[335], наподобие греческого «Меморандума о взаимопонимании», и ликвидировал всякое пространство для дискуссий и критических расследований. Если коротко, он сделался совсем не либеральным.
В ходе переговоров с нашими кредиторами я часто предупреждал их, что губить Грецию не в их интересах. Если задушить демократические, «европеанистские», прогрессистские устремления, то по мере углубления кризиса в стране станет формироваться ксенофобский, антилиберальный, анти-«европеанистский» националистический интернационал. Именно так и случилось после разгрома «греческой весны». Как же так называемый либеральный истеблишмент отреагировал на националистическую реакцию, спровоцированную его собственными антилиберальными действиями? Как отцеубийца, который молит суд о снисхождении, мотивируя свою мольбу тем, что он, видите ли, осиротел.
Нежелательные подтверждения
До кризиса, будучи ученым, что сочинял заумные научные статьи и ценил каждую свободную минуту, я стремился избегать общения с двумя типами людей – с последователями и с врагами. После пребывания в правительстве я обзавелся изрядным количеством тех и других, но вокруг меня мало людей, готовых внимательно выслушать, прежде чем соглашаться или не соглашаться со мною. Об этом я сожалею. Но нисколько не сожалею о своем решении войти в правительство ради противостояния глупости континентального масштаба. Как-то один американский журналист спросил: «Разве не глупо браться за работу по искоренению глупости?» Я ответил: «Нет, если вы не цепляетесь за свою работу, если для вас она именно средство против глупости».
Обвинения типа «Вы поставили на кон страну и проиграли» не выдерживают критики. Я исходил в первую очередь из того, что, как министр финансов обанкротившейся страны, не имею права рисковать ее будущим. И не рисковал. Нельзя называть азартной игрой политическую позицию, которая остается оптимальной вне зависимости от действий вашего противника. Сопротивляться навязыванию третьего кредита было правильно, и не важно, согласились бы кредиторы гарантировать нам стабильность или предпочли бы изгнать нас из еврозоны. Сами мы отдавали приоритет первому варианту, но и второй был намного лучше капитуляции. Обвинения в том, что мы слишком долго сопротивлялись кредиторам, тоже необоснованны: даже Вольфганг Шойбле, напомню, сказал мне, что отказался бы подписать кредитное соглашение на моем месте.
Однажды, в марте 2016 года, я провел несколько часов в посольстве Эквадора в Лондоне с Джулианом Ассанжем. Мы слушали запись телефонного разговора между Поулом Томсеном и главой греческой миссии МВФ. С горьким удовлетворением я услышал, как Томсен подтвердил все мои заявления о неприемлемости третьего кредита. Еще я услышал, как он страстно настаивает на правильности финансовых целей, за которые я когда-то бился, – а Томсен отмахивался, что любопытно, от этих целей на заседаниях Еврогруппы[336]. Оправдания побежденных мало кому интересны, но, по крайней мере, они позволяют подготовиться к дальнейшей охоте на ведьм, когда многие старались обелить тех, кто отказался от выполнения нашего плана на полпути, и горячо защищали нелиберальный истеблишмент, ответственный за то, что мы вообще вынуждены были задуматься о таком плане.Ни одна страна не является островом
Нет человека, что был бы сам по себе, как остров; каждый живущий – часть континента; и если море смоет утес, не станет ли меньше вся Европа…
Джон Донн
Обращения к Господу в час нужды и бедствий
Размышление XVII[337]
Летом 2015 года, когда наш народ потерпел поражение, но не склонил голову, меня призывали учредить новую политическую партию, дабы спасти «греческую весну». Не скажу, что эта идея меня воодушевила. Затем, уже в августе, мы с Данаей оказались на политическом собрании в сельской глубинке Франции. Меня попросили выступить. К моему большому удивлению, слушателей собралось немало. Я заподозрил, что они пришли не столько из солидарности со мной или с моей несчастной страной, сколько по другим причинам, а потому сказал им следующее:
Я здесь, потому что нашу «афинскую весну» растоптали, как и «пражскую весну» до нее. Но я здесь не для того, чтобы заручиться поддержкой во имя павшей греческой демократии. Я здесь для того, чтобы выразить поддержку и солидарность французской демократии от имени греческого народа. Ибо сегодня на карту поставлена судьба демократии. Французской, испанской, британской, итальянской – демократии по всей Европе. Греция была и, к сожалению, остается полигоном для испытания разрушительного оружия, где тестируются последствия выделения кредитов и реализации губительной политики жесткой экономии. Греция – это поле битвы в войне против европейской демократии в целом и против французской демократии в частности. «Тройку» и ее присных никогда не интересовала собственно Греция. Они целились в вас! Вот почему я здесь. Я здесь потому, что случившееся с нами начинает происходить и у вас.
Дружный рев одобрения подтвердил, что я не ошибся в своих догадках. Люди пришли на собрание потому, что чувствовали: операцию, которую провернули в Греции, могут повторить во Франции. Они отчетливо сознавали желание Вольфганга Шойбле увидеть «Тройку» в Париже. Там, во французской глубинке, я понял, что нужно делать, и аналогичный опыт собраний в немецких ратушах укреплял мою уверенность: нам следует объединяться, забыть о национальных различиях, преодолеть разрыв между странами-должниками и странами-кредиторами. Единственный надежный способ противостояния европейскому истеблишменту и националистическому интернационалу, им порожденному, заключается в формировании общеевропейского демократического, гуманистического движения, чья цель – добиться успеха там, где не справилось поколение 1929 года. Мы должны пересечь границы и избавиться от политических разногласий, дабы не допустить нового сползания к «посмертию» 1930-х годов.
Через несколько месяцев, 9 февраля 2016 года, это движение родилось. Мы выбрали знаменитый берлинский театр «Фольксбюне» для церемонии учреждения «DiEM25»; эта аббревиатура расшифровывается как «Движение за демократию в Европе»[338]. Воодушевление, которого не было и в помине, когда мне советовали организовать новую политическую партию в Греции, теперь переполняло мое сердце, а по всей Европе ощущалась тоска по духу «греческой весны». Надеюсь, что в один прекрасный день этот дух, облетев всю Европу, сможет вернуться домой и вновь воспламенить сердца нашего мужественного и добродетельного народа. Когда этот день настанет, греки могут обратиться к остальной Европе, перефразировав строку из стихотворения Йоргоса Сефериса: «Мы, у которых ничего нет, научили вас спокойствию[339]»[340].
Зимой и весной 2016 года я озадачил многих друзей в Великобритании кампанией против «Брексита». Почему, протестовали они, вы советуете нам оставаться в ЕС, хотя с вашей родиной обошлись столь сурово? Мы хотим вернуть себе свою страну, говорили они, и это вполне законное требование. «Мы тоже», – отвечал я. Но для этого нужно прежде всего восстановить коллективное достоинство и здравый смысл во всей Европе. Ни одна страна на свете не способна справиться с последствиями изменения климата в одиночку, и точно так же стоящая перед нами задача не может быть решена в какой-либо стране по отдельности. «Станут ли ваши слабые и униженные сильнее после «Брексита»? – спрашивал я. – Пойдет ли он на пользу слабым по всей Европе? Или приведет к закрытию границы и к распаду единой Европы на благо ее истеблишмента и тех политических монстров, которых он породил?»
Кого-то мне удалось убедить, другие продолжали сомневаться. Идея единой Европы пострадала настолько сильно, в особенности из-за событий 2015 года, что многие добрые люди от нее отвернулись. Даже те, кто сочувствовал выдвинутому «DiEM25» панъевропейскому плану, считали его утопическим. Но позвольте мне, дорогой читатель, поделиться на прощание своим твердым убеждением: возможно, мы и вправду являемся утопистами, но политика конструктивного неповиновения – в рамках ЕС и против нелиберального и антидемократического истеблишмента – представляет собой единственную практическую альтернативу той антиутопии, которая разворачивается на наших глазах. Такова была моя позиция на посту министра финансов Греции. Такой она остается по сей день.
Конечно, я могу ошибаться. Тем не менее, я считаю, что нам стоит продолжать. Опасность таится вовсе не в том, что мы устремимся слишком высоко и спалим свои крылья; нет, реальная опасность в том, что мы привыкаем смотреть в пол и даже пресмыкаться. Через несколько минут после окончания церемонии по случаю учреждения «DiEM25», пьяные от адреналина и избытка надежд, мы с моими коллегами столкнулись с пожилым немецким активистом, который не выглядел обрадованным.
– Ваше движение обречено, – хмуро сообщил он нам.
– Тогда какого черта вы тут делаете? – спросил один, слегка раздраженный коллега.
– Хочу быть рядом с людьми, которым придется собирать осколки, когда здание обрушится, – ответил пожилой немец.
Это достаточно веская причина, чтобы и дальше не давать угаснуть, по всей Европе, той искре, которую высек народ Греции весной 2015 года.
Благодарности
Чтобы поблагодарить всех тех, кто заслуживает слов признательности за появление подобной книги, потребуется, пожалуй, даже больше страниц, чем уже мною написано. Буду исходить из того, что все эти люди сами знают, насколько я им благодарен, и ограничусь всего двумя конкретными благодарностями: Уиллу Хаммонду, моему редактору, чьими настойчивостью, мастерством и терпением я бесстыдно пользовался; и Кристин Лагард, чья метафора о взрослых в доме часто повторялась на страницах моей книги.ПриложенияПриложение 1
Обманчивый рассвет в период дефляции
Существует ряд данных, подтверждающих точку зрения истеблишмента – что в 2014 году наблюдался рост национального дохода Греции. Эта точка зрения опирается на так называемый реальный национальный доход или реальный ВВП (валовый внутренний продукт), вот только в периоды дефляции (отрицательной инфляции) экономический термин «реальный» означает свою полную противоположность. Это увлекательный статистический мираж, когда депрессия выглядит желанной, и работает он следующим образом.