Когда мы покидали Максимос, меня словно осенило: именно к этому, по сути, дело и вели. Вот только вина ляжет не на всех, а конкретно на меня.
Снаружи ко мне подошел на удивление дружелюбный Драгасакис.
– Завтра нужно созвать заседание совета по системной стабильности, – сказал он. – Я приехать не смогу, но уверен, что вы справитесь без меня.
Совет системной стабильности есть орган управления, созывать который не хочется ни одному министру финансов на свете. Он собирается, только когда банки подлежат закрытию в чрезвычайной ситуации. С первого дня работы нашего правительства канцелярия Драгасакиса выпускала распоряжения, которые постепенно отбирали полномочия по регулированию банковской деятельности у министерства финансов и передавали их под контроль вице-премьера. Теперь же, когда «военный кабинет» решил, по его просьбе и вопреки моему мнению, что правительство должно созвать совет системной стабильности и закрыть банки, Драгасакис не собирался даже присутствовать на заседании, не говоря уже о том, чтобы председательствовать на нем. Он, дескать, уверен во мне – и не сомневался, что я соглашусь; ведь единственной альтернативой, при очевидном меньшинстве в «военном кабинете», для меня было подать в отставку с поста министра финансов. Он знал, что я этого не сделаю, ибо побоюсь вызвать раскол среди наших избирателей накануне референдума. Словом, это была откровенно трусливая стратегия, направленная на то, чтобы я созвал совет, пускай сам решительно выступал против этой идеи. И она сработала: по сей день в греческой прессе меня называют человеком, который закрыл банки.
Наряду с моими собственными заместителями в состав совета системной стабильности входили Стурнарас, его заместитель в Банке Греции и руководители коммерческих банков Греции. Я начал заседание с изложения причин, по которым мы очутились в нашем нынешнем затруднительном положении. В своем выступлении я ясно дал понять, что Стурнарас является фактически одним из зачинщиков банковской лихорадки. Стурнарас как будто ничуть не смутился. Он буквально лучился довольством и дружески улыбался.
Вечером, когда заседание завершилось, мы с моей командой приступили к гигантской работе по выяснению того, сколько наличных могут выдать банкоматы, а заодно решали, что делать с теми 85 % пенсионеров, которые не пользуются банковскими картами, и какой импорт финансировать из крох ликвидности в нашем центральном банке. Словно головы гидры, новые проблемы возникали повсюду, куда ни взгляни. В 1:40 ночи я получил текстовое сообщение от Стурнараса: «Дорогой Янис, спасибо за полезное сотрудничество». Поскольку, смею сказать, я хорошо его знаю, в этой благодарности было столько же искренности, сколько в его очевидном самолюбовании вследствие успешных попыток помешать деятельности нашего правительства – на протяжении всех тех двенадцати месяцев, что минули с того дня, как Самарас назначил его управляющим Банком Греции.
Что касается меня, выброс адреналина помогал мне справляться с отчаянием и проработать с командой без устали до 9 утра. В обычных условиях в это время банки открывали двери; а теперь на экранах телевизоров тянулись бесконечные очереди в банкоматы, ибо греческий народ спешил поснимать по шестьдесят евро – ровно столько, по нашим подсчетам, составляла разрешенная к снятию сумма, если мы хотели дожить до утра после референдума 5 июля. Тут мне сообщили, что в минувшие выходные, еще до объявления о введении ограничений на снятие средств, депутаты пять раз опустошили банкоматы, расположенные в здании парламента. Народные избранники, увы, бессовестно злоупотребили своим положением (причем парламентские банкоматы, разумеется, пополнялись гарантированно, в отличие от большинства прочих). Поэтому, когда корреспондент агентства «Блумберг» спросил меня, занял ли я сам очередь за наличными в банкомат, я ответил, что у меня не было на это времени, а кроме того, я не считаю такое поведение подобающим. Вскоре пресса написала, что Варуфакис, тот самый, кто закрыл банки, мнит себя слишком важной персоной, чтобы стоять в очереди с простыми людьми.
Позже на неделе состоялось интервью для еженедельника «Нью-йоркер», корреспонденту которого был предоставлен особый доступ, в том числе в мою квартиру и к членам моей семьи. За ужином с друзьями – журналист тоже присутствовал – я поделился той трагичной иронией, что скрывалась за фактом закрытия банков от имени «военного кабинета», который отверг мое предложение дать им поработать. «Такой участи не пожелаешь и злейшему врагу» – сказал я. Понимая, что своими мрачными речами испортил настроение друзьям, я попытался немного скрасить положение дел и легкомысленно пошутил: мол, жестокий режиссер, доведись ему ставить фильм по этим событиям, заставил бы меня сказать Данае – «Дорогая, я закрыл банки». За моей шуткой пряталась отсылка к названию голливудского фильма «Дорогая, я уменьшил детей». В американском журнале все подали верно, а вот греческие СМИ истолковали сцену на собственный лад: «Варуфакис празднует закрытие банков и говорит подруге: дорогая, я закрыл банки!»
Мой имидж и все попытки меня очернить сами по себе не имели ни малейшего значения, однако, стараясь опорочить меня, мои враги наносили урон кампании по проведению референдума и срывали усилия тех мужественных людей, что взвалили на свои плечи задачу сохранить достоинство нашего народа. Воистину, это были львы, ведомые ослами. Причем ослы появлялись отовсюду. Помнится, ко мне обратился в парламенте депутат от СИРИЗА, член левой платформы и сторонник «Грексита», который не скрывал своего недовольства. В его негодовании не было ничего удивительного, если учесть, что он много месяцев подряд критиковал меня: мол, я не ввожу контроль за движением капиталов и не желаю освобождать Грецию от «ига» еврозоны. Тем удивительнее оказалась новая причина его недовольства уже после введения контроля за капиталами: вследствие ограничений на вывод денег за границу он лишился возможности выплачивать ипотеку за дом в Лондоне. «Но ведь вы выступали за драхму и за контроль над капиталами! – воскликнул я. – Сделай я то, чего вы требовали, в какой валюте вы платили бы за свою лондонскую ипотеку? В драхмах?» Нет, такого руководства наш народ не заслуживал.
Вернувшись в Максимос, я предложил коллегам-министрам посетить все крупные города и острова Греции, чтобы поддержать близящийся референдум. Меня заверили, что все так и сделают, но никто никуда не поехал. Вместо этого Паппас и канцелярия Драгасакиса принялись скармливать прессе выдумки обо мне, а Вассилис представил неопровержимые доказательства того, что совет экономических консультантов при моем собственном министерстве (во главе этого совета по-прежнему находился Хулиаракис) открыто призывал одобрить проект «Тройки». Однако больше всего меня беспокоило то, что «военный кабинет» фактически запретил объяснять избирателям, чему на самом деле их призывают сказать «нет» (или «да»). Я-то считал, что важно растолковать людям: твердое «нет» на референдуме станет наказом правительству не покидать еврозону и добиваться нового соглашения, которое избавит нас от долговой кабалы, вернет грекам утраченное достоинство и положит конец спирали кризиса. Если Марио Драги и Ангела Меркель откажут нам в этом, твердое «нет» обернется отказом от выкупа греческих облигаций на балансе ЕЦБ и введением системы параллельных платежей, что обеспечит нам и кредиторам время и пространство, чтобы отступить от края пропасти, именуемой «Грекситом». А если стратегия «Грексита», за которую ратовал Вольфганг Шойбле, все же возобладает, система параллельных платежей потенциально способна стать фундаментом новой национальной валюты.
Пойди мы на честный разговор с избирателями и объясни им подробно нашу тактику, думалось мне, люди пойдут за нами, а Драги и Меркель придется учитывать этот фактор, что, безусловно, будет способствовать скорейшим поискам компромисса. Как признавался вице-президент ЕЦБ Витор Констанцио осенью 2015 года, ЕЦБ никогда не одобрял угрозу «Грексита». Увы, мнение большинства членов «военного кабинета» препятствовало откровенному общению с избирателями. Оставалось лишь твердить о нашей решимости не играть с этой угрозой, но воспринимать ее всерьез и не шарахаться от нее; остальное же было в воле (и головах) избирателей.
Настроение немного поднимали сообщения из-за границы. В тот день, когда греческие банки закрылись, мой хороший американский друг отправил еще одно письмо Кристин Лагард (а секретарь этого друга переправил копию мне). «На мой взгляд, – писал Берни Сандерс, – греки имеют полное право проголосовать отрицательно на референдуме. Угрожая изгнать Грецию из еврозоны, канцлер Германии Ангела Меркель, президент Франции Франсуа Олланд и премьер-министр Италии Матео Ренци затеяли опасную игру со стабильностью мировой финансовой системы, а также с основами европейской демократии».
В тот же день, на встрече в Максимосе, на которой обсуждалось тяжелое положение греческих пенсионеров (многие из которых не доверяли новым технологиям и предпочитали лично посещать банки для получения пенсий), Алексис вдруг радостно улыбнулся. Позвонил Юнкер, поведал он, сказал, что принимает наше предложение по обмену долгов. «Янис, негодяй вы этакий, вы добились того, на чем настаивали много лет!» Они согласились на реструктуризацию долга. Правда, цена, которую они запрашивают, велика: НДС, острова, аптеки, трудовые отношения, приватизация – все перечислили. Затем Алексис предъявил мне неофициальное письмо Юнкера и спросил:
– Это можно считать основой для возобновления переговоров?
Я быстро прочитал письмо.
– Да, так и есть, – сказал я. – Это шанс обрести стабильное будущее и избавиться наконец от второго кредитного соглашения.
Вот так в первый и последний раз я услышал о предложении Юнкера. Не знаю, кто в итоге его зарубил: возможно, вмешалась непосредственно Меркель, которая отчетливо сознавала, что мы склоняемся к капитуляции; возможно, виной всему происки Драгасакиса, Сагиаса и Хулиаракиса, которые давно отказались за ненадобностью от идеи реструктуризации долга. Но мне хорошо известно, что, придерживайся мы стратегии, о которой договаривались изначально, Брюссель в итоге пошел бы нам навстречу.