Когда позже в ходе заседания я выразил свое удивление тем, что столь важное предложение было проигнорировано, Йерун с величественным видом зарубил мое недовольство, что называется, на корню:
– Новые предложения, внесенные сегодня, подлежат рассмотрению со стороны институтов. Еврогруппа не должна их оценивать.
Позднее мое предложение было похоронено Хулиаракисом и Сагиасом ради «умиротворения» Визера и рабочей группы Еврогруппы.
На пресс-конференции после заседания Еврогруппы греческая журналистка спросила Кристин Лагард, довольна ли она тем, что Еврогруппа отказалась поддержать инициативу МВФ по облегчению долгового бремени Греции. Кристин демонстративно проигнорировала суть вопроса и вместо ответа выплеснула накопившийся гнев: «На данный момент нам не хватает конструктивности; ключевым условием сегодня является возобновление диалога со взрослыми в комнате».
Конечно, она была права. Взрослые требовались везде – в Еврогруппе, в Берлине и в Максимосе. Но проблема заключалась в том, что во всех трех случаях наблюдался острый дефицит взрослых. Однако СМИ подали замечание Лагард как очередное обвинение в мой адрес и дополнили длинный список эпитетов, которыми меня награждали до этого, словом «подросток». При следующей встрече с Кристин я сказал: «Пресса уверяет, будто ваш комментарий насчет того, что нам нужны взрослые, относился ко мне».
– Ерунда, – отмахнулась она вполне дружелюбно.
На следующий день, 19 июня, я получил сообщение от Гезине Шван: «Меня тронула ваша речь в Еврогруппе». К тому времени я уже усвоил урок: чтобы СМИ не искажали смысл моих слов и чтобы никто не извращал сути моих выступлений на заседаниях Еврогруппы, я стал размещать тексты речей на своем веб-сайте. «Габриэль и СДПГ наверняка спятили, если отвергли ваше предложение», – приписала Гезине. В своем дневнике я черкнул: «Вот бы речь тронула и Алексиса». По поводу Габриэля и СДПГ, припомнив свой не такой уж, как выяснилось, и секретный ужин с Йоргом Асмуссеном и Йеромином Цеттельмайером в начале февраля в Берлине, я записал: «Нет, они не спятили. Похоже, они просто согласны со стратегией госпожи Меркель – не затрагивать вопрос о реструктуризации долга».
Тем вечером в Афинах мы с Данаей позволили себе отвлечься от дел и поужинать с нашим приятелем и его женой Ольгой. Она сказала кое-что, что меня зацепило: «По-моему, вы проиграли эту битву. Из ваших слов выходит, что Алексис хочет сдаться. Ободрите его. Пусть проявит достоинство. И скажите людям честно, что эта битва проиграна».
Двадцатого июня, пока Сагиас с Хулиаракисом продолжали свои нелепые попытки подготовить акт капитуляции от имени «Тройки», я встретился с Алексисом в Максимосе и предложил ему совет, сильно отличавшийся от всех, озвученных мною ранее. Я сказал, что теперь мне ясно – он принял решение и готов сдаться; я категорически не согласен с таким решением, и ему это известно, но он – наш премьер-министр, и потому я смирюсь с любым выбором. Однако, что бы он ни решил, не следует вводить в заблуждение наших сторонников. Не следует выводить их на улицы и воспламенять их дух только для того, чтобы потом обмануть. «Я сам слышал, как вы упоминали о референдуме. Не делайте этого, если не собираетесь возвращаться к первоначальному плану сражения. Если хотите сдаться, так сдавайтесь. Но лучше вот каким образом». Я протянул Алексису лист бумаги с текстом обращения к народу по телевидению.
Дорогие соотечественники!
Мы доблестно сражались с превосходящими силами кредиторов. Мы отдали этой схватке все наши силы. Увы, трудно противостоять кредиторам, которые не желают возвращать свои деньги. Мы столкнулись с сильнейшими мировыми институтами и с местной олигархией, которая обладает властью намного больше той, какой располагаем мы. Никто не пришел нам на помощь. Некоторые, например президент Обама, произносили добрые слова. Другие, как Китай, нам сочувствовали. Но никто не предложил какой-либо ощутимой помощи против тех, кто исполнен решимости нас сокрушить. Мы не собираемся сдаваться окончательно. Сегодня я говорю вам, что мы продолжим борьбу, но позже. Завтра утром я соглашусь с требованиями «Тройки». Я поступлю так потому, что впереди еще много сражений. Уже завтра, после того, как я уступлю «Тройке», мы с министрами отправимся в общеевропейское турне, дабы проинформировать народы Европы о случившемся, рассказать им правду и призвать их примкнуть к нашей общей борьбе за свободу и восстановление демократических принципов и традиций Европы.
Прочитав, Алексис ответил (в своей уже привычной унылой манере):
– Я не могу признаться публично, что собираюсь сдаться.
Все было очевидно: он действительно решил сдаться, но попросту не мог заставить себя рассказать об этом людям.
На понедельник, 22 июня, был запланирован специальный саммит стран еврозоны в Брюсселе. На заседании правительства накануне я сообщил коллегам-министрам, что перед нами встал исторический выбор между двумя четко обозначенными вариантами. Первый – это сдаться (тут я зачитал текст обращения к народу, которое написал для Алексиса); второй же – продолжать сопротивление. Но если мы выберем этот путь, предостерег я, то уже во вторник ЕЦБ попытается закрыть наши банки и ввести контроль за движением капиталов. Стоит вступать на этот путь, только если мы готовы отвечать на их угрозы своими собственными, только если отреагируем на агрессию ЕЦБ односторонним отказом от выкупа греческих государственных облигаций на 27 миллиардов евро, только если перенесем выкуп облигаций на отдаленную дату в будущем, только если введем одновременно систему параллельных платежей, о которой речь заходила еще в феврале прошлого года. Если же мы не готовы отвечать таким образом, завтра нам следует сдаться.
Перед саммитом стран еврозоны состоялась подготовительная встреча Еврогруппы. В своем выступлении я проанализировал уступки, на которые пошел Алексис, не стал упоминать, что сам с ними категорически не согласен, зато внес конкретное предложение, позволявшее сократить объем новых кредитов от Еврогруппы[312]. Оглядываясь назад, я поражаюсь собственной преданности делу, которое считал безнадежным. Наверное, я соблюдал верность не только по обязанности, как государственный министр, но и потому, что понимал: «Тройка» не заинтересована в уступках. Они твердо намерены закрыть греческие банки, чтобы показать всем наглядный пример с нами; здесь, как мне чудилось, таился малый шанс на то, что Алексис все-таки стряхнет с себя уныние и возобновит борьбу.
Заседание Еврогруппы вышло в целом бессодержательным, но ознаменовалось двумя любопытными казусами. В ходе заседания Вольфганг Шойбле сурово раскритиковал Пьера Московичи за то, что тот посмел положительно оценить уступки со стороны Алексиса – раньше, чем эта оценка была одобрена МВФ (то есть, по сути, Берлином). Когда Пьер в свою защиту промямлил, что МВФ, должно быть, просто опоздал выдать одобрение, Вольфганг взорвался: «Комиссия предложила позитивные комментарии… Мы не идиоты! Вы можете сколько угодно обвинять МВФ, но без полноценного участия фонда здесь не обойтись!»
Перепуганный Московичи взмолился о пощаде.
– Что вы, комиссия ни в коем случае не обвиняет МВФ, – пролепетал он. – Возможно, мы слегка поторопились в своих действиях, но мы плотно сотрудничаем.
Вторая перепалка имела место между Шойбле и Драги. Вольфганг потребовал ответа по поводу того, как долго ЕЦБ собирается оказывать чрезвычайную помощь банкам Греции. Заметно раздосадованный Марио процедил: «Я понимаю ваш интерес к срокам оказания чрезвычайной помощи. Я ценю этот интерес к нашим возможностям. Но надеюсь, что вы, в свою очередь, проявите уважение к нашей независимости. Возможно, мне хотелось бы задать вам несколько вопросов о финансовой политике, однако я воздерживаюсь от этого – и ожидаю подобной сдержанности от вас». До конца заседания Вольфганг и Марио обменивались гневными взглядами.
Затем мы с Алексисом встретились с Дональдом Туском, президентом Польши и председателем Совета ЕС. Он высказался прямо и сурово: впредь ни на одном заседании Еврогруппы не должно даже упоминаться об облегчении долгового бремени. Когда мы уходили, я сказал Алексису: «Вы должны говорить только об этом, если не хотите сдаться безоговорочно. А если хотите, то сделайте это поскорее, не затягивайте агонию». По выражению лица Алексиса было ясно, что он выбирает второе.
По словам Евклида, который сопровождал премьер-министра на саммите стран еврозоны, Алексис сделал все, что от него зависело, чтобы сдаться, но, как я и опасался, Меркель ему этого не позволила. Все уступки отвергли как недостаточные, Алексису настоятельно рекомендовали заключить с «Тройкой» дополнительное соглашение, а затем представить это соглашение на заседании Еврогруппы через два дня.
Двадцать третьего июня Сагиас и Хулиаракис корпели над текстом этого соглашения, пребывая в уверенности, что дальнейшие уступки обеспечат сделку с «Тройкой» на следующее утро, а затем Еврогруппа на своем заседании официально одобрит эту сделку. Впечатление было такое, будто Фауст готовился продать свою душу Мефистофелю, не понимая, что Мефистофель не заинтересован в покупке. Никакой сделки не предполагалось и в помине. Все уступки со стороны Алексиса привели к предложению «Тройки» продлить на три месяца кредитную линию для Греции, а затем кредиторы намеревались потребовать большего – гораздо большего.
На следующем заседании Еврогруппы собравшиеся министры финансов явно досадовали на то, что их собрали фактически для проформы. Йерун Дейсселблум опорочил себя даже сильнее прежнего (хотя казалось, что это уже невозможно), отказавшись раздать министрам переработанный вариант соглашения, который привез Алексис, – вместо этого всем раздали первоначальный вариант «Тройки». Решив сыграть на общей усталости, я высказался в том духе, что Еврогруппа в целом заслужила отдохнуть от Греции и надо продлить кредитный договор еще на шесть месяцев, по крайней мере, до марта 2016 года, на благо всех, кто вынужден принимать участие в этих непрерывных заседаниях. Почти все коллеги-министры восприняли мое предложение одобрительно (редкий случай, уж поверьте), но никто не осмелился поддержать меня вслух. Два часа спустя в заседании объявили перерыв до следующего утра: за этот срок Алексису и «Тройке» полагалось найти общий язык – уже смешно, право слово.