[213].
В последующие недели и месяцы я неизменно давал такие рекомендации Алексису и нашему «военному кабинету»; отмечу, что Алексис и особенно Паппас целиком одобряли этот мой совет[214]. Широкой же публике я не уставал повторять, отвечая на вопросы по поводу контроля за движением капиталов: наше правительство прилагает все усилия для достижения справедливого и взаимовыгодного соглашения в рамках еврозоны; контроль за движением капиталов не имеет смысла при работоспособном валютном союзе и наносит урон целостности этого союза, а потому мы выступаем против таких мер; если контроль за движением капиталов все же будет введен, это произойдет не потому, что мы к нему стремимся или одобряем этот шаг.
В тот же уик-энд Джефф Сакс по другую сторону Атлантики пытался убедить ФРС поддержать нашу позицию и убедить ЕЦБ отказаться от текущей стратегии удушения Греции. Доводы Джеффа, адресованные Джанет Йеллен, были просты: программа реформ и финансовых ориентиров нового греческого правительства выглядит разумно; греки хорошо понимают, что «Грексит» – это исключительно опасный путь, и не намерены вступать на него по собственной инициативе (разве что под давлением ЕЦБ); Йеллен должна растолковать европейцам, что не нужно подвергать риску дестабилизации мировую экономику из-за нескольких миллиардов долларов, и посоветовать Драги воздержаться от введения контроля за капиталами, который в любом случае будет бесполезен.
Тем временем пресса все чаще стала нападать персонально на меня. В ответ на креатив Би-би-си, когда меня в репортаже поименовали «новой Кассандрой», американский экономист Билл Блэк, организатор эффективной кампании против Уолл-стрит, выступил в мою защиту:
Так почему Би-би-си воспринимает Варуфакиса как подозрительного левака, а Дейсселблума – как уважаемого представителя «Тройки», пускай даже Дейсселблум на самом деле является фанатичным идеологом, который причинил массе людей неисчислимые страдания своей несгибаемой приверженностью ошибочной идеологии и экономической некомпетентностью? Взгляды Варуфакиса на саморазрушительный характер жесткой экономии как способа борьбы с рецессией разделяет большинство экономистов. Безусловно, он принадлежит к левым, но его политическая позиция опирается на те идеологические традиции, которые большинство людей сочтет противоположными классическому левому мышлению. То есть он не идеолог в привычном смысле слова. «Тройка» же, напротив, объединяет в своих рядах идеологов. Основное отличие последних в том, что они исключительно скверные экономисты и совершенно безразличны к человеческим страданиям, которые сами причиняют периферии; мало того, они презирают и высмеивают обитателей периферии. Би-би-си, «Нью-Йорк таймс» и «Уолл-стрит джорнэл» никогда не упомянут об этом в своих характеристиках руководства «Тройки». В общем-то, материал Би-би-си – очередной пример того, что я называю выявленными предубеждениями. Журналисты и средства массовой информации регулярно выказывают на публике свои предубеждения – разумеется, они горячо эти предубеждения отрицают, но им редко удается их избегать[215].
Впрочем, сильнее всего перед моим вторым заседанием Еврогруппы меня воодушевили не соратники по левым убеждениям и не политические попутчики, а слова старшего экономиста «Ситибанк» Виллема Буйтера. В конце своего электронного письма, где советовал отказаться от контроля за движением капиталов, он приписал: «Noli illegitimi carborundum![216]» – и дал себе труд перевести это высказывание для меня: «Не позволяй ублюдкам тебя сломить!»
Прорыв?
Ночью накануне заседания Еврогруппы Алексис позвонил мне с хорошими новостями. Председатель Еврокомиссии Жан-Клод Юнкер тайно прислал проект итогового заявления. Алексис попросил посмотреть и оценить, насколько проект соответствует нашим пожеланиям.
Даже беглого взгляда хватило, чтобы понять, что мы добились значимого прорыва.
Греция является членом еврозоны и не планирует ее покидать… [Предыдущая] программа, согласованная Грецией с европейскими и международными партнерами, была направлена на ликвидацию макроэкономического дисбаланса и на переход Греции к восстановлению финансовой стабильности и возвращение доступа к рынкам. Однако экономические и социальные последствия кризиса для Греции и ее граждан оказались чрезвычайно велики. Необходимо формировать новые отношения, основанные на взаимовыгодном сотрудничестве Греции и остальной Европы. Наша цель состоит в том, чтобы совместными усилиями определить новую модель развития Греции, которая опиралась бы на принцип социальной справедливости, на стабильность государственного бюджета и на конкурентоспособную, экспортоориентированную и привлекающую инвестиции экономику, а также на надежную, правильно организованную финансовую систему и на современные методы государственного управления.
Характеристика деятельности «Тройки» тоже внушала оптимизм.
Греция желает покончить с практикой чрезмерного навязывания решений со стороны «Тройки», которую воспринимает как технократов, действующих без политического мандата. С учетом возможности заключения нового соглашения в июне или июле, следует обеспечить возможность проведения консультаций с европейскими и международными партнерами Греции в более конструктивном ключе; это касается как конкретных миссий, так и диалога в целом. Также необходимо, чтобы любые технические обсуждения подкреплялись политическим мандатом и учитывали потребности страны в развитии и социальную справедливость при проведении реформ.
Кроме того, документ содержал полезные шаги по преодолению кризиса ликвидности.
Возможно предоставление промежуточного финансирования на основании выкупа облигаций… Согласование таких кредитов должно основываться на взаимном доверии [залогом которого служат действия, а не слова]. С этой целью Греции необходимо быстро принять соответствующие законы и осуществить ряд ключевых реформ[217].
Фактически это было одобрение всех тех предложений, которые я показывал европейским чиновникам в ходе моих встреч с ними после посещения Парижа.
Алексис и остальная часть нашего руководства испытывали облегчение – как и я сам, конечно. Впрочем, в глубине души ворочался скептик. Все выглядело слишком хорошо, чтобы быть правдой. Когда я поделился своей озабоченностью с Алексисом, тот сказал, что понимает мои чувства, но все же надеется на лучшее. В ту ночь я позволил себе поспать чуть дольше обычного.Унижение комиссара
На следующее утро секретарь сообщил мне, что Пьер Московичи, комиссар ЕС по экономике и финансам, подчиненный Жана-Клода Юнкера, хотел бы повидаться со мной в своем офисе в 13:30, за полчаса до начала заседания Еврогруппы. Я ответил греческой идиомой – «чую, как змеи заползают в мое нутро»; это образное выражение характеризует дурные предчувствия.
Когда я вошел в кабинет, Пьер встал, приветствуя меня. Мы тепло пожали друг другу руки, и он пригласил меня сесть. Затем, без лишних слов, он протянул мне некий документ. Это оказался проект итогового заявления, прочитанный мною в ночи – только слегка подправленный. Пьер захотел узнать мое мнение.
– Где подписывать? – спросил я в ответ.
– Что, прямо вот так? – не поверил Пьер.
– Еще бы!
Московичи выглядел чрезвычайно довольным.
– В таком случае заседание обещает быть недолгим. Как насчет кофе?
Я согласился.
Пригубив тот напиток, который в ЕС называют кофе, я поинтересовался у Пьера: уверен ли он, что этот проект будет одобрен Еврогруппой? Примет ли проект Йерун? И как отреагирует Вольфганг?
– Не беспокойтесь. Все уже согласовано.
– Правда? А с кем, если не секрет? Кристин и Марио в курсе?
– Да, они с нами заодно.
– Пьер, вы уверены?
– Да, мы только что обсуждали этот вопрос за обедом. Были Жан-Клод, я, Марио, Кристин и Йерун.
– А что насчет Вольфганга?
– Нет, Вольфганг не участвовал в разговоре. Конечно, ему это не понравится. Но как только он увидит, что все согласны, то не станет возражать.
– Мне трудно представить, что Йерун согласился с этим документом без одобрения Вольфганга, особенно если вспомнить, как мы схлестнулись на прошлом заседании Еврогруппы.
– Просто предоставьте это мне. Обещаете не вмешиваться, чтобы мы сами протолкнули этот проект? Говорите как можно меньше, чтобы не провоцировать Вольфганга.
– Буду только счастлив промолчать, Пьер.
– Нет, не молчите, но ограничьтесь словами, что вы поддерживаете проект заявления. Больше ничего говорить не нужно.
Наступила долгая пауза. Оставалось пятнадцать минут до начала заседания. Я потягивал кофе и размышлял. Значит, заседание будет недолгим, кто бы мог подумать… В конце концов скептик во мне взял верх. Я сказал Пьеру, что случившееся слишком хорошо, чтобы быть правдой. Мне попросту не вообразить, как Йерун Дейсселблум зачитывает и поддерживает этот проект под пронзительным взглядом Вольфганга. Пьер уверенно усмехнулся, забрал у меня документ, поднялся – и пообещал опровергнуть мои сомнения. Пошли поговорим с Йеруном, сказал он. Мы так и поступили. Пьер повел меня по коридору к офису Йеруна. До начала заседания Еврогруппы было десять минут.
Пьер постучал в дверь и вошел, не дожидаясь ответа. Офис президента Еврогруппы был вдвое больше офиса еврокомиссара и кишел людьми: одни сидели на кушетках, другие на стульях, кто-то расположился прямо на полу, и все пялились в ноутбуки и переговаривались между собой, внося последние коррективы в планы, как всегда бывает перед мероприятиями. Сильный запах пота и запотевшие окна наводили на мысль о том, что эти люди трудятся уже давно и работали весьма интенсивно. Когда мы вошли, Йерун стоял у длинного стола для переговоров, окруженный своими помощниками, и читал с листа формата А4. Завидев нас, все помощники похватали свои вещи и документы и вышли из комнаты. Поспешность этого отступления укрепила мои подозрения; кажется, все и вправду не очень хорошо.
Йерун кивком головы указал на места за столом. Сам он сел во главе стола, спиной к окну. Пьер расположился через два стула справа от него, держа в руке проект итогового заявления. Я сел на два стула правее Пьера, лицом к Йеруну. Дейсселблум толкнул в моем направлении тот лист формата А4, который читал перед нашим появлением.