Ответ Мишеля был ответом брата по оружию:
– Успех вашего правительства будет нашим общим успехом. Важно, чтобы мы изменяли Европу вместе; чтобы мы заменили одержимость строгой экономией на программу развития. Это нужно Греции. Это нужно Франции. Это нужно Европе.
Данный сигнал позволил мне перечислить основные моменты «Скромного предложения», над которым мы со Стюартом Холландом и Джейми Гэлбрейтом трудились много лет. Я объяснил, как именно ЕЦБ может частично реструктурировать весь государственный долг еврозоны без списаний и без просьбы к Германии заплатить за других или предоставить гарантии по обеспечению государственного долга европейской периферии. Стимулируемое инвестициями восстановление, говорил я, проложит новый курс для Европы, а средства от реализации программы количественного смягчения ЕЦБ пойдут на инфраструктурные проекты и на облигации сферы «зеленой» энергетики, выпущенные Европейским инвестиционным банком. Мишель внимательно слушал и, когда я закончил, заявил, что подобные предложения рисуют прекрасное будущее для Европы. Он добавил, что мы слишком долго откладывали осуществление подобной политики. Вместе мы должны перезапустить Европу, воскликнул он. Оставалось разве что взяться за руки и броситься на штурм Бастилии, распевая «Марсельезу»!
Наша беседа, растянувшаяся из-за необходимости перевода, продолжалась около полутора часов. У нас не возникло никаких разногласий, а поскольку эта беседа имела место после чрезвычайно обнадеживших меня разговоров поутру, я начал забывать о противостоянии с Йеруном Дейсселблумом и думать, что достойный компромисс вполне достижим.
Когда мы с Мишелем отправились из его кабинета на обязательную совместную пресс-конференцию – он говорил по-французски, который я понимал, а я по-английски, и его познаний хватало, чтобы меня понимать, – он сообщил мне, что Берлин вышел на контакт. Они сильно огорчились, что я приехал в Париж, а к ним не собирался, прибавил он негромко. Я бы охотно съездил в Берлин, ответил я. Причина, по которой я сейчас в Париже, проста: вы меня пригласили, а они – нет. Я думал позвать Вольфганга Шойбле в Афины, раз уж он не соизволил пригласить меня в Берлин. Мишель улыбнулся.
– Поезжайте в Берлин сразу после Франкфурта. Меня настоятельно попросили вам это передать.
– Конечно, с удовольствием. Это приглашение или вызов? – спросил я, лишь наполовину в шутку.
– Просто поезжайте, – ответил он, хлопнув меня по плечу.
В пресс-центре, украшенном французским, греческим и европейским флагами, стояли два подиума. Мишель выступал первым и начал с того, что поприветствовал меня и сказал несколько слов о жертвах, которые греческому народу пришлось принести в последние несколько лет. Потом, совершенно неожиданно, тон его выступления изменился. Дружелюбие и живость исчезли, сменились прямотой и жесткостью, более характерной для обитателей другого берега Рейна: Греция имеет обязательства перед своими кредиторами, и новое правительство должно соблюдать эти обязательства; необходимо поддерживать дисциплину, вольности допустимы лишь в пределах, предусмотренных текущими договоренностями. Ни слова о новом договоре в духе Руссо, который мы обсуждали. Ни словечка о прекращении жесткой экономии или о принятии политики, направленной на стимулирование роста за счет государственных инвестиций, на благо всей Европы.
Когда пришла моя очередь, я решил придерживаться подготовленного заранее заявления и сказал следующее:
Франция для нас, греков, является не просто партнером, но одним из наших духовных наставников. Самим своим существованием греческое государство во многом обязано французскому Просвещению, которое стимулировало наше собственное просвещение и наделило греческое национально-освободительное движение философией и elan[176]. Сегодня мне представилась возможность изложить господину Сапену планы нашего правительства по реформированию Греции в меняющейся Европе, положить конец проблеме долга, который усугубляет сам себя и вредит прямо сейчас всей Европе. Мы считаем, что для достижения этой цели нужно действовать в духе великих европейцев прошлого, которые, начиная с Жана Монне, находили практические способы обретения взаимовыгодного единства на фоне казавшейся непримиримой розни. Мы предложим нашим партнерам по всей Европе вместе возродить один из принципов работы Жана Монне. Речь вот о чем: если стороны сядут по разные стороны стола переговоров и будут исходить каждая из давно сложившихся убеждений, шансов на успех мало. Но если мы сядем по одну сторону стола и станем рассматривать проблемы совместно, успех, несомненно, гарантирован, ибо в Европе имеется масса возможностей для взаимного процветания. Сегодня мы с вами сидим по одну сторону того самого стола. Наше правительство намерено провести аналогичные переговоры в каждой европейской столице, всякий раз призывая к совместному изучению проблем. Позвольте мне здесь, в Париже, заявить, что я руководствуюсь единственной целью – отстаивать интересы обычных греков и обычных европейцев. Моя задача состоит в том, чтобы обеспечить успех нашего экономического и валютного союза, добившись успеха повсюду.
Пускай мне удалось целиком произнести эту подготовленную речь, восхвалявшую солидарность и французский идеализм, ощущение было такое, будто я получил удар под дых.
Едва мы вышли из пресс-центра, Мишель мгновенно стал прежним, дружелюбным и веселым, даже взял меня за руку, словно любимого кузена, вернувшегося после долгих лет отсутствия. Решив сохранить лицо, я повернулся к нему и, притворяясь озадаченным, спросил:
– Кто вы и что вы сделали с моим Мишелем?
К моему великому удивлению, он не только четко понял мой вопрос, но и нисколько не возмутился. Он остановился, продолжая крепко держать меня за руку, посерьезнел и, переключившись на английский, произнес, как если бы повторял зазубренную фразу:
– Янис, вы должны сознавать, что Франция не такая, какой она была раньше.
Эти слова поистине исторической важности были исполнены печали.
Действительно, Франция не такая, какой она была раньше. В последующие месяцы французское правительство и вся элита страны доказали свою неспособность (и нежелание) препятствовать атакам на наше правительство, хотя эти атаки в долгосрочной перспективе были направлены против Парижа. Я вовсе не ждал, что французы сделают все возможное, чтобы помочь нам вопреки своим интересам, но никак не думал, что французский истеблишмент пожертвует этими собственными интересами, которым не шло на пользу усиление доминирования стран с положительным бюджетом над странами, где ощущалась финансовая напряженность[177]. Пожалуй, выступление Мишеля Сапена на той пресс-конференции – отличная аллегория проблем Французской Республики.
В лифте на пути к Эммануэлю Макрону, также обитавшему в Берси, Мишель признался, что не является экономистом по образованию, и спросил, знаю ли я, на какую тему он писал диссертацию. Я честно ответил, что не знаю. «Нумизматическая история Эгины», – сообщил он с улыбкой, которая была даже шире той, с какой он встретил меня у входа. Вот как на духу – у меня отвисла челюсть. Министр финансов Франции, только что неожиданно и публично сделавший мне выговор от имени Берлина, теперь пытался наладить отношения, признаваясь, что толком не разбирается в экономике, зато может считаться экспертом по древним монетам маленького острова у побережья Аттики, который мы с Данаей называли домом[178]. Ирония не передает и малой толики моих ощущений.
Министр экономики Франции оказался полной противоположностью министру финансов. Там, где Мишель Сапен уклонялся, откладывал и симулировал, Эммануэль Макрон внимательно слушал и сразу же принимал решения, его глаза сверкали, и он не скрывал ни одобрения, ни возражений. Тот факт, что он хорошо владел английским и вполне разбирался в макроэкономике, означал, что вскоре мы с ним сошлись во взглядах относительно потребности Европы в реальной инвестиционной программе, которая позволила бы использовать триллионы евро свободных сбережений на общее благо. С первой встречи с ним я очень сожалел, что именно Сапен, а не Макрон, представлял Францию в Еврогруппе. Поменяйся они ролями, все могло бы закончиться по-другому.
Наконец, после долгого дня, мы с Евклидом были готовы покинуть Берси. Когда мы уходили, Мишель спустился попрощаться. На дорожку научил нас тому, о чем мы всегда будем вспоминать с благодарностью – как завязывать шарф по-французски.
Даунинг-стрит
«Евростар» шел по расписанию. Лондон манил. Поездка давно назрела. До того, как я пришел в министерство финансов, 11 миллиардов евро – около 7 % от общего объема банковских вкладов в Греции – были выведены из банков вследствие паники, спровоцированной Стурнарасом и ЕЦБ. Греческие банки уже стали обращаться за экстренными кредитами к ЕЦБ[179]. Петля затягивалась все туже. Целью следующего этапа моего путешествия было изменить финансовый климат и выиграть время.
Утром в понедельник, 2 февраля 2015 года, я позавтракал с Мартином Вулфом, экономическим редактором «Файненшл таймс». Всего за несколько минут он согласился с моими широкими макроэкономическими выкладками и предложениями по реструктуризации долга, но выразил сомнения в наличии у Европы политической воли, необходимой для реализации этих планов. Затем я встретился с Норманом Ламонтом и рядом ключевых экономистов и финансистов; эту встречу устроил друг Нормана Дэвид Марш, глава Форума официальных монетарных и финансовых институтов, «фабрики мысли» британского центробанка. Цель оставалась все той же: проинформировать людей и увлечь их моими идеями. Я не собирался ходить вокруг да около, веря в здравомыслие и аполитичность британцев.
Моя встреча с Джорджем Осборном была назначена на 11 часов утра; ее организовал посол Греции в Лондоне, очень умный человек, руководитель греческой тайной службы до Рубатиса, сопровождавший меня и Евклида. Улыбчивые полисмены распахнули железные ворота особняка на Даунинг-стрит, и дряхлый посольский «Ягуар» остановился метрах в тридцати от дверей дома номер 11. Солнце светило ярко, но было ветрено и холодно. Надеть ли то довольно вызывающее кожаное полупальто, которое одолжил мне наш посол во Франции, или остаться в одном легком черном пиджаке и дрожать от холода перед множеством фотокамер? Мой ум занимали куда более существенные вопросы, а потому я вышел из машины в полупальто. Следующие несколько дней средства массовой информации пестрели снимками греческого министра финансов, явившегося к Джорджу Осборну в кожаном полупальто.