тях нашу сердечную встречу представили так, будто эта бездомная женщина обвиняла меня в своей нищете.
Только ближе к вечеру я стал думать, что историческая победа может оказаться реальностью. У себя в кабинете я сочинял статью на английском для своего блога. «В 1967 году, – писал я, – иностранные державы в сговоре с местными марионетками использовали танки для свержения греческой демократии. В 2015 году иностранные державы попытались провернуть то же самое, используя наши банки. Но им противостоял безумно храбрый народ, отказавшийся поддаваться страху. Пять месяцев подряд наше правительство билось за то, чтобы не уйти безропотно во тьму. Сегодня мы призываем всех европейцев встать рядом с нами, чтобы свет не тускнел от Афин до Дублина, от Хельсинки до Лиссабона».
К 8 часам вечера по понурым головам и угрюмому выражению лиц телеведущих стало окончательно понятно, что мы победили. Оставалось узнать, с каким точно перевесом. Я опасался, что малая разница в количестве голосов даст Алексису повод заявить, что нация разделилась, следовательно, народ все-таки против решительного разрыва с «Тройкой». Я сказал своей команде, что магическим порогом будут 55 %. Если голосов «нет» окажется больше, Алексису придется смириться с таким результатом. Я тщательно обдумал, что сказать журналистам, собравшимся в пресс-центре министерства, как прокомментировать итоги голосования. К 9 вечера я написал свою речь. Традиционно министры ждут заявления премьер-министра, прежде чем выступать самим, поэтому я сидел в кабинете и ждал, когда Алексис выйдет к прессе в Максимосе.
В 21:30 я осознал, что что-то идет не так. Результаты уже более или менее определились, мы перевалили за 55-процентную отметку, но Алексис по-прежнему прятался в своем офисе. Мой глава канцелярии требовал идти в пресс-центр министерства: мол, журналисты волнуются и начинают рассказывать всякие зловещие глупости. Я прождал до 22:00, потом позвонил Алексису. Он не снимал трубку, секретариат тоже не отвечал. Вассилис сообщил, что другие министры начинают выступать перед средствами массовой информации, вяло восхваляют поистине сногсшибательные результаты. Я не мог этого допустить. Наши избиратели заслуживали честного, достойного ответа.
Поэтому около 22:30 я направился в пресс-центр, чтобы сделать заявление, и планировал сразу после этого двинуться в Максимос и выяснить, что там происходит. Когда я зачитывал подготовленную заранее речь, вдруг возникло очень сильное ощущение, что это мое последнее выступление в качестве министра. Признаюсь, это ощущение – и воспоминания о событиях на площади Синтагма двумя сутками ранее – побудило меня прочитать свое обращение с вызовом, даже дерзко.
Двадцать пятого января народ Греции вернул себе достоинство. За пять месяцев, что минули с той поры, мы стали первым правительством, которое дерзнуло возвысить голос, говоря от имени народа, и сказало твердое «нет» губительной иррациональности программ нашего спасения и продлению срока их действия. Мы ограничили «Тройку», загнали ее обратно в брюссельское логово; мы впервые задали на заседаниях Еврогруппы сложный экономический вопрос, на который у кредиторов не нашлось внятного ответа; мы поведали миру о гуманитарном кризисе в Греции, порожденном преднамеренно рецессионной политикой; мы убедили наш народ и постарались убедить народы других стран в том, что демократия способна существовать в пределах валютного союза, где до сего дня доминировал страх.
Прекращение бесконечной и саморазрушительной политики жесткой экономии и реструктуризация государственного долга Греции – таковы были наши основные цели. Эти же цели являлись главными мишенями для наших кредиторов. С того момента, как победа на выборах превратилась в неизбежность, наши противники всячески стимулировали банковскую лихорадку и планировали рано или поздно закрыть греческие банки. Ради чего? Чтобы унизить наше правительство, принудить нас к жесткой экономии, заставить подписать соглашение, которое не предусматривает никаких обязательств с их стороны по поводу четко оговоренной реструктуризации долга.
Ультиматум от 25 июня стал оружием, угрозой применения которого они рассчитывали добиться своего. Народ Греции сегодня вернул эту угрозу тем, кто ее выдвинул, пускай местные олигархические СМИ сутки напролет старались вселить страх в сердца людей.
Наше «нет» – это громкое и твердое «да» демократической Европе. Мы отказываемся от дистопического представления еврозоны как железной клетки для народов Европы. Мы говорим «да» такой еврозоне, где перспективы социальной справедливости и общего процветания доступны всем европейцам.
Когда я вышел на площадь Синтагма, люди вопили от восторга. Гордый греческий народ сделал выбор – и справедливо торжествовал. В ночном воздухе витали предвкушение и уверенность. Молчание Алексиса внушало тревогу, но я отказывался верить в то, что Максимос удалось изолировать от пьянящей атмосферы конструктивного неповиновения. Конечно, думалось мне, дух победы проник и туда, затронул сердца людей, ведь они, в конце концов, тоже когда-то учились делать политику на площади Синтагма. Но все же, когда я вошел внутрь, Максимос показался мне стылым, как морг, и тихим, как кладбище.
Против народа
Министры и функционеры, с которыми я сталкивался в Максимосе, выглядели потрясенными, а мое присутствие явно их смущало, как если бы они только что потерпели крупное поражение на выборах. Алексис находился у президента в соседнем дворце, он примет меня позже, сообщил секретарь премьер-министра; поэтому я прошел в конференц-зал и сел с другими министрами, наблюдая на телеэкранах свежие результаты подсчетов. Когда вспыхнули итоговые цифры – 61,31 % «против» при явке 62,5 %, – я вскочил и победно вскинул руки, а потом вдруг сообразил, что я единственный в зале, кто празднует[323].
Дожидаясь возвращения Алексиса, я прочел текстовое сообщение от Нормана Ламонта: «Дорогой Янис, поздравляю! Это знаковая победа. Теперь им придется вас послушать. Удачи!» Ну да, подумал я, они будут слушать, но при условии, что нам найдется, что сказать. Мало-помалу мне в глаза стали бросаться мелочи, которые я прежде не замечал. Мужчины соблюдали официоз СИРИЗА и напоминали бухгалтеров. Женщины оделись как на государственное торжество. Когда ко мне присоединилась Даная, я понял, что мы не просто единственные счастливые люди в этом зале – мы также единственные, кто пришел в джинсах и футболках. Отчасти походило на то, будто мы угодили в один из тех научно-фантастических фильмов, где коварные инопланетяне тайно вселяются в тела землян.
Наконец Алексис приехал и через полчаса обратился к народу по телевидению. Две ключевые фразы в его речи содержали намек на последующие действия. Одна исключала полный разрыв с «Тройкой»; из другой следовало, что он попросил президента немедленно созвать совет политических лидеров страны. На следующее утро после их сокрушительного поражения лидеров «троечного» ancien regime позвали за стол переговоров.
– Он раскалывает СИРИЗА и готовит коалицию с оппозицией, чтобы принять помощь от «Тройки», – сказал я Данае.
Пришлось прождать еще полтора часа, пока Алексис встречался с Сагиасом и Рубатисом.
В его кабинет я вошел уже после 1:30 ночи. Алексис с порога огорошил меня словами, что мы все испортили[324].
– Я так не считаю, – решительно возразил я. – Ошибок, конечно, хватало, но в ночь такого триумфа мы обязаны радоваться результату.
Алексис спросил, не возражаю ли я против присутствия Димитриса Цанакопулоса, юриста при канцелярии премьер-министра.
– Нисколько, – ответил я. – Даже хорошо, что будет свидетель.
По всей видимости, разговор предполагался непростой.
Алексис уточнил, скоро ли откроются банки. Это был вопрос с подвохом. Он явно хотел обосновать свое решение о капитуляции. Я притворился, что не понимаю, сказал, что по итогам референдума следует немедленно приступить к распространению электронных векселей, обеспеченных будущими налогами и средствами от списания облигаций на балансе ЕЦБ.
– Без этих шагов, укрепляющих нашу позицию на переговорах, – пояснил я. – все 61,3 % разлетятся по ветру. Если объявить об этом сегодня же вечером, при такой поддержке избирателей, смею заверить, что Драги и Меркель очень быстро предложат нам справедливую сделку. Тогда банки откроются на следующий день. А если промолчать, нас раскатают в пыль.
Я добавил, что мне требуется всего пара дней, чтобы запустить эту систему через веб-сайт налоговой службы. Алексис сделал вид, что очень рад, и я продолжил:
– Эти 61,3 % являются нашим капитальным активом, которым нужно правильно воспользоваться. Вы должны проявить уважение к людям, которые сделали свой выбор на референдуме. К ним и к себе. После сегодняшнего голосования все стало очень просто. Либо вы возвращаетесь к нашему первоначальному плану и даете мне необходимые полномочия – либо сдаетесь.
Мы разговаривали долго. Вспоминали предыдущие месяцы, недели и дни. Я не собирался щадить самолюбие Алексиса, перечислил все его ошибки, указал, что члены «военного кабинета» регулярно ставят под угрозу наше дело и нередко сотрудничают с «Тройкой» и ее представителями. Потом прибавил, что один и вовсе ведет себя так, что впору говорить о коррупции.
С удивленным видом Алексис уточнил у Димитриса, вправду ли человек, которого я имею в виду, мог быть замешан в чем-то подобном. Димитрис ответил утвердительно.
Разговор получился сложным, поэтому я решил спросить напрямик: готов ли он уважать народную волю и вернуться к нашим первоначальным договоренностям – или выбросит белое полотенце?
Алексис ответил уклончиво, но, если откинуть словесную шелуху, становилось понятно, что сам он все больше склоняется к безоговорочной капитуляции. Впервые за все время беседы повысив голос, он произнес:
– Послушайте, Янис, вы единственный, чьи прогнозы подтвердились. Но проблема вот в чем: если бы любое другое правительство пошло на те уступки, на которые пошел я, «Тройка» давным-давно заключила бы сделку. Я дал им больше, чем давал Самарас, а они до сих пор жаждут наказать меня, тут вы совершенно правы. Давайте посмотрим правде в глаза, они не станут сотрудничать ни с вами, ни со мной. Не будем лукавить, они хотят от нас избавиться. При 61,3 % голосов меня они сейчас не тронут. Зато могут уничтожить вас.