отвечать по порядку. Итак, «не оценивать». Похоже, наш прошлый ужин чрезмерно увлек тебя и ты слишком «внимательно ел» и совсем не внимательно слушал. Ты уже пытался оценить, кто такой бандит и кто такой воин. И кто такой твой дед, который ради того, чтобы пересечь границу, убил пятерых? И заметь, это были не такие бандиты, как я, а солдаты, честно выполнявшие приказ. Думаю, такие же, как те, которых ты обучал, когда был инструктором спецназа.
И насчет того, что не понимаешь, что такое «судить», ты врешь. Врешь и насчет того, что ты «не судья». Еще какой судья! В свое время ты был и судьей, и палачом в одном лице. И наверно, считал себя судьбой для тех людей, которых убивал. А за что? За то, что они, так же, как и ты, выполняли приказ? А разница между тобой и ими была только в том, что разные командиры отдавали вам разные приказы.
А как ты лихо наказал моих шестерых людей! И заметь, виноваты были только двое из них, да и то они тебя лишь обругали. А ты избил всех шестерых и гордился тем, что сумел удержаться и никого не убил, не искалечил. Так?
Я был просто в восторге. И как он сумел все так ловко вывернуть наизнанку. И похоже, в его словах была доля истины. И немалая.
– А меня ты определил в бандиты, называл мафиозо. И, держу пари, до того, как я отдал тебе письмо от твоего драгоценного учителя, ты готов был свернуть мне шею, если что-то пойдет не так, а точнее, не по-твоему.
И это было чистой воды правдой. В школе «Счастливый Путь», которой меня обучал Ван, процентов 60–70 техники заканчивалось тем, что противнику просто ломали шею. Методы школы для шуток никак приспособлены не были. Кань и тут угадал. А может, и знал, – он вообще про меня знает больше, чем я сам про себя.
– Ладно, может, я и мафиозо, – вел, не сбиваясь, Кань. – Но я сижу спокойно, приятно ужинаю, никого не трогаю. Будь у меня еще пару месяцев на дрессировку этой одуревшей от капиталистического изобилия вьетнамской шпаны, и они бы вели себя в присутственных местах тише воды, ниже травы. И кто же из нас, как ты изволил выразиться, бандит? Все это я говорю к тому, что ты на самом деле умеешь и оценивать, и выносить суждения. Тут уметь нечего, это все умеют. У человека (если быть точным, то у человеческого ума) есть определенные привычки, на основании которых он оценивает, выносит суждения и принимает решения. Вот твоя вчерашняя цепочка: ты увидел моих бойцов, оценил их как плохих людей (в чем, несомненно, был прав) и вынес суждение, что они подлежат наказанию. До этого момента твои оценки и суждения совпадают с оценками и суждениями большинства людей. Но далее пути расходятся. Нормальный мирный обыватель спешит унести ноги, ты же, основываясь на приобретенных привычках ума, не только не уносишь ноги, но сам возвращаешься. И на основании этих же привычек ты избиваешь всех, кто попался под руку. Единственное, в чем тебе удалось отклониться от приобретенных привычек ума, – это то, что ты оставил всех шестерых более или менее целыми. И это ты – не вздумай отрицать – ставишь себе в заслугу.
«Какая там заслуга, – подумал я. – Обстоятельства были неподходящие, встреть я это отребье в джунглях, их больше бы никто и никогда не увидел. Как Кань это хитро называет: «приобретенные привычки ума»».