[172].
В награду за полный провал в Греции Томсена позднее назначили главой Европейского департамента МВФ. Поэтому переговоры с ним были сопряжены с особыми трудностями: он-то был лично заинтересован в том, чтобы всячески противиться признанию краха программы греческих реформ. Если проводить аналогию, походило на переговоры о ликвидации схемы Понци, по которой действовал Берни Мейдофф, с самим Берни Мейдоффом[173].
К моему немалому удивлению, Томсена не пришлось убеждать. Выслушав мой анализ текущего затруднительного положения Греции и мои предложения, он ответил формулировкой, которая заставляет меня улыбаться по сей день:
– Послушайте, мы знаем, что нельзя ожидать от левого правительства тех действий, которых не позволяли себе даже ваши правые предшественники. Понимаю, вы должны привлекать общественную поддержку, и никто не ждет, что вы согласитесь на полную приватизацию[174]. Но мы ждем от вас того, что вы выполните собственные обещания и попробуете приструнить ваших олигархов, в частности, найдете способы справиться с уклонением от уплаты налогов.
Я что, сплю? Если ему угодно будет ее принять, сказал я, даю железную гарантию того, что мы спустим с олигархов семь шкур. Еще мы будем продавать частному сектору те активы, приватизация которых пойдет на пользу нашей экономике, при условии, что новые владельцы примут на себя обязательство обеспечить достаточный уровень прямых инвестиций и надлежащую защиту работников и окружающей среды. Но, добавил я, чтобы программа реформ, эта или любая другая, сработала, нам понадобится предписание об освобождении из долговой тюрьмы. Тут я достал из папки ту самую одностраничную неофициальную записку относительно реструктуризации долга и протянул Томсену. Он проглядел ее, улыбнулся – и снова меня ошарашил.
– Хорошо, но этого мало. Необходимо немедленно аннулировать часть вашего долга. Никакого откладывания, никаких переносов. Просто спишите 53 миллиарда евро – все.
Нет, я точно сплю! Томсен предлагал ликвидировать единым махом весь долг Греции государствам-членам ЕС с момента выделения первого «спасительного» кредита в 2010 году. Неужто кто-то из членов левой платформы СИРИЗА подчинил себе разум Томсена? Или этот человек вдруг сделался одержимым каким-то радикальным духом?
Внезапно для меня пришлось занять оборону. Я обеими руками «за», конечно, сказал я, но разве Берлин сподобится согласиться на такой вариант? А как быть с остальными правительствами стран ЕС? Разве возможно политически для них провести подобное решение через свои парламенты?
Томсен в ответ углубился в технические подробности: средства, выделенные Афинам по первому кредитному соглашению, представляли собой исключительный шаг в том отношении, что они предоставлялись по двусторонним кредитам от других столиц стран еврозоны; напротив, второй «спасительный» кредит поступил от Европейского фонда финансовой стабильности (EFSF), который также одалживал деньги Ирландии, Португалии, Испании и Кипру. Если мы реструктурируем долг Греции перед EFSF, Дублин, Лиссабон, Мадрид и Никосия начнут требовать аналогичных послаблений, а вот первый «спасительный» кредит возможно аннулировать без того, чтобы прочие проблемные страны увидели в этой операции полезный прецедент.
Предложение выглядело весьма заманчивым, признал я, но мне было непонятно, каким образом МВФ собирается убедить Берлин – и как сам Томсен планирует избежать обвинений в том, что он пролоббировал списание долга перед Европой, но не перед фондом.
– Я просто излагаю вам позицию МВФ, – ответил он, пожимая плечами.
Не желая портить столь замечательную встречу, я перевел разговор на целевые показатели бюджетного профицита Греции и подчеркнул важность того, что они должны составлять около 1,5 % национального дохода.
– Согласен, – лаконично ответил Томсен.
Воскресенье в Париже не могло начаться лучше. Не испортит ли праздник мой следующий гость?Многообещающие связи: француз из ЕЦБ
Третьим в списке был Бенуа Кере, повсеместно считавшийся человеком Франции в правлении ЕЦБ; сам он терпеть не мог такую характеристику, но она была неизбежной, учитывая, что до того, как перебраться во Франкфурт, он сделал карьеру во французском казначействе. Милый и приятный в общении, Кере, казалось, хорошо понимал проблемы, с которыми столкнулся ЕЦБ, если принимать в расчет жуткую экономическую и финансовую архитектуру еврозоны.
Меня порадовало содержание его первого вопроса: действительно ли я намереваюсь в одностороннем порядке реструктурировать облигации греческого правительства, которыми владеет ЕЦБ? Бенуа не стал лукавить и прибавил, что во Франкфурте данная ситуация вызывает большую озабоченность.
Я охотно постарался развеять его опасения. С моей точки зрения, эти облигации были одновременно нашим благословением и нашим проклятием. Их покупка со стороны ЕЦБ нисколько не помогла Греции в 2010 году; если бы центробанк их не приобрел, эта часть греческого долга была бы списана приблизительно на 90 % в 2012 году.
– Мы вынуждены заимствовать сегодня у налогоплательщиков ЕС, чтобы платить ЕЦБ за облигации, которые банку вообще не следовало покупать, и это, мягко говоря, нелепо, – объяснил я. В то же время облигации можно считать благословением, поскольку они дают ЕЦБ и Греции повод к сотрудничеству – и рычаги давления на Дейсселблума и Еврогруппу. Пригрози ЕЦБ закрыть наши банки по распоряжению Дейсселблума, мы в ответ заявили бы, что спишем долг по облигациям в одностороннем порядке; но ни ЕЦБ, ни Греции это не нужно. Мое предложение было простым: давайте не будем угрожать друг другу. Если Бенуа сообщит Йеруну, что ЕЦБ не будет участвовать в свержении нового греческого правительства, то мы, то самое правительство, не станем даже рассматривать никаких односторонних шагов применительно к этим облигациям.
– Договорились? – спросил я.
Бенуа улыбнулся. Конечно, угрозы нам ни к чему, согласился он.
Мы перешли к реструктуризации долга. Я вручил ему свою неофициальную записку и кратко изложил ее суть. Бенуа поблагодарил меня, но чувствовалось, что он уже в курсе моих предложений. Он счел их обоснованными, но его как представителя правления ЕЦБ заботило, чтобы в реализации этих предложений не усмотрели нарушений свода правил центробанка. Я сказал, что обмен старых облигаций на новые государственные облигации или на эквивалентные долговые инструменты полностью соответствует уставу ЕЦБ. Бенуа призадумался, а затем, пускай не слишком охотно, утвердительно кивнул – да, это может сработать.
Последней мы обсудили животрепещущую проблему ликвидности. Нашему правительству требовалось несколько месяцев на проведение переговоров с кредиторами, из чего следовало, что необходимо как-то осуществить обязательные выплаты в адрес МВФ без того, чтобы вычерпывать до дна казну греческого государства, ставя под угрозу пенсии и зарплаты бюджетников. Я напомнил Бенуа о том, как повел себя ЕЦБ летом 2012 года, придя на выручку тогдашнему недавно избранному правительству Самараса накануне аналогичных переговоров: банк повысил лимит по кредитным картам (в казначейских векселях) с 15 до 18,3 миллиарда евро, дабы гарантировать погашение долга перед ЕЦБ[175].
Бенуа снова кивнул и согласился, что и вправду можно организовать нечто подобное.
– Вот только вместо того вы, еще до нашего избрания, принялись затягивать петлю на нашей шее, – прибавил я. Бенуа притворился, что не понимает. Пришлось напомнить ему о громком заявлении Стурнараса от 15 декабря 2014 года, положившем начало банковской лихорадке. – Это было объявление войны против следующего правительства, однозначное оскорбление и пренебрежение своими обязанностями со стороны центрального банка.
Бенуа потупил взгляд и признался, что разделяет мое негодование. Заявление Стурнараса было «неуместным» и «необъяснимым».
– Не думаю, что Стурнарас действовал без одобрения Франкфурта, Бенуа. В Афинах никто в это не верит.
Бенуа промолчал.
Заполняя паузу, я открыто заявил: если ЕЦБ не сделает того, что требуется, дабы покончить с банковской лихорадкой, которую сам устроил; если он не протянет нам руку помощи, в которой мы нуждались для проведения переговоров, многие воспримут это как политическое вмешательство со стороны ЕЦБ – мол, у центробанка один набор правил для правительства Самараса и совсем другой для нас. Бенуа опять улыбнулся, на сей раз шире, словно признавая двойственность позиции Франкфурта: официально ЕЦБ пребывал вне политики, но на самом деле играл ключевую роль в европейской политике.
«Кто вы и что вы сделали с моим Мишелем?»
За моей последней неофициальной встречей тем долгим длинное утром – это оказался довольно бессмысленный разговор с одним из помощников президента Олланда, у которого, судя по всему, попросту не было полномочий принимать сколько-нибудь важные решения, – настала пора перейти к официальной части визита. Немецкий автомобиль от посольства Греции прибыл к отелю, чтобы отвезти нас на встречу с министрами финансов и экономики Франции. Втроем – я с Евклидом и посол – мы не торопясь двинулись в Берси, где в большом комплексе на берегу Сены расположены оба министерства.
На входе меня встретил экспансивный Мишель Сапен. Добродушный мужчина чуть старше шестидесяти, он единственный среди всех министров финансов Еврогруппы не говорил по-английски. Этот недостаток он компенсировал бурным темпераментом и обаянием. Сугубый француз в жестах рук и в языке тела, он по дороге к кабинету заставил меня почувствовать себя желанным гостем.
Когда мы сели за стол с нашими помощниками и переводчиком, меня попросили сделать вступительное заявление, и я использовал эту возможность, чтобы наметить основные пункты нашей экономической повестки и кратко изложить идеи по реструктуризации долга, в том числе упомянул свою неофициальную записку, которую Сапену, похоже, не терпелось увидеть, а предварил эти рассуждения словами о приверженности европейскому сообществу: греческий кризис и его продолжение, сказал я, наносят Европе раны, которых вполне можно избежать. Я пояснил, что предлагаю наладить новые отношения между Грецией и ЕС, основанные на концепции Жана Жака Руссо о договоре между равными.